Господин следователь. Книга девятая

Глава 12 Без названия — 2

Домой я вернулся к девяти часам вечера. По моему «прошлобудущему» — время детское, а по тутошнему — так уже поздно. Приличные люди спать укладываются, чтобы керосин со свечами зря не тратить. В столицах, там немного иной расклад, но мы в провинции.

— Надо же, трезвый пришел, — хмыкнула Анька, цапнув у меня из рук сверток с пирогами и утаскивая его на кухню.

Сверток, между прочем, увесистый. Завтрак утром можно не готовить, а обойтись пирогами. Как бы их подогреть? Ну, Аня придумает.

— И это вместо спасибо? — покачал я головой, начиная разуваться и раздеваться. Попутно попытался припомнить — запер ли на засов входную дверь? Ладно, потом проверю, когда перед сном в отдельный кабинет выходить стану. Что-то я у Аньки хотел спросить? Нет, про подбитый глаз реалиста потом, что-то еще… Ах, да. Вошел во двор, а из сарайки Манька подала голос, хотя ее уже там и быть не должно.

— Аня, а почему Манька у нас? Ты же сказала, что ее Ираида Алексеевна сегодня возьмет?

Моя сестренка вышла из кухни с куском пирога в руках.

— Ваня, ты извини, что пирог без тебя ем, он вкусный, а мне одной ужинать не хотелось. Чай со мной будешь пить? — затараторила барышня. Увидев мой кивок, касающийся чаепития, принялась отвечать на вопрос: — Ты представляешь, прихожу к бабке Рае, а она на попятную пошла. Дескать — прости, Нюшенька, передумала. Мол, старая я уже козу у себя держать, не управлюсь. Говорю — баб Рая, так мы же договаривались? Иван Александрович денег давал, чтобы хлев починить. А что теперь? И поить-кормить Маньку сама стану, чё там с утра забежать, да вечером? А сена ты ей и сама сунешь. А бабка в рев. Нет, все равно, будет коза во дворе орать по ночам, хлопотно мне. Сдуру согласилась, а как подумала — так боюсь. А если случиться что? И украсть могут. Вон, повсюду козочек крадут, сама слышала. А как уедете, что мне с ней делать? Прости еще раз, дуру старую. И пусть Иван Александрович на меня не сердится.

Вот, как всегда. Одно дело приходить в гости к соседям, притаскивать с собой капустные листья, совсем другое, если задумаешься о том, брать на себя заботу о животине, или нет. Коза — это вам не игрушка.

Ага, очень глубокая мысль.

— Я уже думала — придется-таки нашу сарайку утеплять. Ничего, управимся. Я завтра к батьке сбегаю, он нам плотника найдет, чтобы дешевле, а доски у бабы Раи остались. Или ее клетку сломаем, к нам перетащим.

— Ладно, черт с ней, — махнул я рукой. — Ираида женщина пожилая, что с нее взять? Ругаться не станем, и деньги обратно требовать тоже. И потратили-то трешку.

— Зато она тебе старые книги подарила, — сообщила Анька. — Я не смотрела, тебе на этажерку поставила.

Старые книги? Вот это уже интересно. Коли так, то можно бабку простить. И за Манькой не мне ухаживать, а то, что блеет по утрам, я уже и привык. С Манькой разобрались, а теперь с Анькой.

— Аня, у меня к тебе есть разговор, — начал я. — Ты почему не сказала, что тебя Виктория Львовна на беседу вызывала?

— Ваня, а чего я тебе о каждом своем чихе рассказывать стану? — вытаращилась Аня. — У тебя и своих дел по горло, преступления расследуешь, бегаешь, словно ошпаренный, к чему тебе голову всякой ерундой занимать? Ну дала я этому засранцу в глаз, что тут такого? Виктория Львовна вызвала, побеседовала, я ей все объяснила, а она молодец, все поняла. Пообещала, что впредь реалистов не стану бить. Или стану, но не до крови. Подожди-ка, а ты-то откуда знаешь? — спохватилась барышня. — Она что, приходила к Вере Львовне докладывать? А зачем это ей?

— Ваша классная дама нынче в доме Абрютиных живет. Ты же знаешь, что Вера Львовна болеет, — пояснил я, потом уже принялся объяснять: — А ты знаешь, что реалистик своему папеньке на тебя нажаловался?

