Господин следователь. Книга седьмая

Глава пятая День Ангела

В вагоне первого класса, кроме нас, никого не было. Видимо, народ экономит деньги. Кстати, правильно делает. Ехал бы я один, да за свой собственный счет, поехал бы во втором классе, а тратить чужие, пусть и родительские деньги — всегда пожалуйста.

С другой стороны, отчего бы не проехаться в относительном комфорте? Кресла удобные, Аньку потом на диванчик загоним — пусть дрыхнет, она поместится, а мы с маменькой сидя поспим.

И нет здесь у нас попутчиков, которые дышат перегаром, а еще пытаются сосватать мою сестричку. Или воспитанницу? Или прислугу? В общем — Анечку. Нет попутчиков — так и не надо.

Основной багаж разместили у горничных, но кое-что, по мелочи, оставили при себе. Разумеется, свой саквояж с бумагами (и дипломом!) никому не доверю. И две связки книг, закупленных в Москве. У Аньки с маменькой при себе сумочки, еще госпожа министерша распорядилась засунуть под диванчик какую-то корзину. Наша козлушка пыталась сунуть туда свой клюв, но получила отлуп.

Поезд тронулся, мимо нас поплыли каменные строения, сменившиеся деревянными сараями, потом какими-то развалюхами. Все-таки едем! Теперь бы добраться до Питера, а там и домой. Может, государь император передумал и не надо мне ни на какую аудиенцию?

Анька дулась, словно породистая мышь на червивую гречневую крупу. Кузя в своем репертуаре — дома есть нечего, коврига хлеба не в счет. У последней тетушки — троюродной сестрицы маменьки, мы погостили всего два дня, а потом сбежали домой. Разумеется, возможности оккупировать кухню и напечь пирожки или печенья в дорогу не было, поэтому Анна страдала.

— Кане-еш-на, — бурчала девчонка, руки которой были заняты мотком ниток, а госпожа министерша сматывала их в клубок. — Иван Александрович по дороге кушать захочет, а у нас ничего нет.

— Мадмуазель, поменьше болтай, — посоветовала матушка. — Не умрет твой Иван Александрович до Твери.

Госпожа министерша опять занялась рукоделием. Кстати, она ведь что-то вязала, когда мы ехали из Петербурга в Москву. Или мне померещилось? Если вязала, то должны быть готовое изделие, или нет?

— Канеш-на не помрет, но оголодает. Вон, в этой Москве Иван Александрович с лица спал, осунулся, скоро с него штаны спадут.

— Анна Игнатьевна, ты за меня не переживай. Если даже и похудел немного, так это на пользу, — хмыкнул я, отвлекаясь от письма, которое решил прочитать в дороге.

Почта, которая доставляла нам корреспонденцию козьими тропами — из Череповца в Санкт-Петербург, потом на Московский почтамт, а дальше уже по московским адресам, где мы изволили гостить, настигла почти на перроне вокзала. Не сомневаюсь, что некоторые письма, отправленные Леночкой из Череповца, отыщут меня тогда, когда в них отпадет надобность. Ладно, потом вместе и почитаем.

В данный момент я читал письмо от господина Абрютина, который выражал мне свое величайшее неудовольствие. Дескать — он, по своим источникам узнал, что в августе месяце в Череповец приедет сам губернатор. Неужели я, порось неблагодарный, не мог предупредить друга? Нет, разумеется напрямую Василий меня поросенком не называл, а подразумевал свинство с моей стороны.

Ишь, не верит господин исправник, что я о ревизии губернатора не знал. Правильно делает, что не верит, но я, увы, был связан обещанием о том не болтать. По приезду повинюсь перед господином исправником, покаюсь — и он все простит. Но надо немедленно отписать Василию, чтобы не сильно-то волновался, потому что ревизия будет касаться земства. Но нужно выразиться витиевато. В принципе, клятву хранить молчание я отцу не давал, но это подразумевалось само-собой.

Исправник, разумеется, в случае недовольства губернатором учреждений земства тоже останется виноват — он за все отвечает, даже за органы местного самоуправления, но земство — оно и есть земство. Ведь дело-то — и школы, и больницы, и прочее, призванное служить на благо народа — очень хорошее и нужное, плохо, если сами земские деятели начинают лезть еще и в политику, важничать и брать на себя то, что совсем не следует брать.

