Игра Ловца

Кошка

Мятеж вспыхнул внезапно — словно факел, брошенный в стог сена. Многим казалось, что Простор, разоренный жестокой войной и еще более жестоким террором победителей, запуганный черным колдовством, уже никогда не поднимется против тирании. Богатое королевство терпело произвол и наглость наемников, унижение знатных лордов, тяжелые налоги на купцов, продажу в рабство простонародья и поругание Святой Веры. Да и сам народ, развращенный примером новых хозяев все чаще стремился походить на них. Знать принимала участие в оргиях Саломеи, иные септоны, прикрываясь фальшивым благочестием днем, ночью творили требы перед жуткими идолами, мейстеры в Цитадели предавались изучению черной магии и даже крестьяне воскрешали кровавые обряды в честь Гарта Зеленой Руки.

И все же Простор нашел силы для еще одного восстания. Искра полыхнула в Староместе, где под сводами Седьмицы, Портовой и иных младших септ, еще читали «Семиконечную звезду» и проводили обряды Святой Веры, несмотря на притеснения со стороны новых властей. На мощенных брусчаткой площадях, в порту и на рынках, босоногие люди, в рубищах из мешковины, с горящими от фанатизма глазами произносили речи, забытые еще с тех времен, когда королева Серсея взорвала Септу Бейлора. Дух Святого Воинства воскресал, находя все больше поддержки у всех униженных и обездоленных, жадно ловящих каждое слово о грядущем царстве справедливости, где не будет места Империи. Но до поры до времени такие речи произносились тайно, с оглядкой на власть имущих, скорых на расправу.

Так было, пока Бронн Черноводный, вступив в союз с Эуроном Грейджоем, — еще одним заклятым врагом Простора, — не усадил Южную армию на корабли, предоставленные Тремя Сестрами, дабы отправиться на далекие южные острова, неся им то, что уже полной мерой хлебнул Простор. Но и тогда Старомест восстал не сразу — ведь Саломея осталась, а ее колдовства горожане страшились еще больше, чем наемников Бронна. К тому же, пошел слух, что теперь рабов будут брать на Летних Островах — а значит, сам Простор вздохнет чуть свободнее. Но спустя два дня Саломея, прельстилась дивным украшением из Асшая — на цепи из белого золота красовались тринадцать черных опалов, в глубине которых, словно мерцали алые искорки. Купец из Лиса, знавший королеву еще до того, как она попала в Королевскую Гавань, назначил малую цену и Саломея, недолго думая, позволила лиссенийцу выбрать, по числу камней, тринадцать девушек Староместа, на свой вкус. Ударили по рукам и Саломея, красуясь новым ожерельем на полуобнаженной груди, убралась в Хайгарден. Лиссениец же, взяв в помощь с полсотни наемников, принялся прочесывать город в поисках обещанной платы.

Ночной туман неохотно расползался с улиц Староместа, оставляя за собой влажные камни брусчатки. Восстающее солнце осветило душераздирающую картину — плачущие девушки, в разорванных одеяниях, шли по узким улочкам, сопровождаемые невозмутимыми наемниками. Рядом ужом вился довольно потиравший руки купец, облаченный в разноцветные одеяния, сообразно обычаям Лиса. Выходившие из домов люди провожали процессию ненавидящими взглядами, избегая, впрочем, встречаться глазами с наемниками. Те не обращали на горожан внимания: приведенные еще Бронном они привыкли к безропотной покорности здешнего люда. Они не замечали, что оставленные позади горожане, дождавшись, пока наемники отойдут подальше, собирались в толпу, неотступно следовали за своими мучителями. А несколько проворных мальчишек, пробравшись узкими дворами, что есть силы устремились вперед, разнося по городу долгожданную весть.

По дороге в порт, где стоял корабль работорговца, наемникам и их пленницам предстояло пересечь Медовичку по большому каменному мосту. Однако на другом берегу их уже встречала толпа — не менее пяти сотен человек самого низкого люда. Впереди них стоял высокий статный мужчина, с всколоченными черными волосами, в которых пробивалась седина. Облаченный в рубище, лишенный даже самой простой обуви, он тем не менее, выглядел величественнее любого лорда, свысока смотря на наемников.

— Что тебе нужно? — раздраженно крикнул купец, — убирайся, святоша!

Толпа ответила ему возмущенным гулом, передние ряды подались вперед, но предводитель остановил их властным движением руки.

— Убирайся сам, торгаш, — спокойно произнес мужчина, — отпусти девушек и тебе позволят уйти. И никогда не возвращайся в Вестерос: таким как ты здесь больше нет места.