— Ваня, да ты что? — обалдела Анька. — Отцу нажаловался? Девка парню дала в глаз, а он, вместо того, чтобы соврать — упал там, с приятелями силой мерились, не рассчитали, побежал жаловаться? Стыдобища-то какая! У нас бы в деревне отец такому сынку э-э люлей навесил. Позорник — с девкой дерешься, да на нее и жалуешься? Если ты парень — дерись с парнями. Драться-то еще ладно, все в жизни бывает. Бывает, что девка сама на парня с кулаками налетит, то может сгоряча-то и получить. Но ябедничать? Да его бы потом другие парни отметелили, а не то, еще хуже — штаны бы сняли, в крапиву голой э-э задницей посадили. Такого потом и на посиделки бы не пустили. Пусти его, а он потом обо всем расскажет!

— Аня, это не только в деревне, это везде, — хмыкнул я. — А вот купец на тебя обиделся, даже выпороть захотел.

— Выпороть? — хихикнула Анька. — И что же не выпорол?

— Ань, прекрати шутить, — попросил я. — Не все знают, что ты моя сестра, а бывают такие отморозки, которым, как вожжа под хвост зайдет, все равно — что потом с ними сотворят. Очень тебя прошу — будь осторожнее. И постарайся сдерживаться. Представь себе — купец тебя выпорол. Понятное дело, я бы это так не оставил. Может, убить-то бы сразу и не убил…

— Но искалечил, — подсказала Анька.

— И чего в этом хорошего? — вздохнул я. — Очень тебя прошу — случится нечто подобное, говори мне. Тем более, повод был — классная дама с тобой беседу проводила, а вот о таких вещах младшая сестра обязана доложить.

Анька подошла ко мне и уткнулась лбом в плечо.

— Ой, Ваня, сам знаешь — знать бы, где упасть, соломки бы подстелил. От всего не убережешься. Прости, что так вышло, но не сдержалась. Только ты этого купца не трогай, ладно? Все-таки, я его сына побила, а он отец. Мало ли, что вгорячах-то сказать можно.

Вгорячах — так бывает, но этот субчик точно, не вгорячах.

— Анечка, вот здесь я тебя не ругаю, — погладил я девчонку по спину. — Любая барышня поступила также. Может, не кулаком в глаз, а просто пощечину бы залепила.

— Ну, прости, само-собой получилось. Он меня за задницу ущипнул, а я попросту развернулась, да в глаз и дала. Я даже подумать не успела. А он проморгался, на меня кинулся, так я ему еще в нос треснула. Как кровь пошла, он реветь пошел. Я и решила, что на этом и все. Ты же не станешь сердиться?

— Чудо ты юдо, — снова вздохнул я. Чудо-юдо, рыба-кит, что под деревом сидит.

На Аньку сердиться, все равно что на кота. Кстати, а где Кузьма?

— Ань, а где наш мышелов?

— Так у Маньки сидит. Они же снюхались, целыми днями вместе сидят. К утру есть захочет, придет. У меня для него мисочка с едой приготовлена, и вторая — с водой. Все, как ты велел.

Ага, как великий знаток, помню, что кошки любят, чтобы миска с водой стояла подальше от еды.

— У нас же дверь закрыта, как он придет? — забеспокоился я.

— Найдет как, — отмахнулась Анька. — Чтобы кошка, да дырку в избу не нашла? Пойдем лучше чай пить.

А я отчего-то решил попить кофе. Анна активно возражала — дескать, спать не станешь, а я заявил, что кофеин, который собираюсь потреблять, нейтрализует алкоголь, принятый мной.

Девчонка только покачала головой, но спорить не стала. Да и со мной тоже трудно спорить, если я начинаю козлиться.

Примерно через час после того, как улеглись, осознал, что был неправ. Надо было Аньку слушаться и не пить кофе на ночь. Тем более — две чашки. Сколько раз себе говорил, что сестренка плохого не посоветует, а тут опять.

Ворочался с боку на бок, потом показалось, что из-за дверей доносится… не то мяуканье, не то кекеканье.

Может померещилось? Или Кузька домой просится? Но со двора бы его голоса не должно было вообще слышно.

А тут еще Манька заверещала. И чего орет? Воруют ее, что ли? Так и пущай воруют, вставать лень.

