Господин следователь. Книга девятая

Глава 5 Сколь веревочка не вейся

В ожидании, пока прибудет телега, чтобы отвезти покойника в морг, стал заниматься составлением главного документа — Акта осмотра места преступления. Схемку бы еще…

Только посетовал (мысленно), что Абрютин задерживается, попросил бы его составить чертеж, как явился и сам исправник, да еще и с приставом. Обычно полицейское начальство вместе на место преступления не приходит, но тут и случай особый. Безвременная смерть генерала — насильственная ли, самоубийство ли, очень плохо. Один-единственный отставной генерал, проживающий в городе вдруг взял, да и помер. Непорядок.

Поздоровавшись, его высокоблагородие заметил:

— Следователь составляет бумаги, вид озадаченный, доктор сердит. Стало быть — убийство. Не зря пришел. Но у меня касательно самоубийства сразу сомнения были. Генерал, и повесился? Даже прапорщик в петлю не полезет.

Браво, Василий Яковлевич, сразу вник в суть дела. Но он исправник, к тому же, офицер, ему положено.

— Чертеж, господин следователь, снова мне составлять? — с иронией поинтересовался Абрютин.

— Не могу настаивать, сам попробую, но у вас гораздо лучше получается, — развел я руками. Вернее — отвел в сторону руку, в которой сжимал ручку.

Показал Абрютину свой набросок. Василий дружбу со мной ценит, поэтому он крякнул и похвалил:

— Определенно, вы делаете успехи!

Разумеется, Федышинскому тоже понадобилось сунуть нос в мой чертежик и вставить свои шесть копеек.

— Ке-ке-ке… Спасибо скажите, что он писать научился, иначе бы, вам за него все документы пришлось составлять.

Я предпочел пропустить мимо ушей реплику доктора. Иной раз отставной армейский лекарь мне Аньку напоминал, а с моей названной сестренкой спорить бессмысленно. Лучше промолчать, целее будешь. И троллей кормить не стоит. Но здесь лекарь прав — присяжные посмотрят мой набросок, схватятся за животики и подсудимого оправдают. Это, если подсудимый у нас будет.

— Хорошему человеку не грех и помочь, — заметил исправник, принимая у меня лист бумаги и карандаш и, принимаясь набрасывать схему кабинета.

— Постоянно пребываю в восхищении, наблюдая, как вы работаете, — умильно заметил я. — И как это вы умудряетесь составлять план на глазок? Да еще чтобы и на чертеже разборчиво.

На самом-то деле знаю, как Абрютин это умудряется — учеба в военном училище, армейский опыт, но лишний раз похвалить начальника уезда перед подчиненными невредно. Иначе несолидно, что целый надворный советник исполняет обязанности полицейского художника.

Зато сейчас господин исправник хмыкнул и с еще большим усердием налег на работу.

— Тело на схеме где изображать? — поинтересовался Василий Яковлевич. — На полу, как сейчас, или в петле?

— Рисуйте в петле, — подсказал я, указывая на крюк в потолке и свисающую с него веревку. — Идеальная точность нам не нужна, но, чтобы суду предъявить, вполне достаточно. — Посмотрев на городового Савушкина, сказал: — Как только господин начальник схему закончит, вы крючок из стены вытащите, вместе с веревкой мне отдайте. Узел не резать, не развязывать! Это теперь вещественное доказательство. Можно сказать — орудие убийства. Хорошо бы узел сведущему человеку показать — не морской ли?

— Савушкин, кто у нас в морских узлах разбирается? — поднял голову исправник.

Спиридон задумался, пожал плечами, потом ответил:

— У нас — никто. Рыбаков надо спрашивать или моряков. Но можно Фрола попросить — пусть брату покажет, тот определит.

— Уж не Ивана ли Ивановича? — вспомнил я хозяина ресторана, в котором как-то устроил банкет для коллег. Мне еще половой потом сказал, что расчет сделали по-божески, из-за моего доброго отношения к младшему брату владельца.

