Господин следователь. Книга седьмая

Глава четырнадцатая Главный подозреваемый

Мой главный подозреваемый — отставной майор и непременный член Уездного по крестьянским делам присутствия Николай Александрович Никитский напоминал классического русского барина — крупный, бородатый, с интеллигентными манерами. Но сам я пока с такими «классическими» барами не встречался, поэтому подбирал для сравнения что-то киношное. Вот, исполнитель главной роли в сериале «Кулагины» (посмотрел как-то пару серий, на большее здоровья не хватило) вполне подошел бы[1]. Или тот актер, что в фильме «Гараж» играл профессора, увлеченного молодой аспиранткой. Фамилию не помню, но запомнились его барственные манеры, а еще голос — мягкий, бархатистый, слегка ироничный. Наверное, этому артисту доводилось играть и роли помещиков[2]. Не знаю, насколько он был хорош, потому что, на мой взгляд, под маской иронии скрывалась какая-то беспомощность и ранимость. Вот и Никитский, похоже, такой же. Впрочем, пока подожду с выводами, потому что первое впечатление может быть ошибочным.

— Никогда не был в роли подозреваемого в убийстве, — сообщил мне господин Никитский, усаживаясь на стул. — И вообще — никогда не был ни под судом, ни под следствием.

А это уже анкетные данные для моего протокола. И спрашивать не нужно. Хотелось сказать — дескать, дорогой мой вдовец, все в этой жизни случается в первый раз, но посмотрев на глаза помещика, шутить не стал.

— Жарко, — констатировал господин Никитский. Вытащив из кармана платок, принялся вытирать шею и лицо, покрытое каплями пота.

Еще бы не жарко! Настежь раскрытое окно мало помогает. Ни кондиционера, ни вентилятора, а я сижу здесь в шерстяном мундире, застегнутом на все пуговицы. А мой собеседник — тот вообще в костюме-тройке, да еще и в распахнутом летнем пальто.

И отчего я в разговоре с государем не предложил ему другую идею, более важную, нежели какие-то женские курсы, полицейская школа или железная дорога? Надо было обосновать, что для чиновников следует вводить летнюю форму одежды — рубашку с короткими рукавами, открытый ворот. Штаны сойдут эти — белые и хлопчатобумажные.

И изменить женскую моду. Девчонки — возрастом мой Аньки или Леночки, ходят в длиннющих платьях, вместо того, чтобы бегать в каких-нибудь шортиках или юбочках. И нашему мужскому взгляду вельми приятно, и барышням гораздо прохладнее.

Боюсь, однако, что в Росси построить Транссибирскую железную дорогу будет проще, нежели ввести моду на мини-юбки.

Никитский производит впечатление порядочного и честного человека. Как же он в таком учреждении, как «Уездное по крестьянским делам присутствие» трудится, причем, на безвозмездной основе? В наших уездах это самое главное учреждение. Как не крути, Российская империя — аграрная страна, большинство населения составляют крестьяне. А у крестьян проблем и вопросов всегда хватает — здесь недовольны размежеванием сенокосов между двумя деревнями, а тут посчитали, что помещик неправильно поделил землю, отдав им неудобную часть, а деньги брал, как за добрую. А в этом селе отец поссорился с сыном, который требовал отделения, а тут добросердечные соседи узнали, что дед и бабка, после смерти родного сына, выгнали из собственного дома невестку, вместе с малолетним внуком, а теперь возжелали захватить себе землю, ранее принадлежавшую их сыну.

Думаете, так не бывало? Еще как бывало. А кто не верит, пусть вспомнит историю Павлика Морозова, за убийством которого не стояло никакой политики, а имелось желание деда и дядьки отобрать у мальчишки землю.

С другой стороны, почему бы непременному члену не быть порядочным и честным? Бьюсь об заклад, что в уезде Николая Александровича уважают.

— А с чего вы взяли, что вы подозреваемый в убийстве супруги? — поинтересовался я.

