Господин следователь. Книга седьмая

Глава семнадцатая Мелкая и рогатая

Из Кириллова решил ехать на почтовых, хотя исправник и пытался дать мне своих лошадей. Верю, что выезд у него неплох, но на почтовых все-таки получается гораздо быстрее — их, как-никак, меняют на каждой станции, а так бы пришлось ждать, давая коням роздых.

Единственное, в чем сделал уступку, так это позволил оплатить за счет казны полицейского управления Кирилловского уезда транспортные расходы моего унтер-офицера. Оставшиеся места сам оплачу, а вот видеть в карете чужих людей не хочется, к тому же, у меня при себе имеются важные бумаги, которые, при желании можно считать секретными.

В чем минус, так это в том, что будь это частная коляска, приказал бы кучеру остановиться у горы Маура, а потом завернуть к Горицкому монастырю. Как-никак, это в моем времени считается природными и историческими достопримечательностями Кирилловского района. И я тут как-то бывал, в своем времени, поэтому интересно сравнить — как все выглядит в девятнадцатом веке?

Помнится, во время посещения Горицкого монастыря, мое внимание привлекла поленница дров, сложенная в виде стога сена! К ней лестница приставлена, чтобы поленья сверху снимать. И так бывает — храмы не отложились в памяти, а какая-то поленница запомнилась.

Разумеется, можно бы и почтовую карету остановить и направить, но государственную службу в своих целях использовать как-то и неудобно, к тому же, не хватит у меня сил и желания осматривать достопримечательности. До дома бы доехать, в бане напариться, чаю попить крепкого и отоспаться. А в Горицы мы с Леночкой как-нибудь специально съездим. Наймем лошадок, да и отправимся в свадебное путешествие не за границу, а по просторам Новгородской губернии.

Я уезжал из Кириллова с толстой пачкой бумаг, которые по возвращению в Череповец придется сшивать, превратив в красивую папку под названием «Дело по обвинению г-на Андреева Андрея Николаевича по ст. 1455 и ст. 2146 Уложения о наказаниях Российской империи», что означает, что вменяем ветеринару обвинение в убийстве и краже. Не удастся мне доказать «заранее обдуманное намерение», так что, бессрочной каторги ветеринар-изобретатель не получит, а двойное убийство, сопряженное с кражей 10 тысяч рублей и драгоценностей на сумму 3 тысячи, по моим представлениям «затянет» на лишение прав состояний и каторжные работы от 12 до 15 лет.

Еще вез два пакета — один, с рабочим халатом, второй — с троакаром. Вещественные доказательства, которые так любят господа присяжные заседатели. Так что, возвращался домой с чувством выполненного долга. Обещание сделать публикацию в журнале я выполню, но не сразу, а после того, как суд присяжных Череповецкого Окружного суда вынесет приговор.

Это по преступлению Андреева. А что касается исправника и следователя, здесь я ничего не смогу поделать. Наказать не смогу и открыть дело по фальсификации дела не в моей компетенции. Увы и ах. Все, что касается должностных преступлений — к вышестоящему начальству.

По факту укрывательства преступления, фальсификации дела, напишу подробную бумагу Лентовскому, не сомневаюсь, что следователь Зайцев будет уволен, а вот решит ли Председатель суда передать материалы на рассмотрение Судебной палаты — сомнительно. А что до господина Сулимова — это решать губернатору. Надумает Его Высокопревосходительство господин Мосолов снять коллежского советника Сулимова с должности и отдать под суд — снимет и отдаст под суд, а нет — его воля. Если только письмо батюшке отписать, так и то, получится оно чисто «информативным». Батюшка доложит министру, тот государю (или отец сам сообщит императору во время доклада), а все потом так и отправится к губернатору. Мое письмо — не официальный документ, а частный, поэтому его придется проверять. И кто знает — не окажется ли Сулимов ставленником моего собственного отца? Не уточнял — кто подписывал документ о его назначении?

А ведь самое интересное, что затея обвинить бедного Андерсона в убийстве и самоубийстве, могла бы и выгореть, если бы исправник со следователем побеспокоились оформить все не так топорно. Вот уж, ничего не умеют! Даже две бабы, что проходили по делу о смерти раскольника, оказались умнее. И к делу подошли более творчески.

А тут? Скверная работа. Составили бы подробный акт осмотра места преступления, подкинули бы револьвер, приказали бы какому-нибудь местному лекарю провести вскрытие и «извлечь» пули из тела. Ладно, даже и вскрытия не надо, а просто вложили бы в руку землемера револьвер, вот и все. Осмотром бы все зафиксировали. Подумаешь, выстрелил в себя аж два раза и оба раза нанес себе смертельные ранения. Протоколов бы допросов побольше — штучек пять.

