Господин следователь. Книга седьмая

Глава двадцать вторая Не рубить сплеча

Как и положено после обеда — то есть, будучи сытым и довольным, отправился тянуть тяжкую служебную лямку. Но по дороге решил зайти в библиотеку. Нужно мне, понимаете ли, кое-что выяснить. Причем, это «кое-что» касается моего собственного отца и нескольких слов, сказанных ему императором. Обмолвился же Его Величество, что отец сбежал от придворной службы в киргизские степи. И что бы это значило?

Чернавский-старший наотрез отказался отвечать, значит, придется восстанавливать самому картину событий. Не то, чтобы это было для меня жизненно важным или необходимы, а так… Н-ну, простое человеческое любопытство.

Коль скоро у меня нет компьютера, то вместо поисковика пусть выступит наш библиотекарь. Озадачил я его еще в июле, когда мы с Анькой торжественно подарили нашей библиотеке книги, времени было достаточно. Теперь следовало узнать — что же он накопал?

Интересовала меня Киргизская комиссия тайного советника Гирса, в которой принимал участие мой отец. Да, получается, он оставил маменьку одну, с трехлетним сыночком (со мной, между прочем!), на целых два года? Нет, на полтора. Но все равно, срок немаленький.

Интересно, что же им тогда двигало? Отцу в ту пору было… двадцать пять лет, матушке — двадцать два. Судя по их отношениям, сохранившимися и по сию пору (а мне, к слову, очень нравятся семейные пары, сохранившие любовь на протяжении многих лет) Чернавскому-старшему требовались очень сильные побудительные мотивы.

Удалось кое-что выяснить о самом Федоре Карловиче Гирсе. Сейчас он у нас действительный тайный советник, кавалер высших орденов империи. В некотором смысле, мой коллега — в 1854 году, будучи чиновником по особым поручениям МВД, Федор Карлович был председателем судебной комиссии по расследованию убийства двух мальчиков в Саратове. В убийстве обвиняли евреев, едва ли не весь город, включая высших чинов, заразился антисемитизмом, но Гирсу удалось доказать, что евреи абсолютно не при чем. А на такое требуется не только профессионализм, но и смелость.

Комиссия Гирса, которую именуют то Степной, а то и Киргизской, занималась изучением быта казахов и киргизов. По итогам исследования было создано Положение об управлении Туркестанского края. Восток — очень загадочен и сложен, а чтобы им управлять, требуются немалые знания, дипломатия, уважение к существующим обычаям. В тоже время — необходимо помнить, что территории бывших самостоятельных государств вошли в состав империи, в которой имеются свои собственные законы. Так что, кого попало в эту комиссию не брали. И то, что туда вошел мой отец, должно бы о чем-то говорить.

Знаю прекрасно, но до сих пор не могу привыкнуть, что в Российской империи библиотекарями работают мужчины. Причем, далеко не старые и не увечные. Так и у нас, в Городской библиотеке трудятся аж двое сотрудников — старший библиотекарь и младший. И у обоих, как я знаю, гимназическое образование. А мне нужно поговорить со старшим. Кстати, он моложе своего подчиненного лет на десять.

— Федор Федорович, — приветливо поклонился я, подойдя к стойке, за которой громоздились еще неразобранные книжные тома. Видимо, откуда-то прибыло поступление.

— Иван Александрович, отыскал, — радостно сообщил библиотекарь, вытаскивая и шлепая на прилавок (стойку, разумеется) не слишком и толстую книгу. — В наших фондах отыскался отчет экспедиции господина Гирса. К сожалению, — развел руками библиотекарь, — у нас всего один экземпляр, и попал-то к нам чудом, поэтому домой мы его вам дать не сможем.

— Я только быстренько посмотрю. Если найду что-то интересное, сделаю выписки, потом верну, — пообещал я, забирая книгу и отправляясь в уголок.

Пока просто полистаю, потому что надо бы и на службу идти, а не наглеть. Но точно знаю, что у меня имеется минимум полчаса, потому что Лентовский раньше четырех часов дня с обеда не придет.

Итак, «Отчет ревизующего по высочайшему повелению Туркестанский край тайного советника Гирса», изданный в Санкт-Петербурге, в типографии МВД. Что здесь интересного?

Раздел «промышленность». Читаем '… А. Произведение из шерсти, волоса и овчин… Нет, изготовление арканов мне не интересны. [1]

А что там в разделе «Медицина»?

