Рулевой. Книга 1. Испытание огнем

Глава 14. Стрелка

День неспешно клонился к вечеру, и небо над городом висело тяжёлое, как мокрое одеяло. Я вёл «Калину» по сужающемуся шоссе в сторону окраины, где Москов уже сдаётся глухим промзонам и ржавым ангарам. В воздухе пахло недавним дождём, смешанным с чем-то едким, словно где-то неподалёку снова горели покрышки. Или что похуже. Радио я выключил ещё утром, когда вместо новостей оно начало шипеть и бормотать что-то про «огонь… огонь…». Теперь в салоне было тихо, только двигатель гудел да Никак посапывал на переднем сиденье, свернувшись клубком. Его шерсть блестела в тусклом свете, и я невольно подумал, что он гармонично вписался в интерьер автомобиля.

Я взглянул на часы — 15:50. До заправки, где ждал Роман, оставалось минут пять. Пальцы сами потянулись к ладони, на которой под кожей пульсировала метка. Она была тёплой, как всегда, когда что-то шло не так.

Я мотнул головой, отгоняя посторонние мысли. Не время.

Впереди показалась обшарпанная заправка с мигающей вывеской «Тракт». Брат стоял у своей «девятки», старой, как мои воспоминания о юности. Он курил, оглядываясь по сторонам, будто ждал, что из-за угла выскочит налоговый инспектор. Заметив меня, затушил окурок ботинком и двинулся к машине. Я притормозил и открыл дверь.

— Никак, давай назад, — сказал я, похлопав пса по спине. Он фыркнул, сверкнул глазами, но послушно перебрался на заднее сиденье, растянувшись там, как царь на троне. Брат сел в машину, принеся с собой запах табака, пота и дешёвого одеколона, который он, видимо, считал стильным.

— Здорово, Стас, — выдавил он, захлопывая дверь. Его голос подрагивал, как струна на старой гитаре. — Думал, опоздаешь.

— Я всегда вовремя, — ответил, трогая с места. — Это ты любишь на полчаса задерживаться.

Он хмыкнул, но смех вышел натянутым. Я покосился на него. Ромаш выглядел, как загнанный зверь: небритый, с красными глазами. Он теребил рукав и чесал нос, пока телефон в его руке мигал, как тревожный маяк. Братишка всегда так делал, когда врал или нервничал. Сегодня, похоже, было и то, и другое. Телефон в его руке мигал уведомлениями, и он то и дело бросал на экран быстрые взгляды, словно чего-то ждал.

— Слушай, Стас, — начал он, уставившись в окно, где мелькали облупленные заборы. — Я вот что хотел сказать… Долг тебе скоро отдам. Всё, что должен. Прямо целиком. Серьёзно. На днях всё устаканится, и я тебе всё верну.

Я приподнял бровь. Роман задолжал мне тысяч сто, если не больше, ещё с тех времён, когда клялся, что «вот-вот разбогатеет» на каком-то мутном бизнесе с запчастями. Тогда я дал ему денег, думая, что брат есть брат. Теперь, глядя на его дёргающиеся пальцы, я уже не был так уверен.

— Ты не увлёкся там случайно? — спросил я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Ну, знаешь… карты, казиношки? Лудоманишь потихоньку?

Я вспомнил, как он клялся бросить карты, а потом пропал на месяц, оставив меня разгребать его долги. Брат ведь. Только теперь я не был полностью уверен, что он вообще на моей стороне.

Ромка замер, потом медленно повернул голову, но глаза его тут же улизнули в сторону, к боковому стеклу.

— Да брось ты, — пробормотал он, почесав нос так яростно, что я подумал, он его сейчас сотрёт. — Какие автоматы? Я просто… в делах немного, вот и всё. Но всё под контролем, Стас. Честно.

— Честно, — повторил я, не скрывая сарказма. Метка на ладони зачесалась. Никак сзади тихо заворчал, и я почувствовал его тяжёлый взгляд. Он смотрел на Романа, и в этом взгляде не было ничего хорошего.

Мы проехали мимо ржавого ангара, за которым начиналась дорога к старому бетонному заводу. Ромка снова полез к телефону, ткнул в экран, потом сунул его в карман, но тут же достал опять. Его колено подпрыгивало, как у школьника перед экзаменом. Я не выдержал.

