Господин следователь. Книга девятая

Глава 2 Не то гурии, не то фурии

Снаружи раздалось лошадиное ржание, шелест колес и перестук копыт.

— Что-то Савушкин рановато прибыл, — нахмурился Абрютин. — Я ему приказал к десяти часам подъезжать, а пока еще девять. Придется шею намылить.

Характерно, что исправник определил время, не глядя на часы. Что ж, коли экипаж подан, нужно собираться. Сюртук мне нынче не надеть — в рукав не влезу, да он и выглядит не слишком презентабельно — дыра, весь в крови. Можно потом отстирать, заштопать, но лучше выкинуть. Или перевести в «подменку». Штаны для черной работы у меня есть, теперь сюртук имеется. Ладно, что отыскалась нижняя рубаха на смену — та самая, в которой я ходил к «капищу», а потом сушил у печки учительницы. Еще шинель с собой, у нее рукава пошире. Как-нибудь да доеду до города.

А в сенях, между тем, раздались женские голоса, цокот каблучков. Мы с Василием переглянулись. Неужели?

А в избу влетели две барышни…

— Ваня!

— Ванечка!

Девчонки подбежали ко мне и принялись целовать в обе щеки. Но Анька чмокнула один раз и отступила, а вот Леночка не останавливалась — даже в губы поцеловала, чем привела в смущение и меня, и Абрютина. Но невесте можно.

— Лена, ты осторожнее, — зашипела Анька, слегка отстраняя свою учительницу, которая в запале едва не дернула меня за раненую руку.

Вот, Елена Георгиевна для бывшей кухарки уже и Леной стала, да еще и прилюдно. Придется выговор сделать.

— Ванечка, прости… — расстроилась Лена, смущаясь и опять принимаясь меня целовать.

Василий Яковлевич смутился окончательно и, подхватив под руку Аньку, собрался ретироваться, но наткнулся еще на одного гостя.

— А где умирающий? — зычно спросил Федышинский. — Ни гроба не вижу, ни савана.

Обе барышни мгновенно ощетинились.

— Михаил Терентьевич, сколько вас можно просить, чтобы не повторяли глупые шутки? — нервно спросила Лена.

— Вот именно, — поддакнула Аня, выискивая что-то взглядом. Уж не ухват ли?

— А кто поднял спозаранку старого и больного человека? — хмыкнул Федышинский. — Кто кричал — мол, Михаил Терентьевич, собирайтесь, там нашего Ванечку убили? Если убили, то куда спешить? Не помню, чтобы покойники от лекарей убегали. Живые — было дело. И Ванечка ваш — живехонек и здоровехонек.

— Да, милые барышни, а что вас сюда привело? — спохватился-таки господин исправник, вспомнив, что он здесь самый главный и ему полагается все знать. Особенно, про утечку информации из его ведомства. Велено же было Смирнову не болтать.

Девчонки переглянулись, а Лена кивнула:

— Аня, рассказывай.

— Батька ко мне чуть ли не в полночь прибежал, — начала излагать Анька. — Говорит — работу поздно закончил, шел мимо полицейского участка. А там мужик знакомый из Избищ матерится — мол, дезертира привез, а обратно в ночь ехать не хочется, придется на ночлег становиться. И кабак закрыт, выпить негде. Батька-то у меня добрый, да и мужика знает — тот уголь иной раз привозит, говорит — раз так, то пойдем ко мне, заночуешь. Спрашивает — а что за дезертир? А тот ему — так Петька Опарышев из армии сбег, в старой бане прятался, а когда ловили, так он в вашего следователя из ружья и пальнул. Так пальнул, что прямо в грудь и попал, крест вдавил. В дом старосты отвезли. Ежели до завтра доживет, то хорошо, а нет — дай бог ему царствия небесного. Следователь-то молодой еще, говорят, что человек он хороший, за справедливость стоял, но господь-то таких к себе сразу и прибирает. Батька спрашивает — а доктор у вас есть? Или фельдшер? А тот — мол, доктор один, на две больницы, фершал редко трезвым бывает, в Ольхове акушерка есть, которая у баб роды принимает. Дурак Петька, добром бы сдался, так только тюрьма, а теперь его и повесить могут — следователь-то и сам не прост, а еще отец у него целым министром служит. Батька, как услышал, сразу ко мне. Меня поднял, потом в земскую больницу побежал, а там, по ночному времени, никого и нет. Я переполошилась, побежала к дяде Антону. А тот — сам, дескать, толком не знаю. Дезертира да, привезли, городовой Смирнов сказал — мол, Иван Александрович в руку ранен и в грудь. Вроде, ничего страшного. Отлежится, сам и приедет. А я думаю — как же ничего страшного, если в грудь? Тут я к Лене, то есть, к Елене Георгиевне, побежала. Бегу, а она уже сама навстречу.

