Господин следователь. Книга девятая

Глава 15 Шикарно жить не запретишь

Шикарно жить не запретишь. Банальность и штамп. Интересно, имеется ли автор у сего изречения? Или у него, как у победы, много отцов?

Обеденный перерыв начался с того, что мы поругались с Анькой. Оказывается, эта мартышка втихаря выкинула мой мундир! Тот самый, который считался «подменкой». Подумаешь, на заднице штопка и рукав зашит. Еще меня возмутило, что выбросила, не согласовав свои действия со мной.

Мундир почти новый, а стоит он… Да, а сколько? Рублей шестьдесят, не меньше. Не помню. Маменька платила.

Еще бы ладно — в деревню отнесла, Петьке перешить. Так нет, в печку. Ладно, что догадалась петлицы спороть и крест снять.

— Ваня, если бы я тебя спрашивала — ты бы точно не согласился, — безапелляционно заявила барышня. — Ходишь, словно полохало[1]. А ты у меня должен красивым быть. Сам же как-то сказал, что в человеке все должно быть прекрасно, включая одежду. Куда годится, ежели коллежский асессор в штопаных штанах разгуливает? А ты не просто асессор и следователь, а еще и писатель. На тебя девчонки из гимназии смотрят. Елене Георгиевне — Леночке нашей, каково будет?

Как же объяснить, что у меня имеются свои пунктики? Не боюсь я мертвяков, но опасаюсь. Вдруг я штаниной или обшлагом сюртука до трупа дотронусь? Подменку-то — раз, и снял, потом переоделся в чистый мундир. А эта вроде спецовки.

— Так я этот мундир для покойников берег, неужели непонятно? Чтобы в дом запахи не вносить и, вообще…

— Не спорь со старшими, — заявила барышня, принимаясь колдовать над нашим обедом — разливать из ресторанного горшка по тарелкам первое блюдо. Тарелки, если что — из нашей кухни.

От такого заявления окосел и лишился дара речи. Но принюхавшись к ароматам — пахнет солянкой, пришел в себя.

— Кто это тут старший?

— Я Ванечка, я, — хмыкнула гимназистка шестого класса. — Меня сегодня старшей назначили. Ты, кстати, лапы помыл? Если помыл, бери ложку. Вот, как поешь, успокоишься, то и поймешь, что старшая сестра у тебя права. Не так уж часто тебе покойники встречаются, а если ты с покойника придешь — я твой мундир и выстираю и выглажу.

— Кто это тебя старшим назначил? — вскипел я от возмущения, даже забыв про выброшенный мундир.

— Ванечка, за стол, все остынет. Все вопросы потом!

Нет, это уже произвол и тирания. Ишь, старшая она. Выдрать бы, так уже поздно. Но пахнет вкусно, а я успел проголодаться. Пожалуй, сначала поем, а разборки потом.

Все-таки, в чем преимущество ресторанов этого времени, что нет «поточного производства», готовят от души. Поэтому, принялся работать ложкой.

Солянка отличная. Да, а кто сказал, что к нам лимоны не завозят? Оказывается, привозят. И маслины на месте.

Самое смешное, что после добавки (и колбаски тут несколько сортов, и мясцо) осознал, что девчонка права. И впрямь — есть у меня мундиры, целых три. И чего я к этой штопанной подменке привязался?

И сестрица у меня молодец. Вон, на переменке, вместо того, чтобы потрендеть с подружками, сбегала в ресторан, сделала заказ и все оплатила.

— Аня, может, все-таки прислугу наймем? — поинтересовался я, нарушив табу, установленное еще прежней моей хозяйкой — не разговаривать во время еда. — Тяжело же тебе, глупая.

Анька грозилась, что сумеет совмещать домашнюю работу с учебой — дескать, опыт имеется, но не учла, что в гимназии, особенно, если ты учишься в старших классах, нагрузки другие, нежели в школе грамоты. Девчонка она умная, все схватывает на лету, но ей приходится за короткий срок осваивать то, что иные учили пять лет. Поэтому, барышня снова не успела приготовить обед. Я о том знал с утра, утром же предлагал сходить в ресторан, а она, вишь, заказала «доставку на дом».