— Сам бы я об этом не догадался, по правде-то говоря, — хмыкнул Никитский. — Думал — если я никого не убивал, то на каком основании меня станут подозревать? Честный человек — он остается честным. Ежели бы я сам убил Липу, то сам бы признался. Сам бы явился к исправнику и сказал — мол, вот, вяжите.

А вот в этом я не слишком уверен. Впрочем, была у меня одна подследственная дамочка, с повышенной чувствительностью и странными представлениями о дворянской гордости и чести. Но такие люди редкость. Или у отставного майора наивность зашкаливает.

— А кто вас просветил на этот счет? — поинтересовался я.

— Нашлись умные люди. И исправник наш, да и моя гражданская супруга. Кстати, она вам передает поклон. Она мне сказала — с Чернавским лучше говорить откровенно. Он и сам человек честный, с ним лучше рассказывать все.

— Вот как? — удивился я. — Приятно, разумеется, услышать о себе такие слова… Но разве я знаком с вашей гражданской женой?

— Она уверяет, что да. Вы разбирали ее жалобу, а потом допрашивали по поводу убийства предводителя Череповецкого дворянства Сомова и выступали свидетелем обвинения на суде.

Ну ёшкин же кот! Любовь Кирилловна Зуева, гувернантка в доме господина Сомова! Только тут ее не хватало.

А ведь и всего-то пару минут назад вспоминал эту дамочку… Так, а мне говорили, что отставной майор живет в имении вместе с любовницей. Любовница приехала из Череповца, а ее мать проживала в Кириллове, хотя и не здешняя. А Никитский, стало быть, забрал будущую тещу в поместье? Бедняга. Хотя, может, у него теща золотая будет. А ведь пожалуй, Зуева и Никитский друг друга стоят.

— Надеюсь, ваша нынешняя супруга не таит на меня обиды? — поинтересовался я.

— Нет, что вы, — покачал головой помещик. — Напротив, Любаша считает вас человеком чести, тем более, что вы наказали виновника всех ее бед и ей не в чем вас упрекнуть. На допросах вели себя очень достойно, а во время судебного заседания не врали, не изворачивались. По ее мнению, вы являетесь образцом настоящего дворянина и государственного чиновника.

Уже хорошо, что обиды на меня не таит. А то ведь сиди и жди — не явится ли к тебе шальная гувернантка с отцовским пистолетом. Пистолет-то остался в суде и по закону его должны были либо продать, либо сломать. Но пистолет раздобыть, как я понял — без проблем.

А то, что меня посчитали «образцом» дворянина, позабавило. Дворяне, блин. Да все мои предки до революции либо землю пахали, либо учительствовали. Да и учительствовали те же дети крестьян, выучившиеся на медные гроши.

Да, а когда Зуеву выпустили? Кажется, ей бы еще в нашей тюрьме сидеть положено?

— А когда вы познакомились с госпожой Зуевой? — спросил я, косясь на протокол допроса, думая — уже пора записывать, или пока мы просто побеседуем?

Нет, мы станем беседовать, а я буду делать пометки. Потом все перепишу и попрошу Никитского расписаться.

— Познакомились мы с Любашей прошлой осенью, когда она приезжала навестить матушку. Не скажу, что сразу же влюбился в нее без памяти, но… Потом узнал о ее несчастье, даже отправлял деньги ее адвокату, ездил в Петербург, пытался хлопотать о прощении, но тщетно. Разумеется, ездил в Череповец, навещал ее в тюрьме. Навещал бы каждый день, но получалось лишь один раз в две недели. И так, знаете ли… В мае этого года Любашу выпустили. Не очень мне нравится это слово, но в июне, как говорят, мы с Любашей сошлись…

— А супруга как отреагировала?

— Липа, к моему счастью, все поняла. Да и отношения наши за последние три года были скорее дружеские, нежели супружеские.

Странно, конечно, но и так бывает. Живут муж с женой вместе, даже постель делят, но не более. Хотя… Мне, человеку насквозь земному, такого не понять.