— Его самого, — кивнул Спиридон. — Иван Егорушкин в молодости лет пять в море ходил, должен знать. Потом уж, как отец помер, домой вернулся и ресторан открыл. Вначале-то у него простая чайная при ресторане была, а потом развернулся. Он Фролу постоянно талдычит — дескать, службу бросай, иди ко мне, жалованье выше будет.

Слышал-слышал, что даже вышибалы в ресторанах зарабатывают больше, нежели городовой. Возможно, что и в 21 веке схожая ситуация, но сравнивать не с чем. Сколько получает сотрудник полиции знаю примерно, а сколько «заколачивает» официант, неизвестно. Думается, что зависит от ресторана, от сезона, от количества чаевых. Так и в Череповце тоже самое. У полицейское жалованье стабильное, не зависящее от прихоти начальства.

— Тогда, господин унтер-офицер, это на вашей совести,— сказал я. — Берите веревку, у Ивана Егорушкина спросите — знаком ли ему этот узел? Потом мне рапорт напишете. Если морской, то как именуется? Какой-нибудь шкотовый, гаковый…

По правилам-то, для суда нужно мнение специалиста, но где его взять? Вот, если у Егорушкина-старшего ничего не выйдет, отправлюсь в наш речной порт. Отыщу там какого-нибудь бывшего капитана, отошедшего от дел, допрошу, как специалиста. Нет, а чего самому-то бегать? На это городовые имеются.

Теоретически, морские узлы должны быть схожими и у моряков, и у речников. Но если бывший моряк определит в узле морской, то для присяжных будет достаточно безо всякого экспертного заключения.

— Может, мне еще о лавкам пройтись, узнать — не покупал ли кто веревку? — предложил Савушкин.

Ах ты, это же я должен был сам догадаться! Но похвально, что городовой инициативу проявил.

Веревка — незаменимая вещь хоть в крестьянском, хоть в городском быте. И воз увязать, и живность какую привязать, и ведро в колодце привесить. В мое время, в будущем то есть, на колодцах цепи висят, но тут цепей нет. На тех колодцах, что довелось увидеть, ведро на веревку привязано. Накладно это столько железа переводить. Найдется какой дурак, цепь сразу же и сопрут, отдадут кузнецу. Веревка дешевле, а если украдут, не так жалко. Я даже знаю, что в Череповец привозят веревки либо с Коломны, либо со Ржева. А ведь когда-то канаты и веревки делали ближе — в Вологодском уезде. А было это, если не соврать, в 17 веке, когда в Российском государстве начали появляться мануфактуры. Рассеянные, если не изменяет память. Нет, вру, централизованные. Ну да, в Поморье они были, еще в Вологодском уезде. Но продавали, в основном, не своим, а иноземцам, в Холмогорах.

Вишь, чего это я вспомнил? И что мне это даст?

— Да таких веревок во всех лавках полным-полно, — вмешался доктор. — У Лобанчикова недавно завоз был. Заходил к нему позавчера. Небось, половина уезда у него в лавке побывала, он и не вспомнит.

— Если кто из своих, из череповецких мещан, или из мужиков, то не вспомнит, а если чужак купил, наверняка в глаза бросится, — ответил за меня Абрютин.

Михаил Терентьевич только губу оттопырил, показывая всем видом, что занимаемся мы ерундой. Согласен, что шанс отыскать иголку в стогу иголок слабый, но попытаться можно.

— Все, закончил, — сообщил Абрютин, вручая мне схему. Кивнув приставу, приказал: — Антон Евлампиевич, городовых отправь — пусть проводят подворовый обход, ищут свидетелей, отрабатывают частный сектор. Ну, что тебя объяснять, сам знаешь.

— Слушаюсь, — откозырял Ухтомский. — Только, ваше высокоблагородие, городовых лишь завтра по соседям смогу отправить. Все, кто в участке был в земскую больницу отправил — там больные по пьянке передрались. Пока то да се, вечер будет.

— Пусть хоть завтра, — согласился исправник. Посмотрев на меня, спросил: — Какие на сегодня задания будут, господин следователь?