Нет, опять орет. И снова что-то похожее на мяуканье.Не выдержав, зажег фитиль лампы и пошел смотреть.

Только открыл дверь в сени, как увидел два зеленоватых пятнышка, светившихся в темное.

— Мя-ув… — жалобно промяукал котик.

Кузька, проникший в сени, в избу попасть не смог. Или не пожелал отыскивать «дырочку». Конечно, со временем разведает все ходы-выходы, а пока сидит у порога с несчастным видом и подмявкивает. Голосок у котенка еще тонкий, ладно, что я услышал. Еще Маньке спасибо, что продублировала. Не иначе, беспокоилась о маленьком друге. В принципе, Манька котенку в матери годится.

Как же не взять на руки такого славного малышонка, но Кузька вырвался и пошлепал на кухню, загремел своей мисочкой.

Проводив взглядом шерстяной хвостик, поставил лампу на стол и задумался. Попробовать заснуть? На «царских» часах тринадцатый час ночи, вставать в шесть. Вагон времени.

Если не спится, нужно заняться дело. Значит, просто необходимо осмотреть подарки Ираиды Алексеевны. Вряд ли там что-то стоящее. Наверняка что-то религиозное, типа «Житий» или Евангелия. Ежели рукописное, то может быть и старообрядческое. Эти ребята до сих пор предпочитают переписывать «древлие» книги от руки. Не уникум, но интересно.

Значит, первая книга. Переплет кожаный, типографский шрифт. Так я и думал. Ираида не старообрядка, а никонианка, как и я «Псалтырь». Издание старенькое, но не чрезмерно — лет пятьдесят, может больше. Год издания указан буквами. Можно бы перевести в цифры, но лень. Это не раритет даже в моем «прошлобудущем» времени, а уж сейчас-то таких книг полным-полно. Даже у тех, кто не умеет читать, «Псалтырь» стоит рядом с божницей.Если и преувеличиваю, то не слишком. С чего вдруг она решила подарить мне эту книгу? Или у нее она лишняя?

Вторая более интересна. «Pharmacopoea Rossica. Petropoli. 1778 год». Моих познаний в латыни хватило, чтобы перевести — «Фармакопея российская». Издание, стало быть, питерское. А ведь это наверняка редкость! Сколько она бы стоила в моем времени? Не меньше моей зарплаты, это точно.

Полистал. Интересная книга для историка медицины. Разные рецепты для составления лекарств. Жаль, половина прописана на латыни. А еще здесь правительственные циркуляры, постановления и указы, касающиеся обустройства аптек. Несомненно, книга очень любопытная, но зачем она мне? Подарить Федышинскому, что ли? Михаил Терентьевич, насколько помню, собирает старинные книги по медицине.

Нет, обойдется. Разумнее передарить ее Анне. Пусть «Pharmacopoea Rossica» положит начало ее научной библиотеке.

Только отодвинул одну старинную книгу, потянул к себе другую, как на стол заскочил котенок. Вначале принялся старательно умываться — правильный малыш, покушал — нужно умыться, а закончив, улегся прямо под керосиновой лампой, где теплее.

С котенком стало уютнее, но хвост, который он норовил засунуть между страницами, мешал просматривать третью книгу, оказавшуюся гораздо интереснее.

Так вот и пришлось — почти одновременно придерживать хвост, а еще и проводить историческое исследование. Вернее — источниковедческое.

Переплет кожаный, рукопись. Может, список «Слова о полку Игореве»? Или неизвестная летопись? Жаль, что бумага, а не пергамент. Но большинство старинных документов известны не по подлинникам, а по копиям — то есть, по спискам. Читать текст пока не стану, попробую определить время по внешним данным.

Шерлок Холмс как-то говорил, что может определить время написания рукописи с точностью до десяти лет. Великому сыщику достаточно бросить взгляд на бумагу и чернила и, все готово.

Я могу датировать рукопись с точностью до пятидесяти лет, не больше. Не так и плохо, если подумать. Опыт. Все-таки, насмотрелся в архивах. И бумага, и чернила, да и почерка различных эпох очень отличаются. Проведу, так сказать, палеографическое и текстологическое исследование.

