Господин следователь. Книга девятая (Евгений Шалашов) читать бесплатно онлайн полную версию книги

Глава 11 Без названия

В гости я пришел точнехонько к пяти часам вечера. Только склонился, собравшись поцеловать ручку у Верочки — Веры Львовны, но был ухвачен, обнят и расцелован в обе щеки.

— Ваня, ты не представляешь, как я тебе благодарна, — сказала супруга моего лучшего друга, прижимая меня к себе и вытирая слезы. — Это не ты, а я тебе должна руки целовать.

— Вера, давай не будем… — застеснялся я. — Право слово, мне очень неловко. Если станешь благодарить, просто сбегу.

Мне и на самом деле ужасно захотелось сбежать, чтобы не слушать слова признательности. Пожалел, что пришел в гости.

— Да, Верочка, не смущай Ивана Александровича, — послышался голос Виктории Львовны — свояченицы, некогда классной дамы моей невесты, гонявшей меня из гимназии, а ныне — коллеги Леночки. — Ничего особенного не случилось.

— Вика, ну как ты не понимаешь⁈ — возмутилась Вера. — Ваня моему Васеньке жизнь спас. Если бы не он, стал бы наш Яша сиротой.

— Верочка, да все я понимаю, — усмехнулась Виктория Львовна, обнимая младшую сестру. — Иван Александрович спас жизнь твоему мужу, ты ему за это крайне признательна, но, если он считает, что это в порядке вещей — стало быть, не станем навязывать ему свое мнение.

Старшая сестра увлекла младшую в глубь квартиры, начиная вполголоса ей что-то объяснять. Мне удалось разобрать только, что «переизбыток благодарности так же вреден, как и неблагодарность».

Молодец, Виктория Львовна, не зря столько лет в наставницах у барышень.

— Я тебя не предупредил, но теперь Виктория живет у нас, — сообщил исправник. — Место есть, да и для Веры так лучше…

Василий не стал ничего объяснять, но я и так понял. После возвращения в Череповец Верочка не кашляет, но болезнь никуда не делась, а родной человек рядом не помешает. Василий, при его должности дома бывает нечасто. То объезд вверенной территории, то поездка на ярмарку, чтобы лично контролировать общественную безопасность.

Хотел поговорить с Абрютиным о текущем состоянии дел — то есть, о нашем удавленнике, как Вера, перестав плакать, сказала мужу:

— Вася, приглашай Ивана к столу.

— Иван… — открыл исправник дверь в столовую. — Как уговаривались — пирогов напекли.

Ну елки-палки! Я-то рассчитывал, что посидим за чаем с пирогами, а тут стол накрыт, словно для банкета —всякие-разные мясные и рыбные закуски, соленья. И, само-собой разноцветные графинчики.

Появившаяся прислуга принялась раскладывать на тарелки тушеное мясо. Этак, я снова в мундир не влезу.

Исправник же, разливая по рюмкам, подмигнул:

— Попробуем наливку, что Виктория сотворила.

Ишь, классная дама из гимназии наливку делает? Разнообразные у нее таланты. Попробуем, конечно, но…

— Мне много не наливать, — предупредил я.

— Знаю-знаю, у тебя дома такое начальство, которое поважнее, нежели исправник для Череповецкого уезда. Не волнуйся — если до дома дойти не сможешь, отведем. Верно, барышни?

Женщины дружно закивали — мол, отведем.

А настойка оказалась приятной на вкус. Словно рябина на коньяке.

Закусывая, Вера спросила:

— Ваня, а что у тебя за начальство, да еще дома?

— Самое страшное начальство, — хмыкнул я, прицениваясь к пирогу, лежавшему ко мне поближе— с зеленым луком и яйцом. — Моя собственная кухарка.

— Точно, это же твоя Анечка, которая и за прислугу, и за сестренку, — закивала Вера. — Как это я забыла?