«Киргизы в болезнях пользуются чрез своих докторов разными травами и в некоторых случаях весьма удачно. Поэтому я изложу некоторые средства, которыми киргизы пользуются. А) при грудных болезнях пьют декокт с корня травы Ит-Мурун. Б) от болезни зубов употребляют джилдыс — траву и корень растения усыка. В) От ран по опухоли — корень растения шукур. Г) при кашле сасапарен и корень растения Андыс. Этим средством вылечить болезни пользуют и скот. Д) Для возбуждения пота пьют чилибуху, корень растения мир. Е) для предохранения от оспы и горячки принимают ванны из травы Адреспан. Ж) От ломоты делаются припарки из гнилой травы куде».

Если кто-то считает, что я издеваюсь над медициной киргизов — совершенно напрасно. Я прожил почти год в Череповце, и все медицинские средства, которыми пользовался, опять-таки сводились к травкам и заговорам. Даже Наталью от простуды лечил ее же горчицей.

Нет бы, составители отчета растолковали — растет ли у нас растение усыка, помогающее от зубной боли, а если да, то как оно у нас именуется?

Увы и ах. Возвращая книгу библиотекарю, спросил:

— Федор Федорович, вы у нас человек начитанный, знающий. Не вспомните ли — что за событие могло случиться в 1865 году?

— У нас, это в Череповце? Или в России? — наморщил лоб библиотекарь.

— Нет, Череповец не нужен. Что-то в России. Вон, — кивнул я на «Отчет комиссии Гирса», — узнал, что к киргизам комиссию отправляли. А что еще?

Библиотекарь задумался. А я сам начал ломать голову, но на ум ничего не шло. 1860-е годы — эпоха Великих реформ. Но судебная и земская реформы начались раньше, в 1864 году, а реформа городского самоуправления случится позже[2]. Россия не вспоминалась. Зато припомнилось иное:

— Вот, знаю, что в Северо-Американских Соединенных штатах президента убили. Вернее — смертельно ранили, но это детали.

— О, так и у нас смерть случилась, — вспомнил библиотекарь, — великий князь и цесаревич Николай Александрович умер. Я как раз гимназию заканчивал, в апреле панихиду служили.

Точно. В 1865 году скончался Николай Александрович, старший брат ныне правящего императора. Есть ли какая-то связь между смертью цесаревича и отъезда Александра Чернавского в степи? Пока не знаю. Не исключено, что абсолютно никакой, но все может быть.

На службу явился вовремя — даже раньше начальника. Губернский секретарь, завидев меня, опять обрадовался:

— И снова вы, как по заказу, Иван Александрович, — сообщил заведующей канцелярией. — Вот, посмотрите — от исправляющего должность исправника господина Щуки сверток прислали и рапорт с уведомлением.

Развернув сверток обнаружил в нем револьвер и три патрона… Рапорт составлен городовым Федором Смирновым, сообщавшим, что вчера, в вечернее время, мещанка города Череповца Наталия Петровна Будсбергова, проживающая по улице Садовая в собственном доме, явившись в ресторан «Горка» по улице Казначейская, сдала буфетчику Фомину револьвер с тремя патронами и попросила его сохранить до тех пор, пока она не отправится домой. Фомин тотчас же отправил полового за городовым, а он, городовой Смирнов, изъял оружие, потому что с заряженными револьверами ходить по улицам воспрещается.

В уведомлении же надворный советник Щука сообщал, что отправляет оружие и рапорт в Окружной суд, для принятия решения.

— Что скажете, Иван Александрович? — поинтересовался заведующий канцелярией.

— Это не к нам, это к мировому судье, — сообщил я, мысленно обматерив Щуку. Да, понимаю, что человек боится взять на себя хоть какую-то ответственность, но направлять в Окружной суд всякую ерунду — чересчур. Абрютин бы уже отдал распоряжение передать револьвер и рапорт по подсудности, не захламляя нашу канцелярию.

— Я тоже так считаю, что в мировой суд, — кивнул заведующий канцелярией, пододвигая мне лист бумаги и кивая на чернильный прибор. — Вы уж сразу черкните ответ господину Щуке, как товарищ прокурора, а я в журнал учета запишу, потом с курьером верну.

Разгладив лист бумаги, который был и без того гладкий, начал писать, что данное дело должен рассматривать мировой суд, в соответствии со статьей… А какой именно?

