Господин следователь. Книга девятая

Глава 22 Соленая наука

Новая кухарка не вписывалась в привычные каноны. Вместо того, чтобы быть полной (даже толстой) теткой, острой на язычок, не боящейся вступить в спор с хозяином (это я не только по фильмам сужу, но и по Матрене, кухарке родителей, единственной из прислуги, кто отказался откатывать отпечатки пальцев), Татьяна оказалась маленькой и худенькой, а еще — испуганной и плаксивой. Когда попытался разговорить ее о прежнем барине, да о его камердинере, у нее только губы затряслись и потекли слезы. Решил, что допрошу попозже, под настроение.

А сейчас, когда я сделал замечание по поводу щей, ушла на кухню рыдать.

— Уволю, на хрен, — пообещал я в сердцах.

— Вань, чего ты сразу — уволю, да уволю? — возмутилась Анька. — Пахнет-то как хорошо! Чего не нравится? Сам же говорил — новичков поперву хвалить надо, чтобы им настроение улучшить, а ты рычишь.

Ага, хвалить.

Барышня прибежала из гимназии, чтобы проверить — сварены ли щи, и все ли в порядке? Сегодня для кухарки был ответственный день — первый обед для молодого хозяина. Как же здесь без контроля качества со стороны сестрицы?

— А ты сама попробуй, — посоветовал я, протягивая Аньке свою ложку. Не гигиенично, конечно, но не отравится.

— Меня у Десятовых к обеду ждут. Попробую — перебью аппетит, — попыталась отмазаться девчонка, начиная смотреть на мою тарелку с подозрением.

— От одной ложечки не перебьешь, — хмыкнул я.

Анька махнула рукой, зачерпнула полную ложку и засунула в рот.

Физиономия у девчонки перекосилась, глазенки выпучились, но она сделала героическое усилие, чтобы не выплюнуть.

— Бе-е…. — только и сказала гимназистка. Проморгавшись, добавила: — Ни хрена себе! Она что, полную солонку в кастрюлю бухнула? Ну, тетка Таня!

— Вот-вот, и я про то. Пахнет вкусно, а попробуешь — голимая соль. Такие щи испортила!

Вот это и обидно. Я прихожу голодный, радуюсь вкусному запаху, а тут облом.

У меня сегодня и так выдался плохой день. Собирался немного поработать над «Собакой из Баскервиля». У меня опять-таки получается вольный пересказ фильма, но это тот случай, когда фильм интереснее первоисточника. Он не такой мрачный, а знаменитая фраза «Овсянка, сэр!», из фильма, а не из книжки. Да без овсянки никакой собаки не получится.

Надо было продумать один важный момент, на который обращали внимание «заклепочники». Во-первых, нельзя смазывать морду собаки фосфором, потому что он ядовит. Во-вторых, собачники дружно говорят, что если вымазать собаку краской, то первое, что она сделает, так это слижет излишества со своей шерсти.

Впрочем, все это ерунда. На крайняк, сойдет и «светящаяся краска», а какая именно — пусть читатели сами додумывают. Самое сложное, что я никак не мог придумать — что бы такого «прогрессорского» привнести в повесть? Мокроступы, с помощью которых местные жители бегают по болоту? Так в них ничего необычного нет. У нас в Карелии такие давно известны, едва ли не с каменного века. Ничего в голову не лезло, а если и лезло, то не для этого произведения.

Так что придумать-то? Разве что, заявление сэра Генри о том, что очень скоро он поставит около замка электростанцию. В подлиннике речь шла об электрических проводах, а мы напишем, что это ветряная (нет, лучше ветровая, чтобы не путать с мельницей).

Значит, сэр Генри очень оживленно разъясняет Ватсону, как ветер начинает вращать крылья мельницы, они вращаются (пардон за повтор), раскручивают ротор генератора.

А дальше ток вырабатывается, куда-то он поступает, потом отправляется по проводам…

Что-то еще дальше бы написать, но знаю только общие сведения, почерпнутые с картинки в учебнике физике, где изображены генератор и турбина. Напишем, что доктору стало скучно и он пропустил мимо ушей половину разъяснений. Тем более, что они уже выпили вместе с наследником бутылку виски (или бренди?), а потом отправились ловить беглого каторжника.

Но повествование идет от первого лица, от имени доктора Ватсона, значит, нужно немного переделать. И коротко все описать, чтобы читателю не наскучило. А специалист сам сообразит, что делать дальше.