Чуть было не брякнул, что она сейчас еще и за «медсестренку», но успел придержать язык. Не стоит напоминать Вере Львовне о грустном событии, иначе снова начнутся слезы.

— Жаль, что годиков ей много, — заметила Вера.

— Почему много? — опешил я. — Ане и всего-то пятнадцать лет.

— А нашему Яше одиннадцать.

Я с недоумением посмотрел на Веру — о чем она? Какая связь? На выручку супруги пришел Василий:

— Иван, здесь все просто. Верочка уже начала подыскивать подходящую партию для нашего Яшки.

Анька подходящая партия? Да с ней любая свекровь застрелится. Верочка — жена моего лучшего друга, жалко ее.

— Вася, рано еще подыскивать, — с досадой отозвалась Верочка. — Рано нашему мальчику жениться, пусть он вначале выучится, должность получит. Но подумать-то о будущей супруге сыночка могу? Я с Аней несколько раз встречалась — умница, очень рассудительная, да еще и красавица.

Абрютин крякнул и напомнил, что между первой и второй даже муха не должна пролететь. И мы повторили.

— Иван Александрович, я вчера с вашей сестренкой беседу проводила, — сообщила Виктория Львовна. — Не хотела вас огорчать, но раз уж зашел разговор…

— Проштрафилась? — забеспокоился я. — Уроки не выучила или учителю надерзила?

— Нет, что вы, — отмахнулась Виктория Львовна. — Ваша Аня очень дисциплинированная и вежливая гимназистка. Язычок, конечно, острый, но в пределах приличий. Касательно учебы, она выше всяких похвал. Если бы не ее французский — словарный запас огромный, но произношение неважное для шестого класса, стала бы лучшей ученицей в классе.

Произношение… Анька французский стала учить полгода назад.

— Вика, ты часом не про сына купца первой гильдии Вавилова рассказать хочешь? — поинтересовался исправник, а его свояченица, удивленно посмотрев на зятя, кивнула: — Про него. А ты тоже знаешь?

— Знаю, — подтвердил исправник и предложил: — Давай, вначале ты расскажешь, а потом я.

Интересное кино. Свойственники что-то про Аньку знают, а я нет?

Словно бы отвечая на незаданный вопрос, Виктория Львовна сказала:

— Я про своих барышень все должна знать, но как именно, позволю себе вам не сообщать.

Мы с Абрютиным только переглянулись и усмехнулись. Люди мы с ним бывалые, понимаем, что в любом коллективе — в мужском ли, а хоть и в женском, неважен возраст, всегда отыщется «доброжелатель», желающий поведать начальству обо всем, что творится в мире. Особенно, если этот мир небольшой, вроде класса, солдатской роты. Разумеется, мы промолчали и навострили уши.

— Узнала, что Аня Сизнева — едва ли не первая ученица в классе, реалиста побила.

— Реалиста побила? — обомлел я. — А за что?

Впрочем, если побила, то за дело. Уверен на сто процентов.

— Сейчас расскажу, — улыбнулась Виктория Львовна и продолжила: — Вызвала я Аню к себе, спросила — как это так? А она, смотрит мне в глаза и умильно так спрашивает: «Виктория Львовна, а как бы вы сами поступили, если бы вас мужчина за мягкое место ущипнул?»

Мы прямо-таки грохнулись от смеха, а я порадовался — молодец, Анька! Молодец, не в том смысле, что мальчишку побила — драться нехорошо, а молодец, что назвала это место приличным словом, а не тем, которое обычно употребляла. Значит, не зря барышне замечания делал.

Кстати, а какого возраста реалист? Девчонок мальчишки обижают в начальной школе, а позже начинают понимать, что этого делать нельзя. А уж ущипнуть за попу — вообще не упомню такого.

— И что ты ей сказала? — поинтересовалась Вера, отсмеявшись.

