Господин следователь. Книга девятая

Глава 8 Земские страсти

Кому жаловаться на проклятую судьбину? Только лучшему другу — начальнику уезда. Но напрямую сетовать, что «клюква» после Владимира как-то не катит (не комильфо, по нынешнему), а мне хотелось рядом с одним крестом еще и второй прикрепить (красиво ведь!), было нескромно. Поэтому, я решил только констатировать факт. Дескать — вот, смотри, я теперь дважды кавалер. Авось да Абрютин сам скажет, что мог бы государь император мне «аннушку» и повыше степенью дать. Ситуации не изменит, но на душе станет полегче.

Абрютин горемычного не пожалел.

— Иван, я тебя искренне поздравляю, — пожал мне руку господин надворный советник. — Даже не думал, что государь тебя Анной 4-й наградит. Думал, что и Станислава бы довольно.

Чего-то я совсем ничего не понимаю. Да, помню, что «клюква» по статуту выше, чем «третий Станислав», но на груди бы второй крестик солиднее смотрелся, нежели на шпаге. А если уж «Анну» государь решил дать, то что ему стоило дать не четвертую, а третью? Неужели трудно?

— Знаешь, как молодые офицеры мечтают «клюковку» к оружию прицепить? Как Анну пожалуют, рукоять сабли обязательно на виду держат — на пузе, дескать, смотрите. Это как знак принадлежности к ордену. У нас даже выражение было «клюквенный крестоносец». Потом, разумеется, все привыкают. Я сам крестик после ранения получил, а как получил, то от счастья был прыгать готов. А я в ту пору постарше тебя был. У тебя теперь боевой орден. Неслыханно, чтобы чиновник в мирное время такой получил.

После таких слов плакаться на судьбу расхотелось и я уже иными глазами смотрел на свою награду. В двадцать с небольшим лет стать кавалером и Владимира, и Анны, очень неплохо. Зажрался я. Надеюсь, Василий не обиделся, что за спасение городового меня наградили Владимиром, а за спасение целого исправника только Анной? Но даже если и обиделся, то вида не покажет. И обижаться следует не на меня, а на государя.

— Обмывать когда собираешься? — деловито поинтересовался Василий.

Точно, мне же еще орден с сослуживцами обмывать. Иначе, дескать, и награды нет. Я бы и обошелся, а коллегам только повод дай, чтобы выпить и закусить за чужой счет. Ответил неопределенно:

— Пока не думал. Но точно, что не дома. У меня нынче прислуги нет, квартирной хозяйки тоже, одна гимназистка. И, вообще, у меня убийство нераскрытое, а еще в Устюжну ехать.

— А мне через пару дней в Луковец, на ярмарку. Так что, если надумаешь, так давай через неделю, а лучше две.

Елы-палы, а вот это я упустил из виду. Абрютин с парнями уедут, а с кем я убийство раскрывать стану? Одному по городу бегать, свидетелей устанавливать? А в Ивачево с кем поеду?

— Подожди, получается, ты уедешь, и всю полицию с собой увезешь? — на всякий случай спросил я, хотя уже и так все понял.

— Щуку оставлю — пусть командует. Сидит в кабинете, бумаги подписывает. Главное, чтобы на гвоздь не накалывал.

Когда-то, сидя в архивах, удивлялся — зачем понадобилось протыкать какой-то документ ровно посередине? Зато теперь знаю, что некоторые бумаги, идущие мелким начальникам, оные попросту прикалывают на гвоздь.

С циркулярами и важными документами, что не требуют срочного ответа, иной раз так бывает. Спустило «верхнее» начальство «нижнему» бумагу, а там ее просто на гвоздь накалывают. Потом, когда приезжает инспектор, первое, что он делает — снимает циркуляры и приказы с гвоздя, их раскладывает на столе и тычет носом провинившегося чиновника.

Вот и с господином Щукой схожая ситуация. Была ориентировка на беглого дезертира, была, но исполняющий обязанности исправника Каэтан Иванович, насадил ее на гвоздь, и забыл.

— А работать кто будет? — поинтересовался я.

— Ухтомского да Смирнова на неделю хватит, но всех остальных заберу. Еще и конную стражу придется брать. Не дай бог опять конокрады пожалуют, лови их по трем губерниям.

Странно. Череповецкая ярмарка крупнее, нежели в Луковце, а головной боли от нее меньше. Или причина как раз в том, что Луковец на стыке губерний и труднее определить — куда убегают конокрады?