— А как давно вы женаты на Олимпиаде Аркадьевне?

— С Липой мы женаты больше десяти лет… Даже двенадцать. Мне было тридцать семь. Умер отце, нужно было брать в руки имение, перспектив на службе у меня не было, вышел в отставку. Решил, что пора налаживать жизнь. А мой старинный приятель — наш нынешний исправник, сказал, что у него есть сводная сестра. Она гораздо младше нас, всего двадцать два года.

— В общем, вы прожили двенадцать лет в любви и согласии? — уточнил я.

— Не то, чтобы в любви — похоже, что ее у нас как раз не было, но в согласии. Возможно, если бы у нас появился ребенок, все пошло бы иначе. Но, увы. Я супруге не изменял, смею надеяться, что и она мне тоже… Липа предпочитала жить здесь — у нас свой дом в Кириллове, а я больше времени провожу в усадьбе — там постоянно дел хватает, без надзора не оставишь, в город наезжаю один, много — два раза в неделю, чтобы разрешать какие-то вопросы. Иной раз и вообще могу не приехать. У нас ведь так — если есть жалоба, спор, то собираемся и рассматриваем. А если нет, то зачем и наезжать?

— Как вы распланировали с покойной супругой дальнейшую жизнь? — поинтересовался я. — Вообще — она не скандалила, не возмущалась, узнав о вашей измене?

Никитский поморщился. Видимо, ему не слишком-то понравилось слово измена, но чисто формально рассуждать — так оно и было. Олимпиада Аркадьевна — венчанная жена, а Любовь Кирилловна — всего лишь любовница. Тяжко вздохнув, ответил:

— Мы с Липой — современные люди. Разумеется, мало какой женщине может понравится, если муж уходит к другой, но мы с ней договорились, что расстанемся по-хорошему. Я стану жить отдельно, она отдельно. Липа вообще считала, что у нас нет надобности официально расторгать брак — пусть будут свободные отношения, но моя гражданская супруга думает иначе. С официальным разводом могут возникнуть проблемы, но думаю, думал… что нас разведут на том основании, что нет детей. А теперь, надо полагать, у меня нет препятствий для нового венчания. Если, разумеется, вы меня не арестуете.

— Арест и тюрьма — не препятствие для заключения брака, — сообщил я, но все-таки, решил слегка успокоить вдовца. — Впрочем, искренне верю, что до этого дело не дойдет. Скажите лучше — о чем вы договорились с Олимпиадой Аркадьевной?

— В каком смысле — договорился? — не понял помещик.

— Николай Александрович, мне нужно знать все финансовые тонкости, нюансы вашего расставания. Без обид, пожалуйста. Вопросы задаю неприятные, но мне нужно знать. Как я понимаю — расставшись с супругой, вы обязаны вернуть ей приданое? Наверное назначить какую-то компенсацию?

— Приданое? Ах, приданое… Так приданое — вот этот дом в Кириллове, да и все. Но я решил, что будет справедливо, если выделю Липе единовременное пособие — пятнадцать тысяч рублей, а потом стану выплачивать на ее содержание по три тысячи рублей в год. По крайней мере — до тех пор, пока она не выйдет замуж.

Однако! Надеюсь, господин Никитский из статуса подозреваемого не перейдет в категорию обвиняемого, а иначе эти суммы, что он обещал выплачивать бывшей жене, станут одним из доказательств. Вернее — мотивом для убийства, который присяжные заседатели учтут при вынесении приговора. И домик в Кириллове, оставшийся от супруги, тоже денег стоит. Сколько недвижимость в Кириллове? Вряд ли больше, нежели у нас, значит, рублей пятьсот.

— А вы человек небедный, — заметил я. — А по нашим меркам — даже богатый.

— Я бы так не сказал, но грех жаловаться. Правда, доход с имения составляет десять, иной раз и двадцать тысяч в год — от года зависит, от урожая, от цен, да еще котовальня — с нее тысячи три, иной раз четыре.