Моя юная подруга вздохнула, посмотрела на меня страдальческим взглядом, доела солянку и принялась раскладывать по тарелкам рагу.

— Ух ты, еще горячее, — с удовлетворением сказала барышня, сама нарушая правила. Ухватила ложку, но, вспомнив о правилах хорошего тона, перешла на нож с вилкой.

— Ваня, я тебе уже говорила — ну, не хочу, чтобы чужая тетка в наш дом пришла и хозяйничать начала. Полезет грязными руками в чугунок, а ты у меня брезгливый. По правде-то говоря, и я тоже. А если у нее сопли потекут, да прямо на пирог? Она и помои вовремя не вынесет.

Вот тут я чуть не завопил — дескать, а разве у меня прислуга помои выносит? Их барин выносит и выливает на помойку. Но я человек скромный, напоминать об очевидном не стану.

Анька, не услышав моего внутреннего вопля, продолжала:

— Вспомню про дом твоих родителей — дрожь продирает. Тут горничная стоит, там лакей. Ладно, что я тогда только прислугой считалась, а иначе совсем бы плохо. Представь — носовой платок уронишь, лакея звать, чтобы поднял?

Мы этот разговор заводим не первый раз. И я Аню прекрасно понимаю. Самого вводило в столбняк, когда с утра в мою комнату входила посторонняя девушка, начинала раскрывать шторы на окнах.

Но все-таки, попытался заступиться за отчий дом.

— Ань, не утрируй. Все-таки, по сравнению с иными и прочими, у моих родителей слуг не слишком и много.

— Давай еще подождем? — попросила Аня. — Все-таки, завтраками и ужинами я тебя кормлю, а с обедами как-то выкручиваемся. И с одеждой и бельем все в порядке.

Хоть кол ей на голове теши. Еще ладно, что согласна на прачку, но простыни и мой мундир гладит сама. Я ее пытался убедить, что постельное и нательное белье можно не гладить — все равно никто не увидит, так нет. Как только прачка приходит, приносит чистое белье, Анька вооружается огроменным утюгом. Жаль, что я не настоящий попаданец, а так, с боку припека. Мой коллега с техническим образованием уже выстроил бы в городе электростанцию, понаделал бы электрических утюгов, чтобы облегчить жизнь своей прислуге. Заодно бы запустил в продажу электробигуди, электрический нож. Может, еще бы и лампочки сумел изготовить. Я бы не отказался. Надоело со свечками да керосиновыми лампами жить. Свету мало, зато воняют. Но где толкового попаданца взять?

— Да, голубушка, а кто тебя старшей назначил? — поинтересовался я, попробовав рагу. Тоже неплохо. Если только соли чуть-чуть поменьше, чем я люблю, но это ерунда. Досаливать не стану.

— Директор гимназии, Фридрих Дементьевич, — сообщила Анька.

— С чего это он тебя старшей назначил? — удивился я. Замечу — я даже не спросил, а какое право имел директор гимназии, пусть он и в чине 4 класса Табели о рангах, какие-то назначения устраивать? Тем более, в моей семье?

— А с того, ваше высокое благородие, — ехидно ответила Анька, — что когда некоторые женихи со своими невестами на пороге гимназии целуются, это плохо сказывается на поведении гимназисток! А еще оказывает отрицательное воздействие на успеваемость.

В принципе, я абсолютно согласен с господином директором. Даже в моем времени молоденькая учительница воздержалась бы целоваться со своим молодым человеком на пороге школы. А мы, с Леночкой, вишь… Чё-то и стыдно стало.

— А ты-то здесь каким боком? — поинтересовался я.

— А господин директор не знает, как ему на вас повлиять. И на невесту. Пытался, но она только фыркнула и попросила не лезть в ее личную жизнь. Боится, что она обидеться может, еще возьмет, да уволится. А если уволится, то останется наша гимназия без преподавательницы французского и немецкого языков. А на вас, господин следователь, влиять вообще бесполезно. Господин Белинский пытался через ваше начальство воздействовать, но там, сами понимаете, у вас защита серьезная…

Еще бы защиты не было. Мария Ивановна за меня всегда заступится, а мой начальник, против любимой жены не пойдет.