— А я-то рассчитывал, что ты мне людей дашь, — приуныл я. — Хотя бы парочку человек.

— Иван, не переживай, — утешил меня Абрютин. — Подворовый обход мои парни проводят, почтовую станцию проверяют, приметы беглого камердинера знаем. Ты за неделю все равно ничего нового не отыщешь.

В сущности, исправник прав. Ежели мы преступление сразу не раскрыли, как говорится «по горячим следам», то неделя-две уже погоды не сделает.

Федышинский пока акт вскрытия не представил. Наверное, стоит к нему зайти, поторопить.

— В Военное министерство нужно запрос сделать. Пусть они копию формуляра пришлют, еще надо родственников установит. Не исключено, что у покойного в столице квартира, — попросил я. — И здесь мой запрос не пройдет, здесь твоя подпись должна стоять.

— Запросы сделаю, — кивнул Абрютин. — Ты мне списочек оставь, вопросы накидай, чтобы прикинуть — что через губернатора нужно сделать, а что я и сам имею право. Оставлю Щуке — пусть трудится. Авось да сумеет губернатору переслать. В министерство запрос от исправника не пройдет, тут повесомей начальник нужен.

Это я понимаю. Тут даже губернатору придется через МВД действовать. Военное министерство запросы гражданских учреждений получать не любит, и выполнять не спешит. С министром еще будут считаться, а с губернатором нет.

Конечно, я еще и сам напишу письмо. Батюшке. Ему тоже следует быть в курсе всех дел. Может, господин товарищ министра задействует наш «засадный полк» — моего дедушку, отставного генерала? Самому-то мне неудобно пользоваться родственными связями, а отцу можно. В крайнем случае — съездят с маменькой в гости, навестят старика, поговорят о покойном Калиновском.

— И родственников генерала Калиновского еще придется искать, — вздохнул Василий. — Кому его недвижимое имущество передавать?

— А разве не дворянская опека этим заниматься станет? — удивился я.

— Стать-то она станет, только без меня все равно ничего не сделает. А дом в городе, а уж тем более имение, надо либо вымороченным объявлять, либо наследников искать. Я уже распорядился, чтобы скот, коли имеется, по крестьянам раздать. Старосте тамошнему отписал — пусть сам думает.

Молодец Василий. У меня вон, из головы вылетело, что в имении и скот оказаться может. Если не лошади и коровы, так те же поросята с курами. Тоже твари живые, нельзя, чтобы с голоду померли.

— Давай-ка лучше чай пить, — предложил Абрютин. — Илья уже весь извелся, самовар второй раз кипятит. И поговорим о чем-нибудь отвлеченном, а не о трупах. Вот, как попьем, то к разговору вернемся.

И впрямь — нужно сделать паузу, поговорить о чем-то другом.

Василий вышел, чтобы распорядиться о чае, вернувшись, спросил:

— Ты когда к нам в гости зайдешь? Верочка очень просит, чтобы привел. Вроде, оклемался, работать можешь, значит и в гости зайти сумеешь. Уж, высвободи какой-нибудь вечерок, не все время книги писать. Знаешь ведь, что Вера самолично тебе хочет спасибо сказать.

— Василий, так потому и зайти боюсь, что Вера меня благодарить начнет, а то — не дай бог, поцеловать решит. А ты человек ревнивый. Возревнуешь, да и прибьешь меня сразу. С кем потом преступления станешь раскрывать?

— Ох, Ваня, не мели языком, — вздохнул Абрютин. — Если Верочка тебя поцелует — ничего страшного. Пойми, ей-то все наши ордена да звания побоку. Ты ее мужа от смерти спас, это важнее. Все-таки, мы с ней уже двенадцать лет вместе, попривыкли друг к другу.

Кокетничает Василий Не попривыкли, а любят они друг друга. Любят — и слава богу. Женаты, счастливы. Я им даже завидую.

— Приду, — пообещал я. — Ты только скажи — когда? Если ты мне четкое время назначишь — в смысле, дату, точно приду.

— Так завтра и приходи, — обрадовался Василий. — Я Вере скажу, она пирогов напечет. И Анечку свою приводи, чтобы одна не скучала.

— Нет, пусть лучше уроки делает, — твердо ответил я. — Ей Елена Георгиевна трудные задания по французскому задает — пусть мучается. А уж пирожок-другой Вера для Аньки мне и так даст, чтобы не ворчала.