— Аня, а почему ты Ивана опять по имени-отчеству называешь? — поинтересовалась маменька. — Кажется, мы договорились, что вы будете обращаться к друг друга по имени? Нельзя же так — сегодня он для тебя Ваня, а завтра Иван Александрович?

— А как потом в Череповце быть? — покачала головой Анька, с тоской посматривая — когда же этот моток закончится? — Ладно, пока мы одни, а если кто-то услышит? Куда годится, чтобы прислуга своего хозяина по имени звала?

— Ты так и не передумала?

— Нет, Ольга Николаевна… — помотала головой Аня. — И мне в Череповце будет лучше, да и Ивану Александровичу со мной спокойнее.

Вчера у нас состоялся очередной нелегкий разговор. Маменька за три месяца успела так привязаться к Аньке, что теперь не желала ее отпускать обратно в Череповец. Мол — если желаешь учиться, так и в Петербурге гимназии имеются, а в репетиторы профессоров наймем, какие там гимназистки? А думно заниматься каким-то иным делом — вроде купеческого, так в столице и возможностей больше. А замуж захочешь — так и мужа тебе найдем, приданое хорошее дадим. Или — сама себе мужа ищи, но о приданом не беспокойся.

С «легализацией» крестьянской девки Анны Игнатьевны Сизневой и превращением ее в какую-нибудь захудалую дворянку, несомненно, возникнут сложности. Но если под рукой у маменьки имеется такая фигура, как муж, он же господин товарищ министра, то разве эти сложности не отступят? Отступят, а то и разлетятся вдребезги. На худой конец маменька заставит папеньку признаться, что он и является Анькиным отцом, отправит его с прошением признать незаконную дочь законной — да не в Канцелярию прошений на Высочайшее имя приносимых при Императорской Главной квартире, а прямо к его Императорскому Величеству. А государь, глядишь, и признает. Ему что, жалко, что ли? И станет Сизнева Анной Александровной Навской, а то и Чернавской. Приданое — фи, какие мелочи. Двадцать тысяч наверняка хватит. Если мало, так батюшку потрясем. Имение нужно? Тоже прикупим, если не слишком большое.

А для полноты — маменька еще станет дуться на папеньку за то, что тот заимел на стороне дочку… Недолго, но для порядка.

Ну, про удочерение и про прошение, не говоря уже про обиду маменьки за «измену» — это я загнул. Но даже не сомневаюсь, что такой умный человек, как моя маменька, да еще и с участием батюшки, что-нибудь да придумают.

А пока я избрал страусиную политику. Конечно, я жил как-то без Аньки, проживу и впредь. Но с ней — как за каменной стеной. А как нам в Череповце сохранить прежние, доверительные отношения, но выглядеть на публике, словно хозяин и прислуга? Впрочем, меня интересовала даже не вся публика, а только ее очень малая часть. Например — некая Леночка Бравлина. Как я ей объясню, что маленькая кухарка, крестьянка, называет ее жениха по имени? А родственники Лены, которые рано или поздно станут и моей родней?

Понятно, что мы с Аней еще до поездки в Москву относились друг к другу не так, как положено. Но тогда-то старались дистанцироваться, а теперь? Стали Ваней и Аней… И кто их придумал, эти сословные предрассудки?

Наилучшим выходом из положения было бы и на самом деле оставить названную сестричку у матушки с батюшкой. Пусть девчонка поступает в питерскую гимназию или сдает на аттестат экстерном — она сумеет, а потом тоже поступит на какие-нибудь курсы. Можно бы ее за границу отправить — там женщине проще получить образование.

Другой вопрос — а захочет ли сама Аня учиться? Знавал я талантливых девчонок, которые говорили — а зачем это мне? Заканчивали школу, шли в колледж, вместо университета, а потом с головой уходили либо в семью, либо в бизнес.

Впрочем, и среди парней — моих однокурсников, имелись очень умные люди, которым наука была до одного места. Казалось бы — вот, карьера историка, диссертация… А они пожимали плечами и уходили служить в полицию, или тоже занимались чем-то таким, для меня непонятным, вроде игры на бирже.

Станет ли маленькая крестьянка будущей Софьей Ковалевской или иной знаменитостью, никто не скажет. Но то, что она пробьет себе путь наверх, с помощью собственного ума — я даже не сомневаюсь. А моя задача достаточно скромная и состоит в том, чтобы по мере возможности поддержать талантливую девчонку. Кто знает — может, мое пребывание здесь, в этой реальности, как раз и связано с тем, что у истории имеются на эту девочку свои планы и ее нужно немножко поддержать?