Купец, казалось, задохнулся от такой наглости. Красный как рак он повернулся к наемникам, уже потянувшим мечи из ножен, но отдать приказ не успел: вылетевший, казалось бы из ниоткуда камень, смачно врезался ему прямо в лоб. Купец охнул, нелепо взмахнув руками и, пошатнувшись, рухнул с моста в реку. Какое-то время все стояли, словно остолбенев, — и наемники и горожане, — а потом толпа взорвалась воинственными криками. Такие же крики раздались и позади наемников — шедшее за ними сборище числом даже превосходило тех, кто стоял впереди. Душегубы, ощетинившись мечами, пытались прорубить дорогу, но озверевшие люди, вооруженные чем попало, устремились на врага с небывалой яростью, презрев смерть. Староместцы вымещали на наемниках накопившийся за годы гнев и страх, забивая их палками, сбрасывая с моста и мозжа головы выковырянными из брусчатки булыжниками.

За вымещением праведного гнева все уже забыли про плененных девушек — лишь когда на мосту не осталось ни одного живого наемника, выяснилось, что те, в бессмысленной злобе, успели перерезать пленниц. Однако их судьба уже никого не волновала — мятеж, распространявшийся словно лесной пожар, уже не нуждался в дальнейшей подпитке, поднимая все новые кварталы. Убивали наемников, убивали купцов имевших дела с работорговцами, септонов-отступников и всех, кто хоть раз отметился сотрудничеством с врагом. Некоторые солдаты из гарнизона, спасая свою жизнь, перешли на сторону восставших, обзаведшихся теперь оружием. Вскоре мятежники добрались до винных погребов, после чего в городе началось твориться настоящее погромное безумие.

К вечеру у Седмицы стоял невероятный шум — на ступени септы, один за другим поднимались новоявленные вожаки, выкрикивавшие противоречивые призывы к толпе, Одни предлагали идти на Цитадель и перебить «мейстеров-колдунов», другие, — правда таких было заметно меньше, — предлагали брать штурмом Высокую башню и убить поселенную Саломеей тварь, были и такие, кто призывал слать гонцов ко всем лордам и организовать совместный поход на Хайгарден. Их старались перекричать те, кто орал, что все лорды ничем не лучше Бронна и Саломеи, поэтому надо перебить их всех, устроив в Просторе Землю Святой Веры, где не будет ни знати, ни простолюдинов.

Но все эти крики смолкли, когда на ступени септы взошел септон Адриан: тот самый босоногий пророк, что преградил путь наемникам лиссенийца и поднял город на восстание. Сейчас он по праву мог считаться некоронованным королем Староместа.

— Не в Цитадели, не в Высокой Башне и даже не в Хайгардене, таится корень зла, — сурово молвил он, — или вы забыли с чего начались наши беды? Саломея — лишь бледная тень злодейки, что принесла скверну в Вестерос, чье изваяние и по сей день стоит в Звездной Септе, питаемой кровью невинных жертв. Уничтожим черного идола, очистим Септу от мерзости — и весь Вестерос поднимется, очнувшись от наваждения!

Последние его слова потонули в одобрительном гуле. Кто-то ударил в колокол — Саломея, в свое время, приказала снять колокола со всех септ, но кто-то сумел припрятать несколько главных символов Староместа, ныне оглашавших город давно забытым звуком. Воодушевленная толпа, увлекаемая сошедшим со ступеней септоном, устремилась к Звездной Септе. Но по мере приближения к святыне, воинственные возгласы становились все тише, а шаг мятежников заметно замедлялся. Робость горожан стала еще заметней, когда впереди выросли черные стены Звездной Септы. В ее закругленных окнах виднелся отблеск слабого свечения — будто внутри здания что-то горело.

А на ступенях Звездной Септы сидела, умываясь, большая черная кошка, казалось, совсем не обеспокоенная количеством собравшегося народу. Вот она вскинула голову и протяжно зевнула, обнажив острые клыки. Презрительно посмотрела на толпу, блеснув горящими как уголь глазами, и вдруг обернулась клубком черных ниток, с необыкновенной быстротой укатившимся в распахнутые двери септы.

Толпа ахнула и подалась назад.

— Демон! Бес! Ведьма! — раздались испуганные крики.

— Стыдитесь, маловеры, — гневно промолвил септон, — или не оберегают нас Семеро от всякого зла? Я сам изгоню эту тварь из святого места и сброшу с пьедестала идол, что навевает на нас морок. Кто со мной?

Он обвел взглядом толпу из которой неуверенно поддалось вперед с десяток человек. Коротко кивнув им и бросив презрительный взгляд на остальных, Адриан принялся подниматься по ступенькам септы. Следом двинулись и его добровольные помощники.