— Строгая у тебя Елена Георгиевна, — хмыкнул Абрютин. — Между нами говоря, начальство гимназии твоей невестой довольно. И ученицы тоже. Виктория говорит — гимназистки бегают, спрашивают — мол, а нельзя ли Елене Георгиевне замуж выйти, но, чтобы остаться? И коллеги переживают, что ее муж из города увезет.

Ишь, все-то гимназистки знают. Впрочем, тайны здесь нет. Но я бы и сам остался в Череповце, но не светит.

Илья-таки принес чай и все прочее, вроде сушек и конфет.

— Василий, что вчера наши народные избранники решили? Договорились налоги снизить? — поинтересовался я, отхлебнув чай.

Крепкий, как я люблю. Молодец Илья, скоро его можно на коллежского регистратора экзаменовать.

Но про налогообложение послушать интересно. Я сам уже запутался во всех налогах. Скажем — кому я за землю плачу, на которой стоит мой дом? Городу, земству или государству? Похоже, что всем сразу.

Абрютин, раскусывая сушку, ответил:

— Милютин уже не знает, как с Румянцевым биться. Показывает ему расклады, решение губернского земства о том, что налоги нужно накладывать на весь город, а не на каждое домохозяйство, что по сравнению с другими уездами у нас самые повышенные налоги, а нашим земцам хоть кол на голове теши. Дескать — в Новгороде о наших делах ничего не знают, поэтому Череповецкое земство не обязано требования губернского земства исполнять. И что, что двойное обложение получается? Череповец — город богатый, а земству школы нужны новые, больницы.

— А что по межеванию?

— А то же самое. Земцы говорят — раз территория значится как уезд, а не город, пусть купцы земству платят, ничего не знаем. И своего согласия на новое межевание не дадим.

— Знаешь, такое впечатление, что Румянцев уезд своим удельным княжеством считает, — заметил я. — Губернатор ему не указ, губернское земство — тоже не указ.

— Это еще ладно, это решаемо, — поморщился исправник. — Наши земцы теперь еще и в политику лезут. Решают, как царством-государством управлять.

— Уже и туда? — сделал я удивленный вид, хотя помнил, что с самого момента создания местного самоуправления, земские лидеры начали выступать за свободу слова и печати, а еще за созыв Учредительного собрания. С одной стороны, оно и неплохо, но свобода слова в нашей стране всегда означала вседозволенность, а еще возможность лить грязь на всех, до кого дотянешься.

— И туда, — кивнул Абрютин. — Вещает, что нынешнее правительство не пожелало исполнить завещание в Бозе почившего императора Александра Николаевича, а единственное спасение России от будущего краха — созыв выборных от народа, которые станут советовать государю принимать правильные законы.

— Румянцев ничего нового не говорит, — заметил я. — Есть такой господин Петруневич — он в Черниговской губернии проживал, земские съезды проводил, так он вещал, что венцом всего здания земских учреждений должен стать представительный орган при государе.

Как хорошо быть сыном товарища министра. Абрютин даже не стал меня спрашивать — откуда такое известно? Да мало ли откуда. Прочитал где-то, от отца услышал. Хотя где бы следователь из провинции такое прочитал? А вот от отца — вполне мог.

— И где сейчас Петруневич? Ты сказал, что он проживал? — поинтересовался исправник.

Самому бы вспомнить — где сейчас деятель земства, один из тех, по чьей милости свергали царя, а потом, от греха подальше уехавший в эмиграцию.

— В ссылке, насколько помню. Отправили под надзор полиции. Ему даже место самому предложили выбрать — куда поедет. Не то на три года, не то на пять.

— Вот и нашего бы Румянцева годика на три отправить куда-нибудь. Лучше подальше. И мы от него отдохнем, и он подумает о своем дальнейшем поведении. Еще лучше — все земство отправить. Членов-то можно и поменьше — на годик. Жаль, что у меня на них власти нет — отправил бы, не пожалел.

Самое обидное, что прав Румянцев. Нужны перемены. Нельзя все время закручивать гайки, чревато. И выборные нужны от народа. Только, не в качестве совещательного органа, а в качестве законодательного. И всеобщее избирательное право тоже необходимо. И разделение власти на три ветви нужно. А начать с того, что выкупные платежи за землю нужно полностью отменять и, чем скорее, тем лучше. Не ждать 1905 года — предтечи 17-го. А иначе потом так рванет, что все полетит. Пока все соберут по осколкам, много крови прольется.