Так что, пока моя политика проста. Пусть все идет, как идет, а дальше пусть будет так, как оно и будет. А потом видно будет. Леночка, не сомневаюсь, все поймет, а удивление ее родственников я как-нибудь да переживу.

— Аня, но все равно тебе придется решать, — не успокаивалась маменька. — Знаешь — я тебе честно скажу, что мне, как матери, спокойнее, если ты с Ваней останешься. Но ты не можешь вечно оставаться в кухарках да в прислуге. Поверь, девочка, ты достойна гораздо большего. Иван у нас человек взрослый, способен о себе позаботится. А тебе стоит о своем будущем задуматься.

— Ольга Николаевна, да все я понимаю. Вот, если бы твердо знала, что Иван Александрович женится, то мне бы спокойнее было. Там и Елена Георгиевна за ним присмотрит, и ее родственники. А без меня-то он как? Но самое главное — как он книжки-то свои писать без меня будет? Это ведь он мне льстит, соавтором называет, редактором… Но книги-то он придумывает. А что я? Я только записываю. И дело-то тут не только в деньгах. Нет, — поправилась Аня, — деньги — штука хорошая, я не спорю, но не самое главное. Мне жуть, как интересно узнавать — а что дальше-то будет? Что там какой-то кирпичный завод? Вот, книги.

— Но он свои книги и один может писать, а ты потом почитаешь.

— Да не будет он один ничего писать! Забросит, а у него столько всего интересного еще получится! Господин Лейкин пишет, что люди-то Павла Артамонова читают, ждут. А как забросит, так откуда и кто узнает, что такие интересные книги пропали?

Стыдно, когда считают талантливым мерзавца и плагиатора, крадущего чужие произведения. И это я не про кого-то, а про себя.

Я, допрежь помалкивающий и слушавший разговор, решил, что пора вступить.

— Вот здесь, Аня, ты и права, и не права, — сказал я. — Права в том, что без тебя я писать ничего не стану. Да и не стал бы, если бы ты меня не тормошила. А неправа, потому что ты не секретарь, а полноправный соавтор. Ты и сюжеты подсказываешь, и целые главы пишешь. Поэтому, дорогая маменька, и уважаемая Анна Игнатьевна, я предлагаю пойти на компромисс.

— А на какой? — заинтересовалась маменька.

— Пока, на данный момент, — сказал я. — Аня едет со мной. Все-таки, в Череповце у нее и отец, и брат Петька. Пусть она своих родственников потихонечку подведет к мысли, что может уехать. Мы с Еленой пока не женимся, значит, свои братско-сестринские отношения перед ней не светим. Ко мне Леночка в гости все равно не придет, да и гости у меня не часто бывают. Будем просто жить, щи варить, судака тушить, книжки писать, а заодно станем экзамены сдавать. Надеюсь, за год наша Аня подготовится, потом гимназический аттестат получит. А там, глядишь, я женюсь, а мы все в столицу и переедем.

Надеюсь, моя речь прозвучала достаточно убедительно.

Маменька выслушала, усмехнулась.

— Мы с тобой все про аттестаты гимназические говорим. А я пытаюсь вспомнить — куда я свой аттестат засунула? Мне даже мои знания гимназические вряд ли когда пригождались, а уж бумажка? Сашка, когда замуж брал, аттестата не спрашивал. А уж попробовал бы спросить…

Ух, страшно за батюшку, осмелившегося бы потребовать у невесты аттестат!

Между делом моток пряжи оказался смотан в клубок.

— А что, дети мои, а не попить ли нам чая? — предложила маменька. — Аня, ты как считаешь?

— Голого чая? Без ничего? — удивилась Анька.

— Ага, совсем голого, — кивнула маменька. — Распорядишься?

Анечка только плечиками повела и отправилась «распоряжаться». Кто же окромя нашей девочки сумеет наладить контакты с проводником, чтобы нам подали настоящий чай, а не опилки? Пусть вагон и первого класса, а проводники все равно дурят нашего брата-аристократа.

— Ваня, доставай, — приказала маменька, кивая на «секретную» корзинку, задвинутую под диванчик.