— На сегодня ничего сложного. Выяснить — кто живет в доме, где у покойного генерала жена с детьми обитают, где прислуга ночует,

— О прислуге выясним, а про жену я сразу скажу — вдовцом генерал был, сын имеется, но где-то в Европе пребывает. Даже не знаю — служит ли, или так, по собственной надобности. Я сам с генералом только пару раз виделся, когда он в Череповец переехал, и имение в уезде купил. Если уж совсем точно — то он инженер-генерал-майор. Служил в Главном инженерном управлении, должность начальника инженерного отдела занимал.

— То есть, он не наш? — уточнил я. — В том смысле — не из череповецких дворян?

Можно подумать, что я сам из череповецких дворян, но моя фамилия, по крайней мере, имеется в списках дворян Новгородской губернии.

— Не упомню — из каких он дворян, про это в Дворянском собрании надо справляться, — отозвался Абрютин. — Но дом этот, и имение он у наших купил, у Петраковых. Два старичка жили, в имение не ездили, решили в Санкт-Петербург перебраться, поближе к дочери. У дочери двое детей, но им ни дом в Череповце не нужен, ни имение. Сказали — лучше наследство деньгами или петербургской квартирой. Очень радовались, что покупатель нашелся. Калиновский грозился имение в порядок привести, сад регулярный разбить. Но сразу скажу — цену не знаю, не спрашивал.

Были бы мы наедине, обязательно бы укорил Василия — дескать, как же так? Всегда считал, что исправник все обо всем знает.

Но каменный дом, думаю, тысячи три, не меньше, усадьба со службами — не меньше тысячи. А сколько стоит поместье — даже гадать не стану, это от многих факторов зависит. И от размера, и от урожайности. Опять-таки — какой дом, далеко ли речка?

— Сам чем займешься? — поинтересовался Абрютин, решив, что уже можно переходить на ты. Кивнув на мою левую руку, сказал: — Если побаливает — скажи, сами все сделаем. Твоя задача — руководить. Ты, если хочешь, в стороночке посиди. Я вообще тебя не хотел тревожить, но, сам понимаешь, обстоятельства.

Ну да, понимаю. И прав исправник, что сразу меня позвал. Иначе точно, все списали на самоубийство.

— Я пока письменный стол осмотрю, в бумагах пороюсь. Авось, что-нибудь полезное отыщу. Не похоже, что убийство совершено с корыстной целью, но как знать? Потом Якова допрошу. Нужно уточнить — не пропало ли чего? Кем он тут будет? Камердинером или дворецким? Как понимаю, он покойника обнаружил?

— Так точно, Яков первым и будет, — отозвался Ухтомский. — Прибежал в участок, заявил — мол, пришел в кабинет, а барин в петле висит. Я сразу к господину исправнику, он уж об остальном распорядился. А Яков прежде у Петраковых служил, а они, когда уезжали, всех стариков, вроде его, господину генералу передали. Да он и сам уже в столицу не поедет, зачем?

— Тогда, пожалуй, бумаги могут и подождать, — решил я. — Сейчас, как труп увезут, а наш разгневанный Парацельс уедет, тогда я дворецкого и допрошу.

— Иван Александрович, — подал голос Ухтомский. — вы уже в который раз его высокородие Парацельсом именует. Позвольте полюбопытствовать — а кто это такой?

Эх, чего это я разбудил лихо? Федышинский только и ждет, чтобы снова начать урчание и ворчание. Но сам виноват, что распустил язык.

— Был такой врач, а еще химик, астроном и прочее, а жил давненько, в 16 веке. Он, в отличие от прочих медиков, которые все болезни лечили кровопусканием, начал лекарства составлять, — принялся разъяснять я. — Считал, что человек состоит из тех же веществ, что и прочие тела природы — моря, океаны, земля. Значит — внутри человека есть ртуть, свинец, золото, и сера и все прочее. Все перечислять не стану, но вы поняли. Если человек здоров, значит, все вещества в наличии, а заболел, так чего-то не хватает, нужно добавить — может, серы недостает, а может, ртути.

— Эх, Иван Александрович, что за чушь вы несете? — возмутился Федышинский. — Небось, тоже статью Бриера прочли? Заверяю — учение Парацельса гораздо старше самого Парацельса, сам Гиппократ теорию равновесия вывел, а швейцарец все достижения себе присвоил. Думаю,как вспомнили о Парацельсе, так и забудут. Вот, скажите, вам известно его настоящее имя?