— Сказала, что бить людей — это нехорошо, — ответила Виктория Львовна. — Мол, если мужчина щиплет женщину за это самое место, то себя не уважает. Правда, меня-то саму, — вздохнула классная дама, — за это место никто еще не щипал.

Мы грохнулись еще раз. Вера, на правах сестры, спросила:

— Вика, а все-таки, что бы ты сделала?

— Так это, Верочка, еще зависит от того, кто ущипнул. Если человек приятный, да не прилюдно, а тет-а-тет, так может, и не ударила бы. А если так, как с Аней, ударила бы, не задумываясь.

Оторжавшись (другого слова у меня нет), спросил и я:

— Виктория Львовна, надеюсь, вы Ане об этом не сказали?

— Боже сохрани, — замахала руками классная дама. — Ане сказала, чтобы она в следующий раз носы не била, синяки не наставляла, а шла ко мне. У нас с руководством реального училища договоренность — если их мальчики позволят себе неприличности по отношению к нашим девочкам, то сразу же ставится вопрос об отчислении. Но сколько служу в Череповецкой гимназии — такого не было. У нас мальчишки — хоть в реальном, а хоть и в Александровском училище, ведут себя очень воспитанно. За косу подергать, снежком запустить — это в порядке вещей, но чтобы за попу трогать?

Пока слушали, вроде и хмель, ударивший по мозгам, развеялся. А вот Василий решил, что нужно этот хмель вернуть на место, поэтому принялся разливать по третьей.

После положенной на закуску паузы, Абрютин приступил к изложению своей части рассказа:

— Сегодня, ближе к обеду… — посмотрев на меня, пояснил: — Как раз после того, как ты от меня ушел, ко мне мировой судья пришел — Соколов. Знаешь его?

Я кивнул. Разумеется, титулярного советника Якова Андреевича Соколова, мирового судью 1 участка я знаю.

— Так вот, мировой судья говорит — явился к нему с утра купец первой гильдии Вавилов и заявляет — желаю подать жалобу на оскорбление действием. Судья — а в чем суть жалобы? Кто вас оскорбил? Как именно? А Вавилов — мол, сына моего, учащегося реального училища, Илью Николаевича Вавилова, девка крестьянская побила. И хочу я, чтобы эту девку наказали — оштрафовали, рублей на сто, чтобы впредь неповадно было. Мол — у себя-то, где прежде жил, он бы эту девку сам наказал, но на новом месте недавно обосновался, хочет, чтобы все по закону было. Сколов спрашивает — и при каких обстоятельствах она сына оскорбила? Жалобу-то он примет, но на суде разбирательство будет. Свидетели нужны. И что за девка? Сколько лет? Купец говорит — дескать, в шестом классе гимназии учится. Судья прикинул, что лет получается четырнадцать или пятнадцать и говорит — мол, даже жалобу не возьму, потому что по законам ответственность за подобные преступления начинается с двадцати одного года. Вавилов тогда и говорит — мол, придется тогда нанять кого, чтобы выдрали девку. Куда годится, если крестьянка купеческого сына бьет?

Я слушал рассказ Абрютина и вначале меня он забавлял. Купец дурак, не понимающий, что лучше и для него, и для его сына помалкивать и не раздувать скандал. Девчонка побила! Такое надолго запомнится. Вырастет Илья Вавилов, а ему это напомнят.

Забавляло, пока не услышал, что мою Аньку собираются выдрать, и решил, что пора вставать и отправляться к купцу.

— Василий, а где этот купец живет? — поинтересовался я.

— Ваня, ты вначале дослушай, — попросил Абрютин.

— Н-ну? — кивнул я, а сам уже словно бы на иголках сидел. Я тут сижу, пироги трескаю, а там мою Анечку бьют?

— Иван Александрович, доверьтесь своему другу, — попросила Виктория Львовна. — Я тоже уже сама не своя, но если Василий сказал, чтобы вы дослушали, а не бежали Анну спасть, то волноваться пока не стоит.