Когда Аня, хранившая на мордахе кислый вид, явилась в сопровождении проводника, несшего поднос со стаканами чая, на столике были разложены и ее любимые пирожные, и конфеты, и яблоки.

— Анечка, девочка моя, — сказала маменька, крепко обнимая и целуя свою воспитанницу. — Мы с Иваном поздравляем тебя с днем Ангела! Как приедем, мы и в церковь сходим, и помолимся, и стол накроем, а пока так — по-дорожному, скромно, но от души.

Маменька не стала говорить Ане то, что она сказала мне вчера наедине. Мол — как жалко, что Анечка не ее дочь. Дескать, она бы ею гордилась. Не стану врать — мне даже на несколько секунд завидно стало. Какой-то девчонкой она бы гордиться стала, а мной? Что, мной, таким крутым и умным, гордиться нельзя?

Пятнадцать лет девке стукнуло, совсем большая. А то, что выглядит помладше, такое бывает. Но мне иной раз кажется, что Анечка потихоньку растет. Только что, она у меня на глазах, не замечаю. Это у парней так бывает, что все был маленьким — а тут бац, и за одно лето вымахал! А барышни растут медленнее. Но пусть Анька подольше остается мелкой, я к ней привык. Но как в Череповец вернемся, начну ей рост замерять, на косяке.

25 июня — День ангела. В святцах имя Анна упоминается реже, нежели Иван, но тоже, частенько. Штуки по три в месяц, не меньше. Не зря оно считается одним из самых распространенных. И нашей Аньке в покровительницы досталась Анна Кашинская — жена тверского князя, убитого в Орде, и мать князей тверских, сложивших головы в Золотой Орде.

Что до меня — так я вспоминаю не исторические персонажи, а художественные образы, созданные писателем Дмитрием Балашовым в цикле о государях Московских. Читаешь, думаешь невольно — уж слишком благородными и правильными оказались князья из Твери, пытавшиеся биться за Великий стол с Московскими князьями. Нельзя правителям быть чересчур порядочными — соперники сожрут. Но в тоже время понимаешь, что художественные образы изрядно отличаются от реальных.

Маменька, расцеловав девчонку, вручила ей подарок — золотую брошку с бриллиантом. Скромно, но по возрасту барышни другого не надо. А я, в свою очередь, приобняв Анечку, чмокнув в макушку, вручил красивый альбомчик, с золотым тиснением, с золотым же обрезом, в который барышни записывают всякие стихи и песни, или ведут в нем дневник.

Колечко для Ани подарить не могу — это ей либо жених, либо муж могут дарить. Серьги, кстати, я тоже не имею право дарить. Собственной невесте могу, родной дочери или крестнице имею право, а прочим женщинам нет. Вот, жене нашего фельдфебеля подарил — но там по делу, после венчания, на крыльце храма, вроде и имел право. Браслет Аньке мог подарить, но дело в том, что она его носить не станет. И по возрасту не положено, да и по статусу. А про брошку мне маменька еще третьего дня сказала. Так что, выбор был невелик.

Да мы с маменькой вообще годимся в разведчики. Сумели тайно от Аньки и пирожные закупить, и подарки! Это ведь постараться нужно.

Надеюсь, Анна Игнатьевна дареный альбом в приходо-расходную книгу не обратит? С нее станется. Но обратит — так и ладно. А вдруг-таки заведет привычку вести дневник? Было бы любопытно лет так… через сто, прочитать личный дневник маленькой кухарки. Читал я дневник английской горничной, жившей в это же время, в которое живу сейчас. Не по себе становилось.

Вон, Анечка наша слегка всплакнула. Нет, уже не слегка. Ревет!

Ой-ой-ой, солнышко наше маленькое, не надо плакать! Мы же тебя любим, пусть ты и вредная!

Поезд «Москва-Санкт-Петербург» шел медленно, делая остановки если не у каждого столба, так у каждого сарая. Можно бы уже попривыкнуть, что паровоз, в отличие от электровоза, нуждается еще и в каменном угле, да и в воде.

До Твери, где будет большая остановка и ресторан, оставалось еще час, не меньше, но паровоз опять встал.

И тут в наш вагон вошел еще один пассажир, которого мы не ждали. Так хорошо ехать маленьким дружным коллективом, без посторонних. А тут… Здоровый дядька, лет под пятьдесят, в мундире действительного статского советника военного ведомства. Первое, что бросилось в глаза — отсутствие на мундире орденов. А ведь коли это статский генерал, так у него должна быть хотя бы Анна или Станислав[1]!