Про Бриера не слышал, но настоящее имя Парацельса знал. Историк я, или где?

— Как раз знаю, — хмыкнул я. — Его настоящее имя Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенхайм.

Федышинский с уважением посмотрел на меня, а я не стал излагать известные мне подробности из жизни Парацельса. Ими, в свое время, с нами щедро делился наш профессор, читающий лекции. Например, мы узнали о том, что великий ученый не любил мыться и менять одежду, считая это напрасной тратой времени. Чего доброго, Михаил Терентьевич примет это на свой счет.

А вообще — мне работать надо, а не болтать о великих и выдающихся. Но как тут работать, если телега до сих пор не пришла, а эскулап над душой стоит?

Впрочем, кое-что можно сделать.

— Спиридон, а где слуга? — спросил я у городового.

— Так и стоит, в коридоре, — отозвался Савушкин.

Яков, как стоял, упершись лбом, так и стоит. Осторожно похлопав старика по плечу, добился, чтобы тот повернулся лицом ко мне. Ух ты, а ведь он так и не закончил рыдать. Слезы, как текли, так и текут.

М-да, тяжелый случай. Впечатление, что слуга не хозяина потерял, а близкого родственника.

— Прости, дружище, что отвлекаю, но мне твоя помощь нужна, — мягко обратился я. — Я следователь, расследую смерть твоего хозяина. Зовут меня Иваном Александровичем. Нужно кое-какие вопросы задать.

— Ничего говорить не стану, — ответил старик, едва шевеля губами.

А вот это уже интересно. Такое впечатление, что его кто-то здорово испугал.

— Я пока ничего и не спрашивал, — улыбнулся я. — У меня и протокола нет, я так, из чистого интереса. Выслушаешь, сам решай — отвечать или нет. Узнать хотел — почему в кабинете мебели мало?

Яков похлопал глазами, осмысливая — о чем его спросили, потом, вытащив из кармана носовой платок, громко высморкался. Осознав, что вопрос не страшный, надумал ответить.

— Так это… Часть мебели, если не половину, барин по весне в Ивачево возит, как со времен господ Петраковых повелось. Они, пока в силе были, тоже на лето в имение уезжали, а на зиму в город. И чего мебель покупать, проще перевезти. Чего ей всю зиму в нетопленном доме стоять? А обратно еще не привезли. Барин должен был к середине октября вернуться, а он вчера приехал.

Мебель перевозят в имение, а потом обратно? Сам не видел, но не удивлюсь. Здесь выезд на дачу, словно в экспедицию на Северный полюс. И еду с собой тащат, и постельные принадлежности. Так что, вполне возможно, что хозяева и мебель таскают туда-сюда. Кто-то из наших цариц, переезжавших из одного дворца в другой, тоже возил обозы с мебелью, посудой и прочим. Так что, ничего нового.

— А слуги есть, кроме тебя?

— Слуги есть. Кухарка имеется, но она тоже еще не вернулась, а кроме нее постоянных никого нет. В усадьбе баб деревенских нанимаем, чтобы полы мыли, а здесь две обывательские женки — они тоже со времен Петраковых.

— А конюх есть?

— Так у барина своего выезда нет, зачем конюх? Весной извозчиков нанимает, они отвозят, а по осени обратно привозят. В имении-то он никуда не ездит, то есть, не ездил. Сам Григорий Алексеевич не здешний, знакомых нет. Да он и не желал ни с кем знакомиться. Зато рыбу каждый день ловить ходил. А на рыбалку и пешком можно. В город понадобится — в версте почтовая станция, кареты почтовые по пять раз в день ходят. И здесь, куда ему ездить? В церковь да в Дворянское собрание можно пешком дойти, а в непогоду извозчика нанять.

— А ты чем занимаешься?

— Так я летом дом сторожу, а с осени по весну дрова колю, печки топлю. Если надо — гостей приму. Хозяин меня иной раз дворецким величает, для смеха. Летом, если срочного ничего нет, один раз в неделю в Ивачево езжу — газеты вожу, письма, если приходят. Но не упомню, когда хозяин последний раз письма получал. Может, в тот год, а может и поза тот.