Как можно одновременно иметь коммунистические взгляды и быть монархистом, не представляю себе. В принципе, это не должно уживаться в одном человеке. А ведь уживается!

А вот как сделать, чтобы и социальная справедливость торжествовала, и чтобы государь на престоле сидел, и чтобы империя сохранилась, и государство было богатым — я не знаю.

Надеюсь, со временем сумею разобраться и что-то сделать.Пока лучше изучать обстановку, а еще — заниматься своим собственным делом.

Вернувшись домой, во дворе столкнулся с Анькой. Барышня держала за шкирку Кузьму, а тот, словно зайчик, висел себе смирненько, свесив лапки и смотрел вдаль зелеными глазенками.

— Анька, нельзя котиков брать за шкирку, — возмутился я, отбирая котенка и прижимая к себе. Наглаживая рыжика, пожалел малыша: — Бедный Кузенька… Напугала тебя эта бешеная девчонка.

— А как его еще брать? — удивилась барышня. — Кошка всегда так котят таскает — возьмет в зубы и тащит. А Кузька мне в пасть не влезет. Попробуй, авось в твою поместится.

— Аня, кошки котят в пасти носят, когда те совсем маленькие, — наставительно произнес я, пропуская мимо ушей шпильку. — А когда подрастают, так нельзя носить.

Анна ворчала, что я слишком вожусь с котенком. Мол — балуешь ты его, а он должен мышей ловить. Уже пообещала — мол, если Кузька станет по столу скакать, огребем мокрой тряпкой. И котик, чтобы свое место знал, и хозяин — чтобы не попустительствовал. Строгая у нас хозяйка, с такой не забалуешь.

— Между прочим, твой Кузька мою Маньку обижает, — наябедничала Аня.

— Почему это Кузька мой? — слегка возмутился я. Но именно, что слегка. От рыжего счастья отказываться не стану.

— Твой, потому что ты его назвал неправильно, — уверенно заявила гимназистка. — Я хотела Васькой назвать, тогда был бы общий, а ты ему какое-то дурацкое имя придумал.

— Ага, Васькой хотела, — хмыкнул я. — Придет к нам в гости исправник, а ты позовешь: «Васька! Васька!». Решит, чего доброго, что в честь его имя дали.

— Подумаешь. Василий Яковлевич не обидится.

— Ладно, — вздохнул я, проходя в дом. Осторожно поставив малыша на пол, спросил: — И чем мой огромный Кузька твою крошку обидел?

— А тем, что он к ней в кормушку забирается и дрыхнет, а Манька сено оттуда не может взять.

Кузьма и на самом деле предпочитает не в избе сидеть, а у Маньки. Может, она ему маму-кошку напоминает? Вдруг Манюня его мышей учит ловить?

Но если коза не может сено взять — значит, плохо есть хочет. Голодная коза давно бы котенка спихнула и наелась.

Анька все это лучше меня знает и, наша перепалка, это так, шутка. Как же не поворчать друг на друга?

— Когда Маньку к соседке переводить будем? — поинтересовался я. — Осень уже, скоро холода нагрянут. Либо к Ираиде надо переводить, либо сарайку утеплять. Но лучше бы к соседке. Мы с тобой по выходным будем Маньку навещать, вкусняшки носить.

— Завтра и переведу, — сообщила Аня. — Про мороз пока говорить не стану, он не скоро, а такой холод, чтобы у козы вымя замерзло, раньше декабря не случится. А вот украсть Маньку у нас могут. Сарайка у самой улицы, заходи да бери. А у бабушки Ираиды хлев во дворе, так просто оттуда не украсть. Денег я ей дала, чтобы пол в стайке поменять, да сена завезти.

Собирался ответить Анне, что одна попытка кражи была, а снаряд в одну воронку дважды не попадает. А в свете последних новостей о резком повышении цен на коз, все может быть.

— У Люды Неждановой — у нее отец диаконом служит в храме, дом в Подмонастырской слободе. Ночью у нее Люська заорала, Люда выскочила, увидела, что вдоль забора два мужика идут, с мешками. Оба нездешние. Она кричать стала, мужики к реке побежали.

Забавно — у гимназистки Люды коза по имени Люся. Кто же до такого додумался? С фантазией девочка. И про мужиков с мешками точно нафантазировала.