— Да что с тобой? — спросил, сбавляя скорость, чтобы взглянуть на него.

— Ты как на иголках. Нос уже красный, телефон чуть не выронил. Что за паника?

Брат дёрнулся, будто я током его ударил, уставился на меня, потом быстро отвернулся. Опять почесал нос и выдавил:

— Ты серьёзно? Стас, ты вообще понимаешь, куда едешь? Это же не просто трындеж с соседями по гаражам. Эти люди… они опасные. Серьёзные. А ты такой спокойный, как будто на шашлыки собрался. Я, знаешь, за тебя переживаю!

Его голос сорвался на высокой ноте, и я почти поверил. Почти. Но метка грелась всё сильнее, да ещё и Никак издал низкий рык, который больше походил на гул проводов. Я остановил машину на обочине, повернулся к Роману.

— Давай-ка уточним, — сказал я медленно, глядя ему в глаза. — Это моя стрелка. Я её забил. А ты напросился за компанию. Если тебе не по себе — выходи. Пешком дойдёшь до своей машины, тут недалеко.

Брат открыл рот, но слов не нашёл. Его пальцы замерли на рукаве, лицо побледнело, и он уставился в пол, будто там была подсказка.

— Ладно, — пробормотал он наконец. — Поехали. Я с тобой.

— Вот и славно, — ответил я, трогая с места. Но внутри всё сжалось. Ромаш снова врал. Я знал это, чувствовал всем нутром. Что-то было не так, и это «не так» воняло хуже, чем гарь за окном.

Никак положил морду на спинку сиденья, и я почувствовал его горячее дыхание на своей шее. Метка пульсировала в такт моему сердцу. Я сжал руль и прибавил газу. Пора было заканчивать этот цирк.

Я свернул с шоссе на грунтовку, ведущую к бетонному заводу. «Калина» подпрыгивала на ухабах, щебень хрустел под колёсами, а в воздухе висела пыль, смешанная с запахом мазута и чего-то горелого, что уже стало фоном моей жизни. Небо было тёмным в цвет старого асфальта, сумерки сгущались, хотя до вечера ещё оставалось время. Часы на приборке показывали 16:40.

Роман молчал, уткнувшись в телефон, но его пальцы дрожали, а нос он чесал так, будто реально хотел стереть его с лица. Никак на заднем сиденье сидел настороженно, уши торчком, глаза блестели. Я чувствовал его напряжение — оно было таким же тяжёлым, как моё собственное. Метка на ладони зудела, словно под кожей копошился раскалённый уголёк.

Грунтовая лента дороги кончилась у ржавых ворот завода. Перед нами раскинулась площадка — пустырь, усыпанный битым кирпичом и щебнем, окружённый серыми коробками заброшенных цехов. Стёкла в окнах были давно выбиты и чёрные провалы зияли глазницами мертвеца. На дальнем краю стояли три чёрных внедорожника и два микроавтобуса, все тёмных цветов, с тонированными стёклами. Двигатели тихо урчали.

— Приехали, — сказал я, заглушая мотор.

Брат кивнул, но не двинулся, будто приклеился к сиденью. Я открыл дверь, и Никак тут же рванул наружу, как будто его подбросила пружина. Он выпрыгнул на землю, шерсть встала дыбом, и он зарычал — низко, почти утробно, напоминая тембром далёкий гром. Его глаза метались по площадке, а хвост хлестал, словно кнут.

— Никак, назад! — рявкнул я, наклоняясь к нему.

Но пёс не слушался. Он закружил вокруг меня, то прижимаясь к ногам, то отскакивая, будто хотел сказать: «Я тут нужен». Мне удалось ухватил пса за ошейник, но он вывернулся, рыча, и закружил вокруг, словно чуял беду. Метка заныла сильнее, и я понял — он не даст мне себя спрятать.

— Да чтоб тебя, — пробормотал, выпрямляясь. Пот стекал по спине, рубашка липла к телу. Роман наконец выбрался из машины, захлопнул дверь и замер, оглядываясь. Его лицо было белым, как мел, а пальцы теребили молнию куртки.