Значит, что нам дает исследование бумаги? Наша? Или иноземная? Точно скажу — бумага восемнадцатого века, это видно по текстуре, но, чтобы определить более точно — надо посмотреть водяные знаки. Или, как их именуют — филиграни. Чаще всего встречаются государственные двуглавые орлы, но это вторая половина восемнадцатого столетия. А в первой половине наши «бумагоделы» творили под иноземцев — ставили водяные знаки в виде лилии, петуха, собаки или головы шута. Петух и лилия — понятно, под кого «косили», а шут — не то голландцы, не то какие-то немцы. Теоретически, могла быть и импортная бумага, но это вряд ли. Русская гораздо дешевле.

Бумага рыхлая, значит, из первых партий. Во второй половине 18 века бумага уже более хорошего качества, плотнее.

Я пододвинул к себе лампу, посмотрел на просвет один из листов. Ага, тут явственно виден петух. Значит, бумага наша, только копирует французскую филигрань. Мода такая была. Первая половина 18-го столетия.

Почерк тоже даст подсказку, потому что у каждого времени свой канон, свой образец. А индивидуальность — это отклонение от стандарта, не более. Почерк именно такой, какие были в 18-м веке — с завитушками, а не в 19-м, когда стали писать более четко, без излишеств. На нынешние образцы я насмотрелся.

Чернила красноватые. Тоже особенность восемнадцатого века.

Правда, первая страница, где полагается быть выходным данным — названию, времени создания, вырвана.

Суммируя все свои наблюдения, скажу, что она написана в первой половине 18 века. Теперь можно прочитать какую-нибудь строчку… Увы и ах. Передо мной летопись Череповецкого Воскресенского монастыря. Теперь уже точно — написано все до 1767 года, потому что именно в этот год монастырь перестал существовать.

Грустно. А что бы я хотел? Если это Череповец, значит, и летописи местные. Полистаю, да и спать пойду.

Описывается здесь много чего. Но хозяйственные дела — ловля рыбы, ярмарки и прочее, мы пропускаем. Но все равно, больше про рыбу. Река Шексна, река Ягорба. Озера. Крестьяне с монахами рыбное озеро не поделили, так крестьяне монастырского надзирателя на пасынок посадили.

Их бин пасынок? Неродной сын одного из супругов? Глупости. Понятно, что речь идет не о ребенке. Пасынки есть у помидоров. Ветка, уходящая вбок. А здесь? На что посадили старца? Надо выяснить[1].

Вообще, очень странная летопись. Уж слишком много места уделено преступности. Всяким и разным разбойниками — хоть мирским, а хоть и монастырским. Но все это я уже и сам знаю от тутошнего краеведа господина Афетова[2]. Нет, не все. Вон, здесь описано, как в 17 веке боролись с преступностью. Очень своеобразно.

Фабула такова. Два череповецких помещика — Панфилов и Юрлов не смогли поделить покосы по реке Шексне, поссорились, а потом Юрлов убил Панфилова. Вологодский воевода, узнав об этом инциденте, отправил за убийцей стрелецкого сотника Чеглокова и отряд стрельцов. Чеглоков, прибыв на Череповесь[3], не сумел задержать Юрлова, поэтому, вгорячах разграбил и сжег его дом, а заодно разгромил дом его матери и брата. От родственников убитого Панфилова сотник узнал, что игумен Череповецкого Воскресенского монастыря приятельствует с Юрловым. Не мудрствуя лукаво, Чеглоков выбил ворота обители, вошел в монастырь, но ни игумена, ни помещика найти там не смог. Поймав келаря, узнал, что игумен с помещиком убежали от греха подальше за Шексну. Чеглоков заставил келаря накормить в монастырской трапезной его самого и всех стрельцов, потом, на всякий случай ограбил монастырь, побив монахов (одного до смерти), которые подвернулись под руку, вернулся в Вологду[4].

Эх, с такими блюстителями правопорядка и разбойников не надо. Наверное, ущерб от деятельности воеводы превысил ущерб от преступления Юрлова.

А что дальше-то было? Писал бы роман, придумал бы что-нибудь. Отдам-ка я эту летопись нашему краеведу. Авось пригодится.

[1] В Череповецком крае пасынком называют жердь или кол внутри стога (копны) сена.

[2] О преступности здесь: https://author.today/reader/387436/3574502

[3] Напомню, что так называлась местность, города еще не было

[4] Возможно, этот рассказ и лишний, но автор не удержался.