Аня замолкла и кивнула подружке:

— Лена, давай, теперь ты.

— А меня с тетей Дуняша напугала — горничная, — начала свой рассказ Леночка. — Она у нас в доме с утра и до вечера служит, а ночевать домой ходит, к родителям. А ее родители в Благовещенском соборе прислуживают — воск из подсвечников выскребают, полы моют, дорожки вокруг храма чистят. Вот, стало быть, Дуняша домой пришла, а родители ей — осталась твоя хозяйка без жениха, насмерть убили.

Леночка сделала паузу, искоса посмотрела на меня, потом продолжила:

— Дуняша нашего Ивана Александровича очень любит — он ей конфетки дарил, она его песни слушала — всегда плакала. А тут, такое дело — убили! И сведения, со слов родителей, верные: просвирня в соборе соседке городового Смирнова сватьей приходится, а жене Смирнов сам рассказал. Дескать, дело так было — полиция в Выксе разбойников ловила. Мол — целая банда была, человек двадцать, грабили, убивали, коней крали и цыганам сводили. А полицейских всего четверо, вместе с исправником, а с ними следователь. Но все равно, молодцы — загнали разбойников в лес, потом перестрелка была. Всех убили, одного живым взяли, в город привезли. А вот Ивана Александровича не уберегли. А следователь-то герой. Атаман шайки чуть было всех не порешил — силач был, так Иван Александрович его поленом огрел. Но последний из разбойников выстрелить успел и, прямо в грудь попал.

При слове полено я чуть не заплакал. Ну далась же черепанам это полено!

Нет, я допускал, что задержание дезертира и мое ранение обрастет слухами и домыслами, но, чтобы с такой фантазией? Что любопытно — в том варианте, который изложил мужик-возчик Анькиному отцу, еще можно отыскать истину, а вот дальнейшее повествование — голимый фольклор.

Еще поразила скорость распространения слухов. Смирнов привез беглого Петьку Опарышева вчера. Вряд ли они приехали в Череповец раньше шести часов вечера. А тут — бац, уже все знают, да еще с такими подробностями! Может, вместо того, чтобы воровать чужие книги, начать сочинять «Сказания о доблестном следователе Чернавском»?

Леночка Бравлина, посмотрела на меня карими глазками и закончила:

— Я к Ане побежала, а та сама мне навстречу бежит. Мы вначале к Ивану Андреевичу, за коляской и кучером, а потом к Михаилу Терентьевичу. Разбудили его, а как рассветать стало, так и выехали.

— Михаил Терентьевич ехать не хотел, — наябедничала Анька. — Говорил — мол, ерунда все, напридумывали. Если бы что-то случилось, так ко мне бы городовой к первому и прибежал — дескать, следователя надо заштопать.

Тут подал голос и сам эскулап. Федышинский, ни капельки не смутившийся Анькиными словами, строго сказал:

— Давайте-ка милые барышни, а еще и господин исправник — идите-ка все отсюда. Уж коли я приехал, то надо раненого осмотреть. А вас здесь слишком много, чтобы работать. Брысь!

Боже ты мой! Две девчонки подняли на уши и городского голову, и старого лекаря. Мне даже стыдно стало, что я тут живой-здоровый. А еще — в нижней рубахе. Впрочем, Анька меня не раз видела в неглиже, да и Леночка тоже. Правда, только один раз.

— Михаил Терентьевич, может, мы с вами лучше в горницу пойдем? — предложил я. — Там вам спокойнее будет. А господин исправник барышням пока ситуацию разъяснит.

Оставив бедного Василия объяснять и рассказывать девчонкам обстоятельства ранения следователя, мы удалились в горницу. Федышинский, разумеется, даже руки не соизволил помыть, а только кивнул.