На площадке, шагах в двадцати, стояли двое. Я узнал их сразу — подвозил как-то вечером, не так давно. Тогда они болтали всю дорогу, и их разговоры, как и взгляды, до сих пор сидели занозой у меня в памяти. Первый — высокий, крепкий, бритый наголо, с длинным шрамом, который тянулся от виска к подбородку, будто кто-то пытался разрезать его лицо пополам. На нём был тёмный костюм, дорогой, сшитый на заказ, и белая рубашка, с расстёгнутой верхней пуговицей. Второй — пониже, кряжистый, с широкими плечами и сломанными ушами, которые выдавали борца. Его пиджак, тоже не из дешёвых, топорщился на груди, а галстук был завязан небрежно, словно он надел его в спешке. Они стояли рядом, плечом к плечу, скрестив руки, и смотрели на меня. Старые, расплывшиеся татуировки на пальцах и кистях точно указывали на их род занятий. Заметив, как я гоняюсь за Никаком, расхохотались.

— Что, собачку не удержишь, рулевой? — крикнул высокий, и его голос был глубоким, с хрипотцой, как у человека, который привык, что его слушают. — Может, её тоже в счёт долга запишем?

Я стиснул зубы, но не ответил. Никак наконец подбежал ко мне, ткнулся носом в ногу и замер, всё ещё рыча. Его шерсть колыхалась, будто от ветра, хотя воздух был неподвижным. Я выпрямился, чувствуя, как метка на ладони пульсирует в такт сердцебиению.

Чуть позади этих двоих стояли ещё двое — лысые, бородатые, в одинаковых серых костюмах, словно их клонировали в каком-то офисе.

Один держал папку и прижимал её к груди, как щит. Я узнал его — он приходил к Нине Семёновне, соседке Романа, с этими «выгодными предложениями обмена», после проведения которых одинокие пенсионеры бесследно исчезали, а их недвижимость успешно и выгодно продавалась. Второй просто смотрел на меня, не моргая, и в его глазах было что-то звериное, как у кошки, что следит за мышью. Их костюмы были слишком чистыми для этой грязной площадки, а на пальцах блестели кольца с красными камнями, которые казались живыми в вечернем свете.

На заднем плане, у машин, мелькали тени — несколько фигур в чёрных капюшонах. Один из них замер у микроавтобуса, держа руку на двери, и что-то в его позе заставило метку жечь сильнее.

И тут я увидел её. В окне одного из внедорожников мелькнуло лицо Кати. Бледное, словно вырезанное из бумаги, с глазами, пустыми, как выключенный экран. Она смотрела прямо на меня, и на шее у неё что-то блестело — скорее всего цепочка, которой я раньше не замечал. Кулаки непроизвольно сжались. В груди что-то шевельнулось. Я смотрел на неё и в голове крутился один вопрос: когда ты стала чужой? Её записки, пропажи, этот проклятый пакет с шашлыком — всё кричало, что она уже не моя Катя. Но я всё равно не мог отвести взгляд, надеясь, что ошибаюсь.

— Ну что, таксист, — начал высокий, чуть шагнув вперёд. Его шрам блестел в свете фонаря, и он улыбнулся, показав ровные, слишком белые зубы. — Приехал долги закрывать? Или думал, что мы шутим? У нас тут бухгалтер есть, сейчас схему погашения распишем.

Я выдохнул, заставляя себя смотреть ему в глаза. Никак прижался к моей ноге, его рычание стало тише, но не прекратилось. Ромка отступил на шаг, и я услышал, как он шепчет что-то вроде «чёрт, чёрт…».

— Я никому ничего не должен, — сказал я спокойно, хотя внутри всё кипело. — Это вы, похоже, решили, что я ваш банкомат.

Я почему-то подумал о Нине Семёновне, сидящей в страхе в собственной квартире, пока эти гады выдавливали её из дома. И о Кате — её пустых глазах в том окне машины.

Тот, что пониже хмыкнул, его уши дёрнулись.

— Слушай на, парень, — сказал он тяжёлым, как гиря, голосом. — Ты влез в наши дела на. За бабку эту свою на, за соседку на, расписался на, так сказать. И не раз, а дважды наших людей в пыли валял на. Это не просто так, понимаешь на? Это счёт. И цифры теперь на тебе на.

— Счёт? — переспросил я, чувствуя, как метка жжёт всё сильнее. — Вы мне про счёт рассказываете? А я думал, вы просто любите старушек пугать.