— Катавальня? — переспросил я. — Это мастерская, где валенки валяют?

— У нас валенки котами именуют, поэтому — котовальня. Осенью и зимой до двадцати мужиков трудится, летом поменьше — человек десять.

Ишь, котовальня, словно котов катают, а не валенки. Валенки — вещь полезная в хозяйстве, но не всякому крестьянину по карману. Видел — стоят по три, а то и по пять рублей пара. У меня самого где-то валенки лежат — подарок родителей. Один раз только и понадобились, но ведь понадобились!

А двадцать мужиков — это прилично. У нас на заводе Милютина трудится человек семьдесят, а это крупнейшее предприятие не только в уезде, но и по всей Шексне, а то и по Волге. (С Волгой, конечно, погорячился, есть города покрупнее.)

— Вы сами овец разводите? — поинтересовался я.

Здешние мужики не шибко любят разводить овец. Понимаю — невыгодно такую скотину держать. Молока от нее нет, навоза мало, а сена нужно, почти как на корову. Это вам не Англия, где стадо можно почти круглый год на пастбищах пасти. У нас овец держат по две или по три, много — по пять овечек, на шерсть да на шкуры. Осенью стригут, шкуру снимают, а мясо везут в город, на продажу.

— Какое там развожу! Есть стадо в сто голов, но это так, чтобы котовалы без работы не сидели. И то — приходится стадо на два делить, а иначе и пасти негде. Обычно мой управляющий шерсть по деревням скупает, но, в основном, народ со своей шерстью едет, так им дешевле. За работу мы рубль берем.

Я несколько по иному посмотрел на Никитского. Ишь, а он молодец. Кроме сдачи земли в аренду, продажи зерна и сена, еще и катавальню учредил.

— Вам было известно, что у Олимпиады Аркадьевны появился любовник?

Не сомневаюсь, что Никитскому неприятно отвечать на такой вопрос, но он взял себя в руки и все-таки ответил:

— Я подозревал, что недавно у Липы появился мужчина, но старался об этом не думать. Она — молодая женщина, живой человек. Не скрою — у меня еще остались некоторые чувства к бывшей жене, но это, скорее, чувства собственника. И я старался гнать эти чувства, и не думать, что моя супруга, сейчас может быть с кем-то…

— Стало быть — с землемером Андерсоном вы незнакомы?

— Ну, почему незнаком? Я с ним хорошо знаком. Молодой человек, в Кириллове служит четвертый год. Мне иной раз приходится иметь дело с землемерами, если бывают жалобы по межевании. Но я с ним не знаком, как с любовником своей жены. Бывшей…

— Так, пара минут… — попросил я, принявшись записывать.

Перенеся из черновичка в протокол допроса самое главное и основное, что требуется для дела, попросил:

— А теперь расскажите мне, как вы нашли тело своей супруги?

— Я был в своей усадьбе, но 24 июля у нас было назначено заседание в Учреждении. Нужно вам объяснять — что за вопрос?

— Нет, это неважно, — отмахнулся я. — Тема, повестка дня к происшествию отношения не имеет. Итак, по сути?

— А по сути я решил приехать в Кириллов заранее, 23 июля, переночевать в нашем доме. Я же не думал, что у Липы в тот вечер будет любовник? А если даже и думал… Ушел бы в гостиницу, вот и все. Не скандал же закатывать? В общем, я хотел отдать ей оставшуюся часть денег.

— Денег? — переспросил я. — Из той суммы, что вы назначили?

— Можно даже сказать — из отступных. Я в начале июля отдал Липочке десять тысяч, осталось отдать еще пять. Вот и решил, что чем раньше передам ей эти деньги, тем лучше. А остальное собирался выплачивать ей через почту. Мне не слишком-то хотелось снова видеть свою бывшую жену. Все-таки, осталось какое-то чувство вины.

— То есть, у вашей супруги должна быть крупная сумма денег? — уточнил я.