— Раз пошли на дело

Я, и Рабинович.

Рабинович выпить захотел.

Отчего ж, не выпить

Бедному еврею,

Если у него других нет дел?

Тьфу ты, лучше дальше не петь. Опять запущу в широкие массы песню, до которой еще лет так… Не знаю, сколько именно, не меньше сорока.

Только «расписался», как принесло Тимофея Манькина — с подбитым глазом, полуоторванным ухом (Ван Гог хренов!) и с дурацким вопросом: что ему будет, если он свою супругу убьет? Мол, допекла она его совсем, сама же и напоила, а с утра избила. Не лучше ли бабу убить, чем такое терпеть?

У меня тут работа стынет, читатель ждет, а он со своей ерундой лезет. Достали эти Манькины. Позорят, понимаете ли, доброе имя.

Хотел ответить — ежели, убьет он Глафиру, сумевшую не так давно порезать двух городовых, отделавшись из-за гуманности нашего правосудия легким испугом, а не реальным сроком, то пристав ему скажет большое-пребольшое спасибо, а я потихонечку спихну это на несчастный случай. Скажем — на нож супруга случайно упала, или сама разбила голову о табурет. Или, еще проще — спишу все на необходимую самооборону. Муж имеет полное право защищать свою жизнь.

Но правду сказать мужику не рискнул. Скажи, так пойдет, да убьет супружницу, а на суде объявит, что следователь научил. Выкручусь, разумеется, но зачем мне лишнее уголовное дело?

Ответил туманно, что сам ничего не решаю и все будет зависеть от обстоятельств смертоубийства. Вот, как убьет он супругу, так пусть приходит с повинной, а суд это учтет при вынесении приговора. И специально для защитника полицейский пристав представит список всех травм и увечий, которые при жизни причинила супруга Тимофею.

Выпроводив Тимофея, помечтал о том, что как было бы замечательно, если бы Манькины сами друг дружку убили. Никакого дела открывать не нужно, одного рапорта хватит, да свидетельств о смерти. Мы бы с полицейскими и на похороны скинулись, и на венок с красивой лентой.

Детей, конечно, жалко, но лучше в приют, чем с такими родителями жить. В приюте хотя бы кормят. Плохо только, что чудес не бывает и Манькины не убьют друг дружку, а проблем еще всем доставят.

Следом за Манькиным явился доктор Федышинский. Небритый, благоухающий многодневным перегаром, в галстуке, но без воротничка и без Судебно-медицинского Акта, а вместо извинений высказал мне претензию — мол, он с первого дня нашего знакомства понял, что я его не люблю, но за что же я его так ненавижу? Кажется, он ничего мне плохого не сделал. Если и подшучивал, так не по злобе, а в силу характера. А вот такую глупую шутку он мне ни за что не простит!

Дескать, он пребывает в некоторой прострации, а тут появляется голая баба, которая от него что-то требует. И нахально так требует!

Понятно, что первая мысль, являющаяся в больную голову, самая примитивная — дескать, допился-таки до белой горячки! Горячку-то он давно ждет, лет тридцать. Вот только непонятно — почему баба, да еще и голая? А ведь с точки зрения науки, мерещится должно нечто знакомое, что представляет опасность. Черти зеленые, о которых говорят, просто образ. Вон, в студенческие времена его сокурснику Юрке крыса примерещилась, которая ему экзамен по латинскому языку устроила. Латынь он ни крысе, ни преподавателю так и не сдал, зато пить зарекся. К штаб-ротмистру Бузине, после третьей бутылки, турки приходили. То прямо из-под стола высунутся, то из шкафа. Он уж в них и стрелял, и саблей рубил, а они все лезут и лезут! Хуже пришлось лекарю Семибратову, к которому по пьяному делу являлась теща. Но такого не должно быть даже теоретически, по той причине, что он холостой!

Вот и сам доктор ожидал, что привидится нечто этакое, ожидаемое. Пусть турки, пусть туркестанцы. Да хоть бы и черти зеленые или покойники. С покойниками, если они приличными людьми были при жизни, всегда договориться можно. А с неприличными и договариваться не стоит.

А тут вот, баба. Он что, голых баб боится? Так он их на прозекторском столе немало перевидал.