Высокий рассмеялся, но в его смехе не было веселья. Он покачал головой, будто я был ребёнком, который не понимает простых вещей.

— Ты смелый, рулевой, — сказал он, щёлкнув пальцами. — Люблю таких. Только знаешь, смелость после беседы с нами быстро кончается — вместе с деньгами и квартирой.

Кряжистый кивнул, скрестив руки на груди.

— Отрабатывать будешь на, — добавил он, и его глаза сузились. — Или, может, у тебя на есть что предложить на? Братец твой намекал на, что ты не совсем с пустыми карманами на.

Я резко повернулся к Роману. Он стоял, опустив голову, и нервно теребил рукав. Его лицо было мокрым от пота, несмотря на холод.

— Ромаш, — сказал я тихо, но так, чтобы он услышал каждую букву. — Что ты натрепал этим людям?

— Стас, я… — начал он, но голос сорвался. — Я не говорил ничего такого! Клянусь! Они сами…

— Сами, значит, — перебил я, чувствуя, как внутри что-то ломается. Метка горела, Никак рычал всё громче, и я понял: Ромка меня сдал. Предчувствие не обмануло. Брат, который клялся, что вернёт долг. Брат, которого я вытаскивал из дерьма сто раз. Просто взял и сдал.

Я перевёл взгляд на этих двоих. Они кривили губы в холодных улыбках. Позади них почти одинаковые с виду риелторы молчали, но я видел, как тот, что с папкой, почти незаметно кивнул своему напарнику. А потом я снова зачем-то посмотрел на Катю — её силуэт всё ещё был в окне внедорожника, неподвижный, как статуя. И метка на ладони вспыхнула так, что я едва не зашипел от боли.

— Интересно было ознакомиться с вашими влажными фантазиями, — сказал я, посмотрев на часы. 16:58. — Но говорить мы будем в семнадцать. Как договаривались.

Высокий прищурился, кряжистый хохотнул, но в его смехе было больше злобы, чем веселья.

— Ты, парень, реально думаешь, что тут правила пишешь? — сказал высокий, шагнув ближе. — Ох, зря ты так. Очень зря.

Я не ответил. Никак прижался ко мне, глаза разгорались всё ярче. А я ждал, потому что знал, что ждать осталось недолго. Высокий, со шрамом на лице, всё ещё ухмылялся, но его улыбка была натянутой струной, готовой лопнуть. Он скрестил руки на груди, и дорогой пиджак натянулся на плечах, выдавая напряжение. Тот, что похож на борца—профессионала стоял на шаг позади. Они оба смотрели на меня, будто я был их личным трофеем, но я знал — время тянулось не зря. И вот часы на запястье показали 17:00.

Тишину вечера разорвал звук мотора.. Я повернул голову и увидел, как на площадку медленно въезжает машина — длинная, чёрная, блестящая, как обсидиановое зеркало. Её хромированные детали ловили свет фонаря, отбрасывая блики, а фары горели холодным, почти белым светом. Номерного знака не было — просто гладкая сталь с каким-то узором, отражавшая всё вокруг. Дорогой автомобиль представительского класса остановился в центре площадки, и двигатели внедорожников на заднем плане, казалось, заурчали тише, будто в знак уважения.

Высокий замер, его ухмылка сползла с лица, как краска со старой стены. Кряжистый отступил на полшага, его рука дёрнулась к карману, но остановилась. Два лысых «риелтора» в серых костюмах, стоявшие позади, засуетились. Бородатый с папкой, начал вопросительную фразу, но высокий отмахнулся от него, не отрывая взгляда от машины. Бородачи переглянулись и я заметил, как один из них нервно теребит манжет. Фигуры в капюшонах у микроавтобусов застыли, будто их выключили.

Роман рядом со мной издал какой-то сдавленный звук, похожий на всхлип, и я услышал, что он удивлённо шепчет: «Что за…».

Воздух стал тяжёлым, словно кто-то вылил на площадку невидимый приторный сироп. Никак напрягся, его шерсть перестала искрить, он, как и все, уставился на подъехавшую машину. Он не рычал, но смотрел так внимательно, будто решал, друг перед ним или враг.

Дверь со стороны водителя открылась, и оттуда не спеша вышел мужчина — высокий, в чёрном костюме, с ничего не выражающим лицом. Он обошёл свой автомобиль, движения его были плавными, как у танцора, и открыл заднюю дверь. Я затаил дыхание.