Оскверненная септа встретила их гнетущим молчанием. Стены внутри были столь же черны, как и снаружи, но здесь их покрывали россыпи светлых звезд, давших название строению. От них и внутренность септы становилась как бы светлее — точнее так было прежде. Сейчас же красота звездного неба осквернялась уродливыми символами, намалеванными поверх звезд. Семигранные кристалы горного хрусталя были сброшены с алтарей, — вместо них теперь стояли отлитые из серебра клыкастые черепа Душелова, с глазами-рубинами. Сама Душелов, в виде черного идола, занимала место Неведомого в том из семи углов, где раньше стояла статуя этого божественного Лика. Прочие Семеро также покинули септу, замененные идолами темных божеств. Иные из них были знакомы Адриану — место Отца занимал Лев Ночи, Воина заменил Бледный Отрок, а вместо Кузнеца красовался Черный Козел Квохора. Вместо же Матери, Старицы и Девы высились идолы женских божеств, неведомых септону, но не менее жутких.

Перед каждым идолом стоял черный алтарь, еще покрытый пятнами засохшей крови. Перед статуей Душелова горела еще и валирийская свеча — именно от нее исходило свечение, видневшееся из окон септы. Однако появилось и кое-что новое — на черном алтаре стоял столь же черный гроб, странной, нездешней работы. На нем, старательно умываясь, сидела черная кошка. При виде вошедших, она выгнула спину и зашипела, сверкая алыми глазищами.

— Сгинь, во имя Отца! — крикнул Адриан, бесстрашно шагая вперед, — сгинь демон!

Кошка злобно фыркнула на септона и вдруг исчезла, будто растаяв в воздухе. По септе разнесся злорадный смех, когда ворвавшийся неведомо откуда порыв ветра сорвал гробовую крышку. Адриан невольно отшатнулся — в гробу, на одеяле из синего бархата, убранном золотою бахромою и кистями, лежал мертвец в белом саване. В жуткой усмешке скалились острые зубы, лицо и тело отливали синими, словно труп успел пролежать тут несколько дней. Позади септона послышался сдавленный хрип, но Эдриан не успел оглянуться: мертвец вдруг зашевелился и сел в гробу. Распахнулись жуткие глаза, — слепые, лишенные зрачков, — поднялась синяя длань и костлявый палец поманил к себе Адриана. Длинные волосы, словно черная тина, растеклись по плечам и только сейчас септон понял, что оживший труп при жизни был женщиной.

Внезапно бельма вспыхнули алым, словно горящие уголья, в жуткой улыбке раздвинулись синие губы и новый взрыв хохота раскатился по септе. Мертвец начал произносить слова на незнакомом языке, от чего в септе поднялся ветер, снаружи послышался шум, как бы от множества летящих крыл и гроб вдруг взлетел на воздух, нарезая круги над оцепеневшими от ужаса людьми. Треснули окна, рассыпавшись по полу осколками цветного стекла, черной клубящейся тьмой подернулись ниши, где стояли изваяния божеств, а в следующий миг из них изверглось бесчисленное множество чудовищ. В слепом ужасе, сопровождавшие септона люди кинулись к двери, но перед ними вдруг выросло нечто черное, покрытое чешуею, с множеством тонких рук, сложенных на груди, и огромной синей рукой вместо головы. Эта рука схватила ближайшего человека и сдавила с такой силой, что из распахнутого в истошном крике рта вырвался поток крови, а кости захрустели словно яичная скорлупа. Еще двоих растерзало летавшая по септе тварь, напоминающая огромный пузырь, с тысячью протянутых из середины клешней и скорпионьих жал. Остальных сожрали не менее мерзкие твари: существо, напоминавшее таракана размером со слона и нечто красновато-синее, без рук, без ног, но зато с двумя длинными хоботами, разом оплетшими людей, утягивая их в ужасную пасть.

Адриан стоял посреди септы, бледный как полотно и пытавшийся читать молитвы не слушавшимися его губами, когда черный гроб с громким стуком опустился перед ним. Вылезший оттуда мертвец опустил руку на плечо септона с такой силой, что он рухнул на колени, словно подрубленный. Следующий хлопок опрокинул его на четвереньки и септон почувствовал как жуткое отродье вскакивает к нему на спину.

Саломея вернулась в Старомест той же ночью — не иначе подвластные ей демоны сообщили о мятеже, — во главе трех тысяч наемников. Сама Саломея, облаченная в полупрозрачную блузку из черного шелка и кожаные брючки для верховой езды, ехала впереди отряда на черном жеребце. На открытой глубоким вырезом упругой груди красовалось асшайское ожерелье, ставшее причиной сегодняшней бучи. Чуть позади Саломеи, на гнедом коньке ехал человек, носящий цепь мейстера, но внешне напоминавший скорей портового грузчика: невысокий, широкоплечий, с большим пивным животом.

— Как думаешь, Мервин, — не оборачиваясь, бросила Саломея, — те видения в валирийской свече означают, что скука кончилась?