Что было дальше, не помнит, очнулся в чулане. В одних подштанниках, замерзший, как последняя сволочь. Еле-еле приполз в избу, кухарка долго чаем с водкой отпаивала. А когда соображать начал, то прислуга объяснила, что баба это была самая натуральная, вполне живая, а то, что голая, так ее следователь Чернавский прислал для обследования ейных титек. Кухарка пыталась объяснить, что доктор болен, но куда там. Скинула баба с себя одежу и пошла напролом. А сама кухарка старенькая, не поняла — надо ли бабе титьки отрезать или доктор их так осмотрит?

Еще сказала, что ее хозяин пытался в окно сигануть, но баба удержала, а он вырвался, а потом спрятался в чулане. А баба обиделась, оделась и ушла. На прощание сказала, что от нее еще никто с такой прытью не убегал.

Теперь у доктора закономерный вопрос — зачем Чернавский присылает к нему голых баб? И для чего следователю понадобились титьки? Что за жестокие шутки над старым человеком?

Пока слушал доктора, чуть сам под стол не упал, а упал бы, то наверняка превратился в глюк для бедного эскулапа.

А потом, когда я все объяснил (мол — действовал не ради шутки, а в силу обстоятельств, и потерпевшую нужно было обследовать!), ржал уже доктор. Пообещал, что Акт он пришлет завтра с утра. И он очень рад, что баба живая, значит, можно еще какое-то время пить.

Гад он, господин эскулап, но я его все равно уважаю, несмотря ни на что.

Так что, первая половина дня выдалась трудная. Пришел домой пообедать, а обед пересолен. Слов нет, сплошные маты. Надо было сразу в ресторан пойти, уже бы что-нибудь ел.

— Если водичкой разбавить? — предложила Аня, но сразу же отказалась от этой идеи. — Нет, если разводить — сплошная вода будет.

— Ладно, — смилостивился я. — Посмотрим, что за жаркое приготовила.

Увы, с жарким оказалась та же история. Выглядело превосходно, пахло вкусно, но в рот взять невозможно.

— И на кой было брать опытную кухарку, если есть нельзя? — возмутился я. — Как она столько лет в кухарках-то прослужила, если солить не научилась? Нет, уволю.

— Ты же ее еще на службу не взял, а грозишь уволить?

Вот все бы ей поехидничать. Я грустно ухватил ломоть хлеба, прикидывая, что можно взять еще луковку. Запах, конечно будет, коллеги носами станут крутить, но им же хуже — пусть не нюхают. Жалко, что нет сала, но на него пока не сезон. Почему до сих пор не изобрели замороженные пельмени и холодильник?

— Тогда я тебя уволю, а заодно и Маньку твою, — пообещал я, откусив кусочек и прожевав. — Ты инструктаж кухарке не провела, а от Маньки ни шерсти, ни молока, сплошное разорение и головная боль.

— А Кузьку?

— И Кузьку уволю. Мышей не ловит, целый день у козы сидит, никакого прока.

— Если Кузьку уволишь, я его себе заберу.

— Не, Кузьку нельзя, — спохватился я. — Он еще маленький, на испытательном сроке. Куда я без Кузьки? Пусть хотя бы один нормальный человек останется, пусть он и кот.

— Ладно, Вань, пойдем к Десятовым обедать, — миролюбиво предложила Анька. — Знаю, что когда ты голодный, то злой.

— Можно подумать, что ты с голода добренькая, — хмыкнул я. — А к Десятовым меня нынче не приглашали, неудобно.

— Ваня, я тебе по секрету скажу — Анна Николаевна всегда для тебя лишнюю порцию супа приказывает варить. Дескать — мало ли, вдруг Иван зайдет? А котлеткой, если что, мы с Леночкой поделимся.

— Ань, я лучше в ресторан схожу, — обиделся я. — Еще не хватало, чтобы девчонки от себя еду отрывали.

— Вань, да шучу я! — захихикала Анька. — И котлетку тоже для тебя берегут. Пошли, там тебя сразу накормят, а в ресторан пойдешь — ждать придется.

В общем-то, важный довод.

Пошел в прихожую одеваться. И что, сразу кухарку выгнать или дать ей еще один шанс? Самодуром мне быть не хочется, но разве не имею право на приличный обед за свои собственные деньги?

Из кухни выскочила кухарка. Упав передо мной на колени, принялась целовать мне руки и причитать:

— Барин, барин, не выгоняйте!