Книсниц бы полистал дело, вздохнул, подумал — а зачем кого-то посылать и перепроверять, а потом недрогнувшей рукой написал бы на половинке листа — мол, соглашусь с выводами господина следователя Зайцева, дело считать закрытым.

Не хватило у исправника и следователя фантазии. Или поленились.

И что мы имеем? А имеем мы вполне реальную возможность для исправника «отмазаться» от обвинения в фальсификации. Что господин Сулимов ответит на обвинения?

Согласен, лично не побывал на месте преступления. Но дел было много, передоверил подчиненным. Виноват.

Личной корысти в деле нет. Не отрицаю, что Олимпиада Аркадьевна — моя сводная сестра. И что здесь такого? Разумеется, огласки мне не хотелось, но она все равно была — да, убита в одном доме с каким-то землемером. Бедная женщина.

Не отдал приказа провести вскрытия убитых? Помилуйте — был абсолютно уверен, что этот приказ уже отдали. Причем здесь я? По рапорту городового отверстия были похожи на пулевые. Передоверился.

Версия об убийстве и самоубийстве? Разумеется. А что могло еще прийти в голову? И версия эта не моя, а господина следователя. А уж почему он так решил — я не знаю. Отсутствующий револьвер? А это тоже не ко мне. Упал куда-то, не отыскали в суматохе.

И кто останется крайним? Останется господин следователь, на которого повесят все косяки.

А вообще — все скучно и банально. Корысть и ревность. Или наоборот. Нет бы что-то такое, занимательное, достойное пера писателя-детективщика. Например — талантливый ветеринар совершил грандиозное изобретение, способное спасти множество коровушек от вздутия и смерти. Изобрел, значит, медицинский стилет с трубкой, не удержался и показал его своей любовнице. А та, будучи женщиной умной, немедленно сделала чертеж или фотоснимок и продала изобретение бедного земского ветеринара какому-нибудь профессору, а тот присвоил себе лавры первооткрывателя, получив за выдающееся изобретение орден, а еще Константиновскую медаль и денежную премию. Нет, не выйдет. Константиновская медаль выдается за открытия в области географии… Ладно, чего уж там мелочиться? Пусть профессор получит Нобелевскую премию. Тьфу ты, опять не то. Не учредили еще «нобелевку». Ну и шут с ним, с премиями. Орден и деньги тоже неплохо. А еще слава.

А в отместку ветеринар убил свою любовницу.

Нет, не так. Слишком меркантильный изобретатель получается. Он убил любовницу за предательство. Он-то ей доверил главную тайну своей жизни, а она променяла его доверие на презренные бумажки.

Уже лучше. Но зачем изобретатель убил землемера? Ну, пусть тот оказался посредником между неверной любовницей и тем самым профессором.

А если любовница продала чертеж троакара иностранным шпионам? А землемер посредник?

Теперь гораздо лучше. Правда, объект посягательства вражеской державы мелковат. Может, ветеринар придумал что-то другое, посерьезнее? Скажем — новейшую модель сепаратора? А кто купил? Какое государство? Надо подумать.

Нет, все равно не то. Не поверит читатель.

Вот, если бы сельский изобретатель придумал супер-оружие, вроде нейтронной пушки или лучемета, тогда да. И что в итоге? Все правильно, получится «Гиперболоид инженера Гарина». Кирилловский ветеринар создает оружие разрушительной силы, за ним охотятся шпионы всего мира, он убегает на какой-нибудь остров, топит с помощью теплового луча вражеские корабли, а потом, испытывая мучения совести, отдает гиперболоид России.

Нет, гиперболоид мы у Алексея Николаевича красть не станем. Две вещи я у него спер — хватит. Пусть мальчишка спокойно учится, потом начнет заниматься творчеством. Все равно, вершина его творчества, на мой взгляд, «Петр Первый». А вот «Хождения по мукам», надеюсь, у него не будет. Ну, этого не будет, будет другое, не менее талантливое.

Ну вот, мы почти и дома. Выехали из Кирилловского уезда — почти день ушел, проехали кусочек Белозерского — полдня, а теперь прибыли в Череповецкий. Еще один перегон — и в Череповце. Бог даст — к ночи будем дома.

А здесь почтовая станция, трактир, в котором можно перекусить, а еще узнать свежие новости. Трактирщики, равно как и станционные смотрители, всегда все знают и сами готовы поделиться информацией, даже денег за это не возьмут.