Мервин, архимейстер Цитадели, задумчиво потер сломанный в нескольких местах нос и пожал плечами.

— Скоро узнаем, моя королева, — усмехнулся он.

Войдя в Старомест, наемники настраивались на уличные бои, однако к их удивлению, город был почти пуст, а те немногие люди, что попадались на улице, бросались только что не под конские копыта, многословно выражая свое почтение королеве. Наемники все же вздернули с десяток человек, которых им сдали, как зачинщиков мятежа, но в остальном они двигались по городу почти без задержки.

— Протрезвели что ли? — усмехнулась через губу Саломея, — или это ловушка?

— Вроде непохоже, — сказал Мервин, оглядываясь по сторонам, — скорей похоже на то, что кому-то удалось их напугать даже больше чем вам.

— Это похоже на оскорбление, — покривила губы Саломея и с силой хлестнула черного жеребца, — к Звездной Септе!

Площадь перед храмом, еще совсем недавно полная народу, сейчас почти пустовала — лишь из соседних домов, из-за закрытых ставнями окон, виднелись испуганные глаза, смотревшие на странное существо, скачущее на площади. Точнее даже два существа, при виде которых оторопела даже видавшая виды Саломея. Первым была женщина — точнее женский труп, опухший и посиневший, вместо одежды окутанный в иссиня-черную гриву. Тощие ноги крепко сжимали тело тяжело дышавшего старика, с всколоченными седыми волосами и налитыми кровью безумными глазами. На покрытом синяками и кровоподтеками теле еще виднелись остатки мешковины. Лишь по ним можно было опознать в скачущем, не хуже козла, человеке сурового аскета Адриана, чьи проповеди подняли на восстание Старомест.

Узнала его и Саломея и ее губы расплылись в довольной усмешке.

— Кто бы она не была, — рассмеялась ведьма, — она оказала нам неплохую услугу. Эй, девочка, бросай эту дохлятину. Поиграй со мной!

С этими словами она бросила поводья Мервину и легко спрыгнула с коня, идя навстречу резвящейся парочке. Покойница также заметила ее — глаза ее вспыхнули алым светом, верхняя губа вздернулась, обнажая крепкие острые зубы и ее пятки с новой силой врезались в бока несчастного септона. Тот сделал совсем уж немыслимый прыжок, на восемь футов в вышину и тут же наездница спрыгнула с его спины — прямо на Саломею. Ее незадачливый скакун рухнул замертво, но обеих ведьм уже не интересовала его судьба — их ждало кое-что куда интереснее.

Тощие руки мертвячки изорвали в клочья наряд Саломеи, острые ногти впились в белую кожу, оставляя кровоточащие царапины, ноги намертво оплели стройную талию. Но и ведьма не отстранилась, прильнув к неожиданной гостье всем телом, обвив ее руками и ногами. Из оскаленного рта покойницы вырвался раскатистый смех, но Саломея заглушила его, впившись в синюшные губы жадным поцелуем. Не устояв на ногах, обе покатились по земле, пока их руки продолжали сновать по телам друг друга, не то терзая, не то лаская самые «стыдные» местечки. Саломея в результате этой борьбы оказалась сверху: оторвавшись от губ — теперь уже не синих, а красных, будто рубины, — она принялась спускаться вниз быстрыми жадными поцелуями. С каждым прикосновением ведьминых губ рассасывалась мертвенная синева, уступая место мраморной белизне девичьей кожи. Да и само тело менялось, на глазах наливаясь живой, соблазнительной плотью. Вот Саломея спустилась ниже, целуя подрагивающий плоский живот, а спустя мгновение извивающийся язык коснулся розовых лепестков, уже сочившихся влагой. Гостья — уже не страшный живой труп, но нагая прекрасная девушка, — вскрикнула, приподняв стройные бедра. Язык и губы Саломеи действовали в унисон протяжным стонам, срывавшимся с губ девушки, изливавшейся влагой, пахнувшей землей и тиной, прямо в жадный рот Саломеи. Вот девичье тело забилось в сладостных конвульсиях, она издала оглушительный крик и, выгнувшись дугой, бессильно опала, не в силах пошевелить и пальцем. Саломея, приподнявшись на руках, принялась осыпать округлые груди своей любовницы, быстрыми, похожими на укусы, поцелуями.

Позже Саломея и дивная красавица с бездонными черными очами, стояли на ступенях Звездной Септы, озирая простершийся перед ними город. Рука Саломеи обнимала талию новой подруги, играя с кончиком толстой черной косы, касавшимся голых ягодиц, упругих, словно спелые яблочки.

— Добро пожаловать в Старомест, — злорадно улыбнулась Саломея, — похоже, этот город еще не испил до конца всю чашу своего страха.

Вторая ведьма расхохоталась и, повернув голову, смачно поцеловала Саломею в губы.