— А не проще почту в Ивачево переадресовывать? Чего тебе самому болтаться? — слегка удивился я.

Знаю, что дачники так и делают — оставляют на почтамте свой новый адрес, газеты с журналами туда и шлют. Какой интерес читать устаревшие новости?

— Хозяину виднее, — туманно отозвался Яков. — Да он и газеты-то не слишком любил читать. Некрологи рассматривал, радовался, если кто из знакомых встречался.

Обычно люди огорчаются, встретив в газете некролог на своего знакомого или сверстника. А этот радовался?

— То есть, постоянных слуг только двое? — решил уточнить я. — А личный слуга у хозяина был? Все-таки, отставной генерал, кто-то ему тапочки подавать должен, трубку набить, за водкой бегать. Генералы привыкли, чтобы у них денщики были.

Не факт, конечно, что у генерала имелся денщик. В армии денщику казна жалованье платит, и числится «военный» слуга нижним чином, а уходит в отставку нередко с унтер-офицерскими лычками.

Старый слуга притих, поджав губы. Кажется, не желает отвечать на этот вопрос.

— Яков, если не ты, то кто-то другой скажет, — слегка надавил я. — Никакой тайны ты мне не выдашь. Был у Григория Алексеевича денщик или нет?

Яков подумал, но все-таки решился.

— Был у него камердинер. Никитой зовут. Барин его недавно нанял — с месяц всего.

— И куда пропал?

— Вот про это не могу знать. Приехал с барином на почтовых, а потом пропал. Вечером оба приехали, мне Григорий Алексеевич велел к себе идти, во флигель. Я и ушел. Утром пришел, чтобы печь протопить, в доме пусто, а барин в петле висит.

Вот, значит как. Имеем мы теперь подозреваемого.

— Фамилия у Никиты есть? Приметы какие?

— Фамилии не помню, а приметы такие, самые обычные. Среднего роста — чуть пониже вас, в кости крепкий, волосы русые.

Как говорится — без комментариев. С такими приметами пять человек на дюжину.

— Сможешь определить — пропало что-то из дома? Деньги, скажем, драгоценности? Что там еще? Посуда серебряная, картины? Оружие какое?

— Из оружия только сабля парадная, позолоченная, вот и все. Но она в шкапе висит, вместе с мундиром. Посуда с картинами тоже в усадьбу уехала, когда привезут — тогда и смотреть надо. Особых драгоценностей у хозяина не было — кольцо, да пара сережек после покойной супруги. Они в столе, вместе с деньгами. А денег из пенсиона Григорий Алексеевич на месяц по двести рублей брал — на дом,на провизию и прочее. Все остальные в банке хранились.

— А летом как?

— А летом я на почте пенсион за него получал, двести рублей хозяину отвозил, триста в банк относил. Всегда расписку предъявлял от кассира. Те деньги, что я ему отдавал, он в бумажник складывал. А где нынче бумажник не знаю, надо смотреть.

— Яков, сколько у твоего хозяина денег в банке?

— А вам зачем? — насторожился слуга.

— Если спрашиваю, то положено отвечать, — спросил я, подпустив металла в голос. — Опять-таки — в банке могу справиться, мне скажут.

Старик вздохнул, призадумался, потом ответил:

— Здесь, в Череповце, на счете двадцать тысяч лежит, а еще в Петербурге — видел как-то расписки, там еще сорок.

Итого, значит, шестьдесят тысяч. Теоретически, генерал может иметь такие сбережения. Жалованье большое, шесть тысяч в год. Если с «боевыми», так и все восемь. Станем исходить из шести тысяч. Выйдет, что генерал копил десять лет. Еще дом и имение. Приплюсуем… пусть еще тридцать тысяч. Лучше сорок. Значит, все про все, тысяч сто. И за сколько бы он накопил? Лет так… за шестнадцать. Не пил и не ел, а копил и копил. И когда Григорий Алексеевич стал генералом? Генералы, конечно, жалованье и пенсию достойные получают, но сто тысяч… Не много ли?