Вот и сейчас — хозяин постоялого двора, подождав, пока мы не сделаем заказ половому, подошел к нашему столу.

— Здравствуйте, ваше высокоблагородие, — поклонился он мне и спросил: — Поздравляю. Как всегда — все сделали, все закончили, всех злодеев арестовали.

Я только кивнул. Спрашивать — откуда он меня знает, что делал — смысла нет. Подозреваю, что по всему тракту Кириллов- Череповец уже известен результат моего расследования. Да и чему удивляться? Арестованного ветеринара в Череповец увезли, а мимо этой станции не проехать. Наверняка конвойные тут его и кормили, заодно и новости рассказали.

А мне здесь еще с прошлого раза понравилось. И чисто, и кормят хорошо. Щи серые отличные, сметана свежая.

— Что новенького в Череповецком уезде? — поинтересовался я. — Выпал из жизни, новостей последних не знаю.

— Его Высокопревосходительство губернатор Новгородский с ревизией в уезд приезжал, — свистящим шепотом сообщил трактирщик.

О, как же я кстати в Кириллов укатил. Не то, чтобы боялся Новгородского губернатора — после встречи с императором ничего не страшно, но по-прежнему предпочитал держаться на расстоянии от начальства. Спросил:

— Надеюсь, уже уехал Его Высокопревосходительство?

— Третьего дня как уехал.

Вот и славно. Мне в городе и без губернатора хорошо.

— И что он?

— Очень остался недоволен и Череповцом, и уездом.

— А что ему в Череповце неладно? — удивился я. — Чистенький, улицы мощеные — целых две штуки, пьяных почти не видно, а кого и видно, так разбегаются.

— Замечание Его Высокопревосходительство сделал нашему городскому голове, — со значением сказал трактирщик, — мол, Иван Андреевич, вы человек культурный, все по европейским манерам делаете, а в вашем городе лопухи растут в сажень высотой.

В принципе, всегда есть до чего докопаться, но лопухи-то чем губернатору не угодили? Растут себе и растут. И не в сажень вовсе, а пониже. Зато нашим козам есть где пастись. Как там у поэта?

Не сажают в городе цветы.

Говорят, когда-то их сажали,

Говорят, что козы их сожрали —

«Мелкие рогатые скоты».

Но зато какие лопухи!

Вы таких, уверен, не видали!

В них не то что козы пропадали,

Пропадали даже пастухи[1].

В Новгороде, насколько помню, лопухов никак не меньше. Вон, у Ярославова дворища джунгли выросли.

В Череповце заросли аккуратные, ни одна коза не пропала. Разве что, Анька потерялась в мое отсутствие. Ничего страшного — как приеду, так и разыщу.

Что-то я даже соскучился по этой вредной девчонке. Привык за последнее время, что она всегда рядом. А тут целых две недели, а с дорогами, так почти три…

По Леночке тоже скучаю, но невеста — словно звезда, недосягаемая, по которой можно только страдать.

— Еще Его Высокопревосходительство изволил выразить неудовольствие господину исправнику, — сообщил трактирщик.

— А ему-то за что? — удивился я. Или Абрютин еще и за лопухи отвечает?

— А там много за что, — хихикнул хозяин. — Во-первых, помещик наш, Сергей Николаевич Веселов решил парад французской армии в городе устроить. Мужичков во французскую форму нарядил, те прошлись, а потом, в завершение, решил Сергей Николаевич из пушечки пострелять. Стрельнул, а ядро настоящим оказалось, в обывательский дом залетело, окна разбило.

— Никто не пострадал? — озабоченно поинтересовался я.

— Да вроде бы, и никто. Стекла пострадали, да шкаф. Еще лошади испугались, а вместе с ними и господин губернатор.

Эх, мало Веселова и его «потешное войско» мужики лупили. И Василий хорош — разрешил нашему наполеонистому маньяку стрельбы устраивать. Я бы тоже, на месте губернатора неудовольствие выразил.

— А в чем еще исправник провинился?

— Господин губернатор решил по деревням проехать, узнать — как там народ живет? Так вот, его коляску мальчишки камнями забросали. Без последствий, но все равно, неприятно.

М-да, вот это плохо. А что еще плохо, что о неудовольствии губернатора все знают. Получается, Его Высокопревосходительство сделал замечание городскому голове при свидетелях, а исправника еще и отчитал прилюдно? Надеюсь, Абрютин еще в отставку не подал? Нельзя так делать. Пристав Ухтомский, начальник куда ниже, нежели губернатор, никогда своим людям при посторонних втык не даст, даже при мне старается их особо не воспитывать, хотя меня парни из полиции своим считают.