— А вот меня господин директор считает серьезной барышней, — сообщила Анька с ноткой превосходства в голосе. — Видел он, как я вас портфелем прикрывала.

— Значит, ты и виновата. Плохо прикрывала.

— Уж как смогла! Но Фридрих Дементьевич посчитал, что я попыталась соблюсти приличия. Не слишком умело, но хотя бы старалась. Господин директор очень просил, что бы я попросила… В общем, не целуйтесь больше на людях.

— Больше не будем, — искренне пообещал я.

Мне и на самом деле было ужасно стыдно. Если бы увидел такое со стороны, осудил бы — дескать, потерпеть не могли? А сам…

— Жениться вам с Леной надо. Как дома нацелуетесь, то прилюдно уже и не захотите, — хмыкнула Анька.

Вот ведь, маленькая ехидина.

Что хорошо в Аньке, так это то, что не капает на мозги. Сказала — и, достаточно. Поэтому мы просто доедали рагу и молчали.

Но Анька, как мы нарушили табу, решила, что молчать теперь уже и не стоит.

— Ваня, я себе стол письменный присмотрела, и кровать новую.

Отрадно, что меняется человек. А ведь совсем недавно барышню устраивала кособокая армейская раскладушка, оставшаяся в наследство от квартирантов Натальи Никифоровны, и стол, произведенный местным кустарем. Теперь вот, понадобилось что-то, соответствующее положению. И это правильно. Куда годится, чтобы барышня-гимназистка занималась за некрасивым столом? Тем более, что к ней девчонки в гости заходят.

— И сколько денег надо? — поинтересовался я, кивая на горшок — осталась ли там добавка? Оказывается, добавки еще изрядно, хватило бы на двоих, но сестричка, положив мне несколько жалких ложек, заявила:

— И хватит с тебя! Не то опять раздобреешь, а читателям своим станешь жаловаться, что Анька мундир в горячей воде стирала, а он сел. А денег нисколько не надо, я уже заплатила. Обещают, что через месяц привезут.

Все забываю, что у Анны Игнатьевны денег, если и меньше, чем у меня, то ненамного. И она их в копилку не засовывает (счет в банке есть, но он на мое имя, поэтому не считается), а предпочитает тратить. Не бездумно, как это бывает у людей, резко дорвавшихся до денег, а с толком.

Но рагу она положила мало.

— Я выздоравливающим считаюсь, нам кушать нужно, — нахально сообщил я. — Не веришь — спроси у Федышинского. А ты, как украла.

— Редиска ты, Иван Александрович, пользуешься своим положением, а сам же потом меня обвинять станешь… — зашипела барышня, но, скрепив сердце, положила еще. — Если в мундир влезать перестанешь, я не виновата.

— Конечно не виновата. Еда сегодня из ресторана, при чем здесь ты? — утешил я барышню.

Девчонка только рукой махнула и пошла заваривать чай. Вернувшись, с грустью сказала:

— Я сегодня еще к Михаилу Терентьевичу забегала, сторож сказал, что он заболел. А я у него книжку хотела взять по акушерству.

Знаю я, чем наш доктор болен, но барышне правду открывать не стану. Оставлю ей иллюзии. Впрочем, сестричка у меня умная, сама поймет, что к чему. Вишь, книжку ей по акушерству. Не рано ли?

— Ты еще мне скажи — у тебя все нормально? Никто к гимназии не подходил?

— Да кто туда придет? — пожала плечами Аня. — Кавалеры не придут, тебя боятся.

— Ань, я всерьез спрашиваю.

— Купец, что ли? Так он же не полный дурак, чтобы к гимназии подходить, или приказчиков посылать. Захочет — постарается меня где-нибудь в городе поймать.