— Наверное. Но деньги я ей передал, она их хозяйка. Остались ли деньги, положены ли в банк, потрачены — это уже не мое дело.

— Расписку, разумеется, с Олимпиады Аркадьевны вы не взяли?

— Какая расписка⁈

Ясно-понятно, никаких расписок, все на честном слове. Похвально.

— И вот, вы пришли ближе к вечеру?

— Уже не ближе, а почти ночью. Я пришел, удивился, что дверь открыта… прошел внутрь, а там…

Я записал все то, что знал и раньше со слов городового. Закончив, подал протокол допроса для подписи, а мой подследственный расписался не читая. Видимо, доверял.

Закончив, подождал, пока чернила высохнут, убрал бумагу в папочку и спросил:

— Николай Александрович, мне нужно допросить вашу гражданскую жену. Чем быстрее вы ее сможете ко мне привезти — тем лучше.

— А зачем вам Любаша? — вскинулся помещик. — Она здесь совершенно не при чем.

— Разумеется не при чем, — кивнул я. — Вот поэтому-то мне и нужно ее допросить. Николай Александрович, я верю, что вы убийства не совершали. Но одного моего доверия мало. Необходимо, чтобы это было подкреплено документально. Показания вашей нынешней жены — ваше алиби. В идеале еще должны быть показания прочих чад и домочадцев. Но с этим справится либо городовой, либо урядник. А еще нам нужно сходить в ваш дом.

— В дом? А зачем?

— Мне нужно осмотреть место преступления, составить его описание, — пояснил я. Не станешь же объяснять, что раз мои коллеги этим не озаботились, придется делать самому?

— Если вы располагаете временем — так хоть сейчас, — хмыкнул Никитский, поднимаясь с места.

Мы спустились вниз, в дежурке я увидел городового Звездина. Очень кстати. Мне как раз нужен представитель местной власти. И, тем более кстати, что он тоже был в момент обнаружении тел.

Дом Никитского — ладно, приданое его покойной супруги, располагался чуть в стороне. Вокруг деревья, кусты. Можно даже назвать небольшой усадьбой. Есть подход с самой улицы Ивановской, но можно пройти и задами, незаметно.

Мы вошли внутрь дома. Я, для начала, сделал примерный набросок первого этажа, комнаты, где обнаружили тела. До идеального чертежа, что делал Абрютин, мне далеко, но как уж сумел. Прихожая, слева кухня, там, как я знал, имеется черный ход. Там есть комната для прислуги, которой мало кто пользуется — прислуга приходящая. Справа — гостиная, гостевая комната, а прямо — лестница на второй этаж, в апартаменты хозяев.

А городовой, вместе с вдовцом, уточняли детали расположения тел. Уже вырисовывалась картина. Сначала убили самого землемера, потом ударили в спину пытавшуюся убежать женщину. И складывалось впечатление, что убийца кто-то знакомый. Почему? Да потому, что незнакомец принялся бы убивать прямо в передней.

И тут карандаш, которым я делал схему, вырвался и полетел на пол. Прокатившись по половицам, укатился под шкаф.

Я мысленно выругался, опустился на корточки и попытался вытащить свое «орудие труда». Тщетно.

— Далеко укатился, — заметил городовой. — Сейчас, ваше благородие, вытащим.

Звездин, извлек из ножен палаш, опустился на колени и принялся шуровать клинком под шкафом.

— Вот, нащупал, — с удовлетворением сообщил унтер, выталкивая из-под шкафа «потеряшку».

Но вместо карандаша выкатилось нечто-то другое…

[1] Леонид Кулагин — исполнитель главной роли в сериале «Кулагины» когда-то играл роли помещиков и генералов. Например, в фильме «Дворянское гнездо» он играл Лаврецкого.

[2] ГГ по молодости лет простительно не знать замечательного артиста Леонида Маркова. А его фильмография включает разные роли, в том числе и пирата Билли Бонса.