— Да, Ванечка, кто позволит нашу Аню обидеть? — вступила в разговор Вера.

Я удержался на месте только усилием воли, а Абрютин продолжил:

— Соколов купцу пояснил, что если тот прикажет девку выдрать или, сам ее изобьет, то получит годика два тюрьмы. Ни деньгу тут не спасут, ни связи. Правда, если с хорошим защитником — но хороший за такое дело не возьмется, да с деньгами — компенсация девке за ущерб, какую она сама запросит, если простит во время заседания суда, возможно, присяжные и признают, что заслуживает снисхождения. Но это вряд ли. Неважно, что это крестьянка, или мещанка. Тут уж, не только побои, но и самоуправство. Не при крепостном праве. А потом любопытно судье стало — мол, а что за девка-то такая? У нас и мещанки в гимназии учатся, и крестьянки. Купец говорит — мол, звать Анькой, фамилия Сизнева. Отец у нее крестьянин деревни Борок. Судья мне сказал — мол, как фамилию и имя услышал, так чуть плохо не стало. Купцу говорит — дескать, если за обычную девку тюрьма грозит, то за эту… будет вам… в смысле — совсем плохо будет.Вавилов удивился — мол, что за крестьянка такая? А судья ему — мол, ежели Аньку Сизневу обидеть, тут уже может и законодательство Российской империи не помочь. Скорее всего, и к самой купеческой персоне самосуд применят. Купец вообще в удивлении — мол, у меня два парохода, склад в Торжке, да капитала сто тысяч. У меня с городским головой отношения добрые, меня в Городскую думу должны избрать. Да у меня в Медведицах, где раньше жил, и пристав, и сам исправник с руки кормились! Что тут какая-то крестьянская девка? Соколов купчине попытался объяснить, что к чему, но тот убежал, не дослушал.

— А ты что сделал?

— А что я? Не самому же к купцу идти, много чести. Отправил курьера к городовым, приказал немедленно купчину Вавилова ко мне доставить. Вызвал, объяснил, что он в таком уезде живет, где законы писаны не только для толстосумов, а для всех. А если он собирается в нашем городе жить, капиталы преумножать, то будь добр относиться с уважением и к законам, и к другим людям.

Абрютин притих, посматривая на графин, в котором осталось еще добрая треть. Верочка вскочила и, нарушая все правила, сама налила рюмочку любимому мужу. На меня посмотрела вопросительно, а я кивнул — мол, давай.

Я обратил внимание, что принимая рюмку из рук жены, Василий, словно бы невзначай, погладил её ладонь, а Вера, словно бы ненароком, прижалась к мужу. Эх, и я так хочу. Чтобы Леночка была рядом, а я мог хотя бы погладить ее по ручке.

И мы снова притихли, зазвенев рюмками и вилками. Я решил, что наливки мне хватит. Кто ее знает, эту «рябину на коньяке» домашнего производства. Все-таки, надо домой.

— Пойдем, покурим, — предложил Абрютин, поднимаясь из-за стола.

— Так он же не курит? — удивилась Вера.

— Ничего, компанию составит.

Раньше Василий курил дома, но в последнее время перестал. Понимаю.

Вечер теплый, можно даже шинель не накидывать.

— Вася, я все-таки пойду.

Я уже представил, как два здоровенных бугая держат мою сестренку за руки, а третий бьет плетьми. На хрен, ни бугаев не останется, ни всего прочего.

— Ваня, не глупи, — строго сказал исправник. Пояснил: — Я почему тебе все и рассказываю, чтобы ты дров не наломал, когда все узнаешь. А ты ведь завтра обо всем и узнаешь. Прибьешь купца, что потом? В тюрьму тебя не посадят, но карьеру себе испортишь. А нет –то все равно пятно на репутацию ляжет. А купчина уже осознал, что случится, ежели купец твою Анечку тронет. Какая Дума? Какие добрые отношения с купцами? Даже если лично тебя не брать — это к тому, что ни ты, ни товарищ министра вмешиваться не стану, неприятностей у Вавилова много будет. Ладно, если сумеет на своих ногах из уезда уйти, но скорее, что нет.