— Рубаху снимайте.

Я немного покряхтел — все-таки, рука ранена, а лекарь даже не подумал помочь, но сумел снять с себя нательную рубашку. Чего ж она тесная-то такая? Когда надевал, было легче.

Пока разоблачался, лекарь ворчал:

— Услышал, что Чернавского застрелили — уж как я обрадовался, вы себе даже не представляете! Прямо-таки, боженька босичком по душе прошел. У меня такое бывает, когда с похмелья первую рюмочку примешь! Подумал — есть ведь еще в жизни счастье! Да, погорюем немножко, поплачем — как же без этого? Зато потом мы вас похороним, ежели, разумеется, папенька с маменькой не захотят ваше тело в Новгород отвезти, да на родовом кладбище схоронить. Есть у вас родовое кладбище? (А кто его знает? Должно быть, но оказии не было навестить могилы предков.) А у нас, я вам сам и местечко присмотрю, такое, чтобы не сыро было, и червячков поменьше. Но они все равно до вас доберутся — поверьте старому цинику. Похороним, отпразднуем… Кхе… Хотел сказать — помянем господина следователя. Зато потом настанет тишь да гладь, да божья благодать. И убийц у нас не будет, и работы старику меньше.

— Надеюсь, вы свои шуточки при барышнях не говорили? — поинтересовался я. — Я-то уже привык к вашему черному юмору, а ведь кто-то может и не понять. Огреет вас чем-нибудь тяжелым, а мне потом дело расследовать.

— Хм… — ответил лекарь, уходя от прямого ответа, потом принялся меня осматривать и ощупывать:

— Синяк имеется, но синяк, юноша, это ерунда, переломов, на первый взгляд, нет, ребра в порядке. Когда дышите, болей нет? Кровью плюетесь? Ну-ка, вздохните поглубже.

Я задышал, а доктор побарабанил пальцами по моей груди.

— Как я и думал — ребра не сломаны. Наличествует ушиб. Встряска, конечно, сильная для организма, но он у вас молодой, так что, ничего страшного. К старости, разумеется, все скажется, но вам до старости еще далеко, — вынес доктор вердикт. — Опасаюсь, что вы, с вашим темпераментом, все равно до старости не доживете, так что, все просто отлично.

— Да, господин Парацельс, умеете вы утешать, — заметил я.

— Так к чему мне вас утешать? — усмехнулся доктор. — Вы человек умный, порой даже слишком, сами все понимаете. Кто же вас заставляет то голову под полено совать, а то и грудь под пулю? Вот, если, лет через тридцать-сорок — если доживете, когда у вас начнет болеть позвоночник, а вы станете грешить на сердце или кишечник — имейте в виду, что это вам привет из вашего бурного прошлого. Позвоночник даст знать, ребра.

Чуть было не брякнул, что будет у меня остеохондроз позвоночника, но не уверен, что нынче имеется такой термин. А коли нет термина, так и заболевания нет.

— Пуля, как я понимаю, вырвала у вас немножко мясца, ударилась о что-то твердое? — поинтересовался Федышинский

— Именно так. Зацепилась за крест святого Владимира, ударилась о часы, — подтвердил я. — Часы, конечно жаль, но жизнь они мне спасли.

— Вот видите, какая от вашего «владимира» польза, — заметил доктор. — А вы как-то жаловались — мол, нескромно все время с крестом ходить, а снимать нельзя, не положено.

— Собирался фрачный вариант заказать, но не собрался, — подтвердил я.

— Вот это правильно, — заметил доктор. — Но хорошо, что «фрачник» заказать не успели. А так, пуля ударилась об орден, срикошетила и стукнулась о часы. Радуйтесь.

— Так я и радуюсь. Но часов все равно жалко.

Осмотрев повязку, что вчера наложила акушерка, осторожно ее потрогал и сказал:

— Перевязку менять не стану, смысла не вижу. Сделано грамотно, крови нет, лучше пока не трогать, рану не бередить. Небось, Алевтина делала?

— Она самая, — подтвердил я.

— Алевтина — девка толковая. На ней вся земская больница и держится. Плохо только, что разговаривать она не любит.

— Это я заметил, — улыбнулся я. — Только в конце, когда указания давала.