С задумчивым видом поинтересовался:

— Игорь Иванович, не напомните статью Уложения о наказании?

— 118 статья гласит, что заряженное оружие можно хранить дома, брать в дорогу, и на охоту, но ни в коей мере нельзя брать его с собой в общественное место, — быстро отозвался заведующий канцелярией.

— Ух ты! — восхитился я. — Да вам бы самому в пору помощником прокурора служить!

— Так у меня образования никакого нет, — вздохнул завканцелярией. — Была бы хоть церковно-приходская школа или городское училище. Я ж так, самоучка. А Уложения да циркуляры по должности приходится знать. Через мои руки столько бумаг прошло — поневоле запомнишь.

— Так ведь не поздно еще, — хмыкнул я.

— Нет-нет, не нужно, — замахал руками губернский секретарь. — Уж лучше я тут, и спокойнее, и решения принимать не надо. Я даже знаю, что дадут этой дуре рубль штрафа и револьвер вернут.

А тут как раз явился и наш начальник.

Николай Викентьевич, хоть и подобревший после обеда, все равно был суров.

— И зачем вы мне это все принесли? — недовольно спросил он, кивая на уголовное дело. — Листочки пронумеровали, дело подшили — и к прокурору. Или сами пишите обвинительное заключение, такое право вы нынче имеете[3].

— Так я же следователь, ведущий дело, — удивился я.

— Ну и что? — пожал плечами Председатель. — Дело вел судебный следователь Чернавский, обвинение вынесет исправляющий обязанности товарища прокурора Чернавский. Главное, чтобы вы по этому делу потом на заседании не были обвинителем, и в суде не сидели.

Нет, чует мое сердце, не утерплю и напишу проект еще одного новшества — о разделении судов и прокуратуры. Чтобы прокуроры не числились в одном ведомстве с судьями, а являлись «всевидящим оком закона» и контролировали исполнение буквы закона. Взять за основу практику моего времени — Верховный прокурор, губернские и уездные прокуроры. Но, опять-таки, деньги понадобятся и люди с образованием. Беда с этими реформами — все время требуют кадров и средств. И побольше.

— У меня еще кое-что есть, — сообщил я и принялся рассказывать о профессиональном несоответствии судебного следователя Зайцева и нерадивости исправника Сулимова.

Николай Викентьевич задумчиво потер лоб, посмотрел на меня и вздохнул:

— И что вы предлагаете сделать со следователем Зайцевым?

— Как минимум — уволить. Максимум — отдать под суд за фальсификацию дела.

— А в чем фальсификация дела?

— Ну как в чем? — удивился я. — Осмотр места преступления не провел, круг лиц, причастных к совершению преступления не установил и не допросил. Еще пошел на поводу у исправника. Пусть не фальсификация, но профессиональная непригодность.

— Иван Александрович, а вы поставьте-ка себя на его место, — предложил Лентовский. — Предположим, вы находились где-то за городом… Дней так пять или семь. Вернулись, а вам сообщают, что было убийство и самоубийство, тела уже похоронены — не оставлять же их поверх земли, есть рапорт городового, есть заключение врача. Что бы вы сделали?

— Стал бы разбираться. Осмотрел помещение, где произошло убийство и самоубийство. Допросил бы для начала городового, соседей, потому мужа погибшей… — начал я, но наш генерал меня перебил:

— Стоп-стоп-стоп. Это вы говорите про себя. Вы у нас человек определенных жизненных устоев, враг преступности, сами ищете преступление. А вы обязаны это делать по долгу службы?

Вот тут я задумался. А ведь и на самом-то деле. Судебный следователь работает по факту совершения преступления, а этот факт ему сообщает полиция. Есть факт и сообщение — есть и преступление, а нет, так и суда нет. Теоретически, разумеется, следователь обязан открыть дело по обстоятельствам, ему известным, но, опять-таки — откуда он узнает?

— М-да… — протянул я.

— Следователь Зайцев трудится в должности пятнадцать лет. Я его еще по Белозерску помню, когда там Окружной суд был. По всем преступлениям, о которых ему сообщала полиция, проводил расследования добросовестно, нареканий на него нет, у него около десяти дел, которые рассмотрел суд.