— Прошу меня простить за вторжения, — слегка смущенно произнес статский генерал — Сел по привычке в вагон второго класса, забыл, что покупал билет в первый, потом заснул. Спасибо проводнику, разбудил. Говорит — а вы, дескать, в синем вагоне ехать должны. Пришлось просыпаться и переходить.

— Прошу вас, Ваше Превосходительство, располагайтесь, — церемонно сказала маменька, слегка недовольная вторжением постороннего.

Я тоже был не очень доволен. Что-то мне это все напоминало. Неужели опять приперся какой-то хмырь, а потом вдруг возьмет, да Нюшку нашу сватать начнет? А эта, маленькая дурочка, возьмет да и согласится. Тот дяденька был статским советником, а этот — готовый генерал. Только какой-то странный действительный статский советник. Сел он, видите ли, в вагон второго класса, да еще по привычке? Делись теперь с ним оставшимися пирожными, а нам самим мало.

Еще показалось странным, что мундир изрядно поношен, а от господина генерала исходил какой-то странный запах. Нет, не перегар. И что это? Что-то такое, связанное с медициной, а то и с химией. И лицо отчего-то показалось знакомым. Видел на фото? Или попросту какой-то знакомый типаж? Есть у этого дяденьки нечто восточное, или, скорее закавказское. Да, грузинское. Он даже чем-то на моего знакомого прокурора Геловани похож.

С генералом увесистый саквояж, но тоже — порыжевший, видавший виды.

— Еще раз прошу прощения, — улыбнулся генерал. — Позвольте представиться — Александр Порфирьевич.

— Ольга Николаевна, — ответно представилась маменька, не называя своей фамилии. Указав подбородком в мою сторону, представила. — Мой сын, Иван Александрович, а это Анна.

— Да, барышня на вас очень похожа, — кивнул Александр Порфирьевич. — И на старшего брата тоже.

Мы дружно переглянулись, захлопали глазами. А стоит ли переубеждать малознакомого человека? Объяснять — что девочка нам не родня? Зачем? Я на такую сестренку уже согласен. А он рассуждал логично — мать вместе с сыном и дочкой собрались за столом, пусть и в дороге.

— Садитесь с нами, Александр Порфирьевич, — радушно предложила маменька. — Иван, озаботься чаем для Его Превосходительства. У нас здесь небольшой праздник — у Анечки именины, но раз они застали в дороге, то мы так, по-походному.

Все правильно — если приглашаешь за стол, нужно озаботится и о чае для гостя. Не именинницу же гонять?

Пошел к проводнику, озадачив того чаем для гостя, а еще и для нас. Не пить же генералу одному?

— Нет, Анна очень с братом похожи, — опять сказал генерал, посмотрев на меня, а потом переведя взгляд на Аньку.

— Так если брат и сестра — то как же быть не похожими? Родня, чай, — глубокомысленно изрек я, а сам возмутился — я что, похож на эту маленькую козу? Да ни в жизнь!

— Похожи, только я гораздо красивше, — хмыкнула Анна.

Конечно, как же ей не вставить свои шесть копеек?

— Не красивше, а красивЕе, — хмыкнул я. — И язычок длиннее.

— С барышнями всегда так, особенно с умными, — засмеялся генерал. — Языкастенькие

— У вас дочери? — поинтересовалась маменька.

— Увы, только воспитанница, — вздохнул Александр Порфирьевич. — Не дал бог нам с женой деток. Но главный опыт общения с юными барышнями — на курсах. Уже много лет преподаю химию на Высших женских медицинских курсов при нашей академии.

Вот тут все встало на свои места. Запах медицины и химии, мундир с военными эмблемами — преподаватель, но не военного учебного заведения, а чего-то гражданского. Что у нас есть? Да только Медико-хирургическая академия, находящаяся в ведении Военного министерства. Готовит она и военных, и гражданских врачей. Если наш сосед по купе действительный статский советник — то дяденька, как минимум профессор.

— Тогда понятно, отчего от вашего мундира кислотой пахнет, — хмыкнула Анька.

— Аня⁈ — возмутилась маменька на бесцеремонное поведение названой дочери.