— Аня⁈

— Ваня, да я шучу, — вздохнула девчонка. — Ну, ты же умный, чего из-за всякой ерунды переживаешь? Я ж говорю — купец не дурак. Был бы дурак, в первую гильдию не выбился. Те, кто из-за всякой мелочи мстить начинают, капитала не скопят. Вскипел поначалу, потом одумался. С кем не бывает? Наверняка он уже сам сто раз пожалел, что к мировому судье побежал, да еще и прилюдно девке поркой пригрозил. Зато теперь, прежде чем кого-то обидеть, подумает — а не обидит ли кого-то еще? Так что, не переживай, ничего со мной не случится.

Что ж, будем надеяться, что так все оно и есть. Но я по-прежнему волновался. Касались бы угрозы меня, плюнул бы и подождал развития событий, но Анька — иное дело.

Я самый счастливый человек, потому что после обеда с радостью возвращаюсь на службу. С огромной-преогромной радостью, потому, что осознаю, что моя служба необходима стране, обществу.

(А еще — государю императору. Вечно я про него забываю.)

Пусть моя служба и не видна, зато приносит пользу.

Фух, вроде бы, получилось. Помогает самокодирование. И в той реальности помогало, когда был учителем, и здесь.

Ножки уже веселее пошли, но не в ту сторону, где у нас Окружной суд, а в противоположную, к месту слияния двух рек. Стало быть, и голова начала соображать. И чего вдруг?

Вещественные доказательства — мундир, сломанную саблю, битые ордена я уже легализовал как вещественные доказательства. Составил акт изъятия (ага, из реки), акт осмотра вещдоков — даже обломок сабли измерил, присовокупил их к делу. Теперь мне необходима «связка» — прояснить суду присяжных, с чего вдруг господин следователь отправился к реке, да еще и припахал подростков к тралению дна? Подростков припахал — это ладно, они у меня в Акте указаны, как свидетели. Допрашивать я их не стал — не вижу смысла[2]. Захочет суд допросить — вызовут. Но, как подсказывает опыт — вряд ли. Ничего нового они не поведают. Вот, если бы мальчишки стали свидетелями убийства или видели тех неизвестных мужчин, тогда да. А что вдруг следователя-то озарило?

А нужно мне связать два факта — получение информации о появлении неизвестных мужчин в количестве двух человек (ух как загнул! в дело такие обороты вставлять не стану) и находку поломанных регалий.

Есть, разумеется, еще одна полуфантастическая версия — ни мундир, ни прочее, никакого отношения к покойному генералу Калиновскому не имеют и оказались они в реке неизвестно откуда. Но опознание вещей и поиск доказательств того, что они принадлежали покойному, проводить не стану. В конце концов, не завались у нас инженер-генералов.

Значит, необходимо пойти в Подмонастырскую слободу и допросить свидетельницу — гимназистку Людмилу, услышавшую ночью блеяние козы и увидевшую двух злодеев. Иначе, к господину следователю будут вопросы — как он узнал, что в заводи утоплен мундир с орденами? Что это на него снизошло?

Дом отца диакона отыскал. Осторожно потянул веревочку, открывая калитку во двор. На всякий случай осмотрелся. Коза Люська пока молчит, но у наших градских обывателей имеется дурная привычка заводить себе злых кобелей, а те моей должностью интересоваться не станут. Собакенам пофиг, кого драть.

Уже безбоязненно вошел во двор, подошел к входной двери, постучал и услышал великолепный бас:

— Кого там черти несут?

— Так уж и черти? — хмыкнул я.

С диаконом — отцом Николаем, отцом гимназистки, я почти не знаком. Разумеется, в храме друг друга видим, при встречах раскланиваемся, но не более. Церковнослужитель, вишь, а у него черти. Нет, он священнослужитель, это повыше, нежели церковнослужители. И голос у диакона соответствующий. Шаляпину бы уроки вокала брать.

— Ох, прости господи, — отозвался диакон, открывая дверь. Рассмотрев меня, вздохнул. — Вырывается, прошу прощения. Меня уже и отец благочинный отругал. А я думал, что опять Людкины подружки пришли козу доить.

— А сколько раз они ее доят? — удивился я. Корову, если не изменяет память, доят два раза в день — утром и вечером. Коза скотина мелкая, два раза в день доить чересчур. Если гимназистки по несколько раз в день приходят козу доить, тут не только отец диакон чертей вспомнит, но и коза матерится начнет.