— Десять дел за пятнадцать лет⁈

— А что, разве мало? — хмыкнул Лентовский. — Это к вам убийства да прочее словно липнут, а у него все в порядке. Я даже помню, что у Зайцева половина дел была о просроченных паспортах. Теперь-то этими делами мировой судья занимается, а раньше мы.

— А исправник?

— А что исправник? — пожал плечами Николай Викентьевич. — Он же в отсутствии был, верно? И его помощник тоже. Какой с них спрос? А пристав, как вы сказали, покойников боится. Плохо, конечно, но дело-то житейское. И кто останется крайним?

— Пристав и останется, — вздохнул я. — А еще городовой.

— Вот-вот… И что с приставом сделают? — поинтересовался Лентовский и сам же ответил. — Губернатор напишет исправнику, чтобы тот выразил приставу неудовольствие, вот и все. В худшем случае наградных лишат.

Нет, определенно нужна новая реформа. Чтобы прокуратура, помимо всего прочего, следила за тем, чтобы полиция не занималась укрывательством преступлений. Без перегибов, разумеется, не обойдется, но уж лучше так. Чтобы исправники не чувствовали себя маленькими царьками, от которых зависит и жизнь, а еще и смерть.

— Есть и еще кое-что, — грустно сказал Лентовский. — Понимаю, что вы человек честный и правильный. И где-то даже слишком правильный. Еще знаю, что вы человек очень порядочный. Кому бы другому и говорить не стал, а вам, из уважения, пусть вы и молоды… вам откровенно скажу, как на духу: даже если бы и можно было Зайцева уволить или под суд отдать — я бы вас попросил шума не поднимать… Понимаете, почему?

— Казначей? — только и спросил я.

Тут догадаться не сложно. Наверняка казначей не ограничился тем, что выписал жалованье на пребывавшего в отпуске следователя Чернавского, а еще что-нибудь намастрячил. Теперь ревизия это вскрыла. Дальше, скорее всего, господину казначею предложат вернуть украденные средства и уйти по-хорошему, а нет — так пойдет он под суд. И у Лентовского теперь неприятности. Уволить его, разумеется, никто не уволит, но вот выговор объявить могут. А что плохо, так это то, что ревизия проводится двумя ведомствами — и нашим, и казначейством. Вот тут может быть выговор не от Председателя Санкт-Петербургской судебной палаты — это не так и страшно, а от министра юстиции. Или, не дай Бог, от самого государя. Но от государя — если тому доложат. А если еще из-за Зайцева шум поднимать… А стоит ли оно того?

— Как я понимаю, вы Зайцева и исправника Сулимова уже изрядно напугали? — поинтересовался Лентовский, полистав дело. — Вижу, что эксгумацию проводили, все заключения на месте, протоколы допросов… Вон, даже следователя допросили.

— Был грех, — признался я. — Допрос Зайцева вырвать и выкинуть?

Даже и вырывать не надо, дело-то не подшито.

— Лучше я сам, — сказал Лентовский, вытаскивая протокол допроса моего коллеги и пачки бумаг. — Оставлю у себя, а в деле этот протокол совершенно лишний. И ваша совесть спокойна. Вы все сделали, ничего не порвали, не сожгли. Убийца вами изобличен, предстанет перед судом. Свое негодование нерадивым служителям выразили. А если что-то не так — тут уж начальник виноват. Надеюсь, я вас не слишком расстроил?

— Немного, — не стал я спорить. — Но вы еще преподали мне урок.

— Если так — это хорошо, — усмехнулся Лентовский. — Когда вы сами станете начальником — а вы, не сомневаюсь, им станете очень скоро, вам придется думать не только о совести и законе, но и о прочих вещах. Например — где же взять подчиненных, чтобы они только по совести да по закону работали? Увы, Иван Александрович, не будет у вас идеальных людей. Сплеча рубить можно, но, если есть возможность этого не делать — не делайте.

[1] Впрочем, для любознательного читателя сообщаю, что арканы «вьются из одной бараньей шерсти и иногда с примесью конского волоса и козьей шерсти; арканы эти обыкновенно употребляются при перевозке тяжестей в дальние дороги, а также и с чисто конского волоса, пестрые — эти последние делаются только для вьючки приданого выдаваемой замуж невесты».

[2] В 1865 году была Цензурная реформа, но кто, кроме специалистов о ней вспомнит?

[3] Напомню, что в то время обвинение составлял не следователь, а прокурор.