Рук мне женщины никогда не целовали, поэтому испугался донельзя. Еле-еле вырвал руки, так она ухватила меня за ноги. Попытка поднять тетку с колен закончилась неудачей. Поэтому, пришлось прикрикнуть:

— Ну-ка, прекращаем рыдать!

— Да-да, прекращаем, — поддакнула Аня, помогая мне поднять кухарку.

Куда там! Худосочная женщина, навскидку — килограмм пятьдесят, сама не желала вставать с пола, а мы вдвоем не могли ее приподнять.

— Барин, прости меня, дуру старую! Солила, как генерал любил!

— Генерал так любил? — изумился я.

— Поначалу солила, как прежним господам, а господин генерал морщился, говорил — слабо, досаливай. Ему любая еда пресной казалась. Он даже селедку соленую подсаливал. Говорил, слабовата.

От изумления забыл, что хочется есть. Ежели, покойный генерал ел соль в таком количестве, то как он до своей смерти от повешения дожил? Ему бы пораньше следовало помереть от переизбытка соли.

— Теть Таня, а ты сколько соли на чугунок кладешь? — поинтересовалась Анька.

— Так четверть фунта. Ежели меньше, так господин генерал не ел.

Чугунок у нас литров пять или шесть, четверть фунта — сто грамм. Бабуля в деревне огурцы солила — стопка соли на трехлитровую банку. Тут, вроде бы, поменьше, но все равно убойно.

— А остальные как ели? — спросил я. Это же не еда, а наказание. Вроде того, чтобы скормить провинившемуся кружку соли. Правда, байки все это. Съешь целую кружку — понадобится срочная хирургическая операция, если до врача доживешь.

— А остальные попроще еду ели, не господскую. Кто ж разрешит щи с мясом есть? Довольно с нас и постных. Я для его превосходительства отдельно готовила.

Ну вот. Ежели б выяснилось, что камердинер решил генерала повесить за такое количество соли, что пришлось есть — суд присяжных бы точно его признал невиновным.

— Ну, а какого хрена мне столько бухнула? Лучше бы эту соль корове скормила — им соль полезна.

— Так, барин, думала, что мода теперь такая — господа соли должны больше есть, не как мы, простые.

— Значит, Татьяна, — принял я решение, — не знаю, как тебя по отчеству, выгонять я тебя не стану. Пока. Сделаешь так — на ужин приготовишь жареную картошку, посолишь, как нормальному человеку, без перебора. И завтра — чтобы все было, как у нормальных. А нынешние щи, да жаркое куда-нибудь на сорняки вылей.

Мы с Анькой вышли из дома и пошли по улице. Нынешней ночью прошел дождь и там, где не было деревянных мостков, образовались лужи и грязь.

— Напомни, чтобы я тебя в сапожную лавку Пятибратова сводила, — деловито сказала Аня, ухватывая меня под руку. — Можно в субботу, после службы — лавка до девяти открыта, а можно в воскресенье.

— А зачем? — удивился я. — У меня же и сапоги есть, и ботики новые.

— Ваня, надо тебе галоши купить, — рассудительно сообщила Анна. — Скоро дожди зарядят, грязь, слякоть. А у Пятибратова недавно резиновые привезли — красивые такие, блестящие. Мы с Леной завтра собираемся пойти, если время выкроишь — пойдем с нами.

А разве бывают женские галоши? То есть, калоши. Не знал. Надо посмотреть, что за калоши такие. Еще и блестящие.

— Никогда бы не подумал, что человек способен съесть столько соли, — сказал я, возвращаясь к собственному удивлению.

— Ага, сама бы не подумала, — кивнула девчонка, потом хихикнула: — Михаил Терентьевич бы сказал, что с таким количеством соли в организме покойного генерала ни один червяк его жрать не станет. Будет он в землице лежать, аки мощи.

Не знаю, получится ли из Аньки ученый — тут уж, как пойдет. Но, определенно барышня станет хорошим медиком. Все задатки, включая профессиональный цинизм, налицо.

— Полежит какое-то время, но природа свое возьмет, — возразил я барышне. — Земля сырая, дожди, вся соль постепенно в почву уйдет, сожрут генерала за милую душу. Если бы его в соляную пещеру, тогда бы и сохранился. А так — вряд ли.

Вот так вот. С кем поведешься, от того и наберешься. Свяжешься с медиками, станешь циником.