Отец диакон болезненно скривился, снова вздохнул:

— Уж и не знаю, что мне и делать. В городе корову держать — так сена не напасешься, и пасти негде. А молоко детишкам нужно. Жила себе Люська, до самого снега на берегу паслась. А теперь вот, каждый день боюсь, чтобы не украли. И кто такую пулю пустил, что настоящая гимназистка должна собственную козу иметь?

— Ох, отец Николай, лучше не говорите, — ответно вздохнул я. — У самого козлушка в сарайке стоит, трясемся с сестренкой каждый день. Цены на коз такие, что не посмотрят, что следователь — сопрут.

Поговорив о проблемах насущных, мы с отцом диаконом стали, вроде бы, и ближе. Собратья по козоводству.

— Вы, господин следователь, по делу или как? — поинтересовался диакон.

— По делу, разумеется. Нужно мне отец Николай, с дочерью вашей поговорить. Дома она?

— Дома, а где ей быть? А что натворила? — забеспокоился диакон. — Ежели что — не посмотрю, что гимназистка — задницу надеру. Ух уж, как надеру! Так надеру, за парту не сядет!

Отец Николай говорил таким тоном, что даже ежу понятно — доченьку он свою любит, какой уж там дранье? Не отправил в Новгород в епархиальное училище, где дочек священнослужителей учат бесплатно, а устроил в гимназию. Скорее всего, кто-то из наших «олигархов» учебу оплачивает. Но я обязан делать вид, что верю.

— Не надо барышне ничего драть. Может, напротив, ее похвалить нужно. Меня интересует та ночь, когда ваша дочка двух незнакомых мужиков увидела, которых за козокрадов приняла.

— Вот ведь, врушка-то! — покачал головой отец диакон. — Вот уж, точно, я ей хвост накручу. Ничего Людмилка не видела, дрыхла без задних ног. Ее с утра-то пушкой не разбудишь.

— Как это так? — удивился я.

Вот те раз. Девушка ничего не видела, а я улики нашел?

— Это я услышал, что Люська орет, — сообщил диакон. — Раньше-то бы и в голову не зашло выбегать, да козу проверять — орет, так пусть и орет. Надоесть, перестанет. А теперь вот, остерегаюсь. Выскочил во двор, а за забором шушуканье. Думаю — точно, козу красть явились. Я к забору — а за ним два мужика стоят. Вот тут я их и шуганул, а они вниз побежали, к реке. И чего им там делать?

Отец Николай немного смутился. Понятно, как шуганул и что сказал.

— А незнакомцев не рассмотрели?

Отец диакон только повел плечами:

— Так темно ж было. Фонарей нет, а что при луне увидишь?

Плохо, что не рассмотрел. Но что хорошо, так это то, что свидетель — взрослый человек. А в протоколе допроса не станем пересказывать те слова, которыми отец диакон шугал непрошенных гостей, а напишем нейтрально — мол, спросил — что вы тут делаете?

— А вы, господин следователь, отчего спрашиваете? — с подозрением поинтересовался диакон. Прищурившись, вспомнил: — Это же в ту ночь было, как генерал повесился. Или это не козокрады были, а убийцы? И генерал-то не сам повесился?

Юлить не стал, сильно врать тоже. Неудобно говорить неправду священнослужителю. Ответил обтекаемо, как полагается следователю, еще не сдавшему дело в суд:

— Пока ничего не могу сказать. Уж очень много неясного. Скажу так — если повесили генерала, злодеев отыщем и накажем, а покойного похоронят со всеми почестями.

— А удавился — за оградой церковной, — кивнул диакон.

Я тоже кивнул, но про себя подумал, что имеется и третий вариант — похоронят в ограде, безо всяких почестей. Но это в том случае, если мои мысли найдут подтверждение.

[1] Полохало (диалект) — чучело

[2] В нашей реальности следователь был бы обязан допросить обоих пареньков, а иначе прокурор попросту вернул бы дело на доследование.