Из салона шагнул человек. Я узнал его, но в тоже время, и не узнал.

Алексей.

Мой сослуживец, с которым мы делили сигареты в давно прошедшей войне, смеялись над салагами и вытаскивали друг друга из дерьма.

Но этот Алексей… он — другой. Что-то в нём было не так.

С короткими седыми волосами, покрывающими голову ровной стальной щетиной. Лицо словно вырезанное из мрамора, без единой эмоции, и ледяные глаза, смотрящие на мир двумя осколками зимнего неба. Они смотрели сквозь всех нас, и я почувствовал, что по спине пробежал холод. На нём был чёрный костюм, дорогой, облегающий его второй кожей, и чёрные перчатки, которые делали его руки похожими на когти хищника. На лацкане желтел золотой значок — маленький, в форме стилизованного серпа, и этот знак почему-то показался мне живым.

Я моргнул, пытаясь мысленно сравнить этого человека с тем Алексеем, которого знал. Тот, старый, хорошо известный Лёшка был весёлым жилистым парнем, с вечно растрёпанной чёлкой, громким смехом, хлопавшим меня по плечу так, что синяки оставались.

Этот… этот был словно его двойник, похожий и в тоже время совершенно чужой. Но я знал — это он. И всё же что-то в нём было нечеловеческим, будто годы выжгли из него всё живое, оставив только оболочку, наполненную чем-то другим.

Высокий вдруг шагнул вперёд, его лицо побледнело, шрам стал ещё заметнее.

— Ашот? — прошептал он, и в его голосе был настоящий страх, какого я не ожидал от человека его калибра. — Зачем ты здесь?

Тот, что пониже, наоборот, попытался выдавить улыбку, но она вышла кривой, как у пьяного.

— Алексей Викторович! — сказал он громко, слишком громко. — Рады вас видеть на! Какими судьбами здесь на? Мы тут, знаете на, просто мелкие дела решаем на, ничего серьёзного…

Риелторы за их спинами засуетились сильнее. Тот, что с папкой, потянул высокого за рукав, шепча что-то, но тот отмахнулся, не отрывая глаз от

Алексея. Второй риелтор открыл рот, но слова застряли где-то внутри, и он только дёрнул головой, как будто его ударили. Фигуры в капюшонах у машин отступили назад, некоторые прижались к микроавтобусам, словно хотели спрятаться.

Роман рядом со мной хлопал глазами, его челюсть отвисла, и он выглядел так, будто забыл, как дышать. Я покосился на него — он явно понятия не имел, кто это. И, честно говоря, я тоже не был уверен. Вроде бы Алексей, но не Алексей. Мой друг, но в тоже время… кто?

Я смотрел на него, а в голове крутилось: что с тобой стало? Его седина, эти непривычно холодные глаза — всё кричало, что он не тот, с кем я бегал в самоходы из казармы. Но я сам его вызвал. Я знал, что он придёт. Вот он и пришёл. Но его вид — эта ледяная пустота — пробирал до костей. Метка молчала, и это пугало больше, чем её обычный жар. Никак наклонил голову, его уши шевельнулись, а глаза изучали этого человека с такой сосредоточенностью, будто он видел что-то, чего не видел я.

Алексей сделал шаг вперёд. Его ботинки скрипнули по щебню, и этот звук был единственным, что нарушало тишину. Все замерли — бандиты в костюмах, риелторы, люди в чёрном, Роман. Даже еле уловимый ветер, казалось, стих.

Мой друг остановился в центре площадки, его глаза скользнули по толпе, не задерживаясь ни на ком, и наконец остановились на мне. Я почувствовал, как сердце пропустило удар.

А потом он улыбнулся — холодно, едва заметно, будто зная тайну, которую никто из нас не поймёт.

— Не ждали? — спросил он. Его голос был низким, спокойным, но в нём прозвучала такая сила, что казалось воздух стал ещё тяжелее.

Я открыл рот, но слова умерли в горле. Высокий попятился, кряжистый сглотнул, а Алексей шагнул ближе. Серпообразный знак на его лацкане отразил закатный свет и блеснул. Я смотрел на него, своего друга, и думал: это спасение или конец?