Приедем, все уточню.

Пообедав, мы с унтером вышли во двор. В ожидании, пока кучер запряжет свежих лошадей, увидел забавную картинку — маленькая серая кошечка «отчитывала» за что-то большого лохматого пса, даже пару раз съездила ему лапкой по мордочке, а тот только смущенно рыл передними лапами землю и склонял голову — точь-в-точь как ребенок перед сердитой мамкой.

Трактирщик, вышедший во двор по какой-то своей надобности, засмеялся:

— Муська сыночка воспитывает.

— Сыночка? — удивился я.

— Приемыша своего, а он у нее как родной. Прошлой осенью мужик щенка притащил — мол, нашел на дороге, не знает куда девать. Я-то, может и выкинул — на кой он мне, да дочка заверещала — тятя, давай оставим! Жалко стало. А у кошки, у Муськи нашей, своих котят трое, отдали ей. И что, приняла, словно своего, и выкормила, и вылизывала, как родного. Смотришь, душа радуется. Муськины-то ребятишки уже выросли, разбежались, а этот балбес все у мамки трется. Так его и зовем — маменькин сынок! Плохо только, что умывать такого здоровяка несподручно. И балбесина он, каких свет не видывал. Муська-то умница — всех мышей переловила, а этого-то не знаю, за что и кормлю? Верно, из-за мамки и кормлю. Понимает, что сын бестолковый, старается за двоих. Ладно уж, не объест.

Мне вспомнились замечательные стихи о кошке, что усыновила щенка. Не удержавшись, продекламировал:

— Но подрос

Сынок приёмный,

И теперь он пёс

Огромный.

Бедной маме не под силу

Мыть лохматого верзилу.

На громадные бока

Не хватает языка.

Чтобы вымыть шею сыну,

Надо влезть ему на спину.

— Ох, — вздохнула кошка-мать,

— Трудно сына умывать[2]!

— Ух ты, так вы еще и стихи сочиняете! — с уважением покачал головой трактирщик.

Не успел я ответить, что стихи не мои, а совсем другого поэта, как мой камердинер в штатском похвастал:

— Это что, про какую-то кошку сочинить, плевое дело! Господин следователь «Гимн полиции» сочинил, его уже по всей России поют.

Я засмущался. Видимо, из врожденной скромности. Но очень кстати подъехала карета, надо трогаться.

В Череповец приехали уже поздним вечером. Опять-таки — почтовикам положено останавливаться на станции, но моему кучеру пришлось отвозить меня до Окружного суда. Я что, бумаги и вещественные доказательства домой потащу? Нет уж, подниму служителя, все занесу в свой кабинет, а уж потом отправлюсь домой.

Мой «камердинер» порывался донести вещи временного хозяина до дома, но я отправил Савушкина спать. Уж как-нибудь саквояж-то и сам дотащу, недалеко.

Луна куда-то спряталась, но дорогу я отыщу. Услышав, что неподалеку блеет коза, мысленно усмехнулся. Вспоминал про коз! А кто же завел? Перед моим отъездом в университет точно никто поблизости не блеял.

Только вошел во двор, как из сарайки, где у Натальи Никифоровны хранилось всякое барахло, раздалось блеяние. Что за фигня?

— И кого там черти несут? — послышался голос Аньки. — Я вот сейчас выйду, да Маньку спущу!

— Анна, что здесь за хрень⁈

Из дома выскочила радостная Анька. Повисла у меня на шее, быстренько чмокнула в заросшую щеку.

— Ой, Иван Александрович, Ванечка, как чувствовала, что ты приедешь! Баню истопила, вода еще остыть не должна.

— Анна⁈

— Ме-ее! — отозвалась из сарайчика коза, словно ее спрашивали.

— Анна Игнатьевна, я кого спрашиваю?

— А это Манька, я тебя потом с ней познакомлю. Ваня, ты в баню иди, — засуетилась Анька. — Давай саквояж свой, я тебе сейчас чистенькое белье притащу. Я пока пойду самовар поставлю, что-нибудь вкусненькое приготовлю. Голодный небось?

— Ме-ее! — опять подала голос мелкая и рогатая скотинка.

— Хочешь яичницу тебе поджарю? Вань, с колбаской, как ты любишь… Помоешься, покушаешь с дороги…

Кажется, у меня теперь две сестрички — Аня и Маня. Пойди теперь, разберись — где коза, а где девочка?

А внутренний голос ехидненько сказал: «А у коз братец Ваня!»

[1] Сергей Чухин

[2] Валентин Берестов