Раскуривая папироску, Абрютин сказал:

— Правильно говорят, что люди, которые любят унижать других, сами любят унижаться.

— Это ты о чем?

— Никогда в жизни не видел, чтобы человек в ногах валялся, — пояснил Василий. — Мне даже самому стало неловко. Уж на что у меня бывали — и воры, и конокрады, ни один из них в ножки не падал. Помнишь, про лазутчика рассказывал? И тот не просил, не вымаливал. А тут, целый купец первой гильдии.

— Надеюсь, ты ему морду не бил? — поинтересовался я.

— Такому и морду-то бить противно. Он же, оказывается, своим приказчикам велел сходить в гимназию, схватить девчонку и к нему притащить. А приказчиков-то он уже здесь нанимал. Один, как услышал, кого тащить, сказал — мол, побойся бога Николай Платонович! В тюрьму, если за дело, за глупость какую, да хоть и за кражу, не стыдно сесть, но за такое⁈ Девчонку, у которой матери нет, обидеть⁈ Да хоть бы и была, не по-божески. Позор на всю жизнь и самому, и семье. Второй, может и согласился бы, но понял, что здесь даже не тюрьмой пахнет, а содранной шкурой. За Нюшку Сизневу будет кому заступиться. И батька у нее есть, пусть и в крестьянах числится, но человек уважаемый, а за батькой купец Высотский стоит. Еще у батьки пристав Ухтомский в приятелях ходит. Может, самому купцу пристав с батькой ничего и не сделают, но мелким сошкам с ними лучше не связываться. Но есть еще следователь Чернавский из Окружного суда, который из рук государя часы наградные получил, а тот Нюшку Сизневу своей сестренкой считает. Так что — давай расчет, а не выплатишь, хрен с тобой, но я на такое не пойду, шкура дороже. Лучше из приказчиков в грузчики пойду, жалованье в три раза меньше, зато целым останусь.

Купец, пусть и недавно в городе проживает, но про Чернавского знает. Струхнул сразу, а тут и мои городовые, да еще и не объясняют, а сразу в пролетку садят, и к исправнику везут. А в кабинете у меня попытался похорохориться, а потом на пол брякнулся. Его, скотину такую, еще и утешать пришлось. Сказал — мол, я сам отец. А детки подерутся, потом помирятся, взрослым в их ссоры лучше не лезть. А уж пытаться гимназистке за синяк да разбитый нос сына мстить — это глупость. Если ты купец первой гильдии, себя уважай.

— А ты ведь тоже педагог, как и твоя свояченица, — заметил я.

— Станешь тут педагогом, — усмехнулся Василий. — Дело-то даже не в Ане, а в любой девчонке. Ладно, за твою барышню есть кому заступиться, а за других? Даст его парню в глаз простая девчонка, у которой ни отца, ни матери нет, что будет? Знаю, что мои городовые мимо не пройдут, а ты в тюрьму мерзавца отправишь, а девчонке-то каково? Ей же унижение! — Задумавшись —выкурить ли ему еще одну папироску, но передумал. — Пойдем-ка в дом. Вера давно мечтает песню в твоем исполнении услышать, а у Виктории гитара имеется. Да, Ваня, рука-то не помешает?

— Ничего, сыграю, — бодро отмахнулся я, проходя внутрь.

Что бы такое спеть? Ага, придумал.

— Отшумели песни нашего полка,

Отзвенели звонкие копыта.

Пулями пробито днище котелка,

Маркитантка юная убита.

Нас осталось мало: мы да наша боль.

Нас немного, и врагов немного.

Живы мы покуда, фронтовая голь,

А погибнем — райская дорога.

Руки на затворе, голова в тоске,

А душа уже взлетела вроде.