— Зато моль не жрет, — засмеялся профессор. — Мундир я редко ношу — на экзамены, да на какие-нибудь официальные мероприятия. Висит в лаборатории. Вот, помнится, учителя моего — профессора Зинина — он в ту пору тайным советником был, во дворец вызвали. Кинулся за мундиром, а от мундира только погоны остались, остальное моль съела. Моим мундиром одолжился, а государь его спрашивает — мол, когда это вас, милейший Николай Николаевич в статские советники разжаловали? Но государь сильно сердиться не стал, посмеялся и все.

Мы тоже поулыбались, а потом профессор спросил, обращаясь к Аньке:

— Судя по всему, барышня химией увлекается?

— Немножко, — закивала Аня.

— После гимназии-то куда собираетесь? — поинтересовался профессор, потом вздохнул: — Жаль, на наши курсы больше наборов нет.

— Ваши курсы в военном ведомстве? — зачем-то спросил я, хотя это и так знал.

— Именно так. Но наш министр женщин не слишком привечает. Тех, кого набрали доучиваем, вот и все.

— Жалко, — вздохнула и Анька.

Неужели девчонка заинтересовалась? Хм… И еще раз — хм… А может…?

— А если курсы в другое ведомство перевести? — посмотрел я на маменьку. Но та только подняла глаза вверх — мол, я не министр, даже не товарищ министра.

Высшие женские курсы выпустили свыше 600 женщин-медиков. Их закроют, а Женский медицинский институт откроют не скоро — не то через 10 лет, не то еще позже. В стране, где катастрофическая нехватка медицинских работников?

Военный министр Ванновский очень много сделал для армии. Всех его новшеств и улучшений не помню — я вам не энциклопедия, знаю, как бывший солдат, что кормить нижних чинов стали лучше и разнообразнее. Но был у него пунктик насчет «бабья», от которого нужно избавляться. Забыл министр, сколько солдатских жизней спасли наши женщины-медики на русско-турецкой войне.

Нет, по приезду докопаюсь до батюшки — нехай берет себе курсы, реорганизовывает, создает в МВД медицинский институт. Пусть там готовят женщин-врачей. Говорят — женщины-врачи могут лечить только детей, женщин, да принимать роды. А хоть бы и так.

Реорганизация чего-то готового куда легче, нежели создание на пустом месте. Главное — пока кадры есть, лаборатории и оборудование.

А девочка Анечка станет моим секретным оружием. Хм… А ведь идея. Меня-то батюшка может и не послушать, а вот свою супругу, озабоченную будущим воспитанницы… А личные интересы подчас играют гораздо большую роль, нежели общественные.

И тут меня словно током ударило. Вспомнил, где видел этого человека… Точнее — не его самого, а бюст, установленный на могиле, на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры. Там, совсем рядом, его друзья — и Петр Ильич, и Модест Петрович, да и все прочие, что были гордостью Росси. Да что там — были. Они и сейчас наша гордость.

— Александр Порфирьевич, вы ведь еще и музыку пишете? — улыбнулся я.

— Бывает, — улыбнулся профессор и академик, а еще выдающийся музыкант Бородин. Хлопнув себя по лбу, полез в портфель: — Я ведь супруге ноты из Петербурга вез, забыл отдать[2]. Но дома у меня еще есть. — Бородин вытащил из порыжевшего портфеля пару тетрадок и вручил Анечке. — Вот, барышня, вам подарок.

— Автограф нужен, — хмыкнул я, решив, что ради великого композитора можно нарушить свои же правила. Тем более, что ноты предназначаются Ане. Девчонка, правда, на рояле не играет, но ничего страшного.

— Ручки нет, и карандаша тоже, — растерянно сказал химик и композитор. — Мы ведь с супругой на даче, недалеко от Москвы, а у меня дела возникли в Санкт-Петербурге. Вернусь на пару деньков, а потом обратно. Но с собой ничего не взял, кроме портфеля. Обнаружил, что ноты забыл отдать.

Ручки у профессора нет, видите ли. Так у нас Анечка есть, а у нее все отыщется.

[1] У этого статского генерала на тот момент имелся орден св. Станислава 1 степени, св. Анны 1 степени и св. Владимир 3 степени.

[2] Женой Александра Бородина была Екатерина Сергеевна — музыкант, известная пианистка. Она болела и сырой климат Санкт-Петербурга ей не подходил, поэтому половину года жила в Москве. Соответственно, и мужу приходилось жить на два города.