— Вот, это она зря. Я ей уже говаривал — мол, Аля, иной раз и слово помогает, не только дело. А она только кивнет, улыбнется, и дальше молчит. А к больным да раненым свой подход нужен. Кого-то и похвалить надо, а кому-то, вроде вас — наглому и нахальному, указать, что все в этом мире бренно. И жизнь, она на самом-то деле короче, чем кажется молодому дураку, вроде вас. Ничего, что я вас так, попросту?

Ах ты, зараза с клистиром! Он еще и педагогикой с психологией тут занимается. Ставит на мне сомнительные эксперименты.

— То, что дурак, я и без вас знаю, — усмехнулся я. — Но чтобы умники, вроде вас, без нас делали? Вышел на улицу, а вокруг сплошные Федышинские. Не дай бог в такой мир попасть.

— Не льстите мне, юноша. Если бы я умным был — то доспал бы себе спокойно, а я сюда поехал. Четыре часа задницу по дороге бил!

— Кстати, акушерка здешняя, которую вы Алей кличете, рекомендовала к вам обратиться, если что, — вспомнил я.

— Да с такой ерундой, как у вас, даже студент справится, — хмыкнул лекарь. — Знал бы, так вообще бы не поехал. Само заживет, как на собаке.

— И чего же поехали? — слегка обиделся я. Или сделал вид, что обиделся. На Федышинского обижаться нельзя.

— А как не поехать, если на меня две ваших фурии напали? Были бы они мужского пола — разговор короткий. А эти, чуть дверь не выломали, камердинера моего с ног сшибли, меня прямо с постели вытащили. Я и говорю — фурии. Хотя… — призадумался доктор на миг, — для фурий ваши барышни слишком красивы. Скорее, гурии. Тоже нет, — покачал головой Федышинский, — таких бешеных гурий не бывает. Маленькая, которая вашей прислугой числится, даром, что гимназистка, пообещала, что она меня из ухвата пристрелит, или в болоте утопит, если я шуточки шутить не перестану, а та, что постарше — ваша невеста, сказала, что пожилых людей топить неприлично, да и болота подходящего нет. И пусть господин доктор вначале свой долг исполнит, как Гиппократ завещал, тогда подумаем, как на шуточки реагировать.

Вот тут я не выдержал и засмеялся. Определенно, Анька вредно действует на воспитанных барышень. Если бы не дурное влияние барышни-крестьянки, Леночка бы себе такие выражения не позволила. Но вообще-то, она права. Вначале следовало дождаться, пока доктор свой долг исполнит, а уж потом его и топить. Так что, учительница гимназии показала здоровый прагматизм.

— Вы на что больше обиделись? На болото или на пожилого?

— Я больше на вас обиделся, — парировал доктор. — Вроде — приличный человек, коллежский асессор, могли бы и умереть спокойно, так нет, живой. Значит, опять у меня из-за вас работа будет. Не пожелали порадовать старика. Ну, что уж теперь. У каждого свой крест. У вас — святого Владимира, а у меня следователь неугомонный.

Нет, точно, Федышинскому бы на сцену. Или писать рассказы для юмористов.

— Скажите, доктор, а почему я сознание потерял?

— Надолго? — забеспокоился он.

— Время не засекал, но по ощущениям — полминуты, может минута.

— Тогда ерунда, — успокоил меня доктор. — Пуля, она все-таки вещь, которая для организма вредна, да и удары тоже здоровью не способствуют. Все у нас связано — и грудь, и руки, и голова. Небось, еще и видения какие-нибудь были?

— Были, — кивнул я, решив, что не стоит пересказывать содержание видения или глюка. Как правильно? Если начать рассказ, доктор все равно не поймет. Ограничусь самым главным. — Привиделось, что Леночка от меня ушла, и за другого замуж вышла. Теряюсь в догадках — к чему бы это?

Я сразу же пожалел о том, что сказал. Ждал, что Михаил Терентьевич скажет что-то циничное, типа — «если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло», но Федышинский, улыбнулся:

— Любите вы ее. А когда ты женщину любишь, то больше всего боишься ее потерять. А когда чего-то боишься, то эти страхи тебе и мерещатся. Так что, не берите в голову, Иван Александрович. Все у вас хорошо будет. Вон — вас сразу две барышни любят. И какие барышни!