Господин следователь. Книга седьмая

Глава двадцатая Бумажный солдат

Во время обеда я рассказывал невесте и ее тетушке о своих мытарствах (стоило ли слово брать в кавычки? не стал), похвалился дипломом и аудиенцией у императора. Вообще-то, про экзамены и свою краткую карьеру в качестве помощника Московского окружного я Леночке писал, а вот про встречу с императором не успел. Про литературную нашу карьеру говорить пока не стал. Леночка знает, а тетушке это ни к чему.

У Бравлиных тоже имеются новости. Кроме отложенной свадьбы дочери и ее поступления на службу, имеется и другая. Пока трудно сказать, хорошая или плохая, но суть в том, что Николенька — младший брат Елены, гордость папы и мамы, отчислен из кадетского корпуса по состоянию здоровья и теперь Бравлин-старший переводит его в Вологодскую гимназию. А туда так просто не берут и баллы, полученные в Морском кадетском корпусе, в зачет не принимают, а заставляют сдавать экзамены, словно бы отрока, получавшего домашнее образование. Так что, статский советник взял отпуск и вместе с моей будущей тещей пребывают сейчас в Вологде.

Забавно. Сын моего друга Василия Яковлевича из вологодской гимназии переводится в Санкт-Петербург, зато на его место поступает теперь Николай Бравлин, учившийся в столице. Круговорот, можно сказать. Абрютин, кстати, повез жену и сына в Санкт-Петербург — приказ о переводе подписан, но у него месяц на передачу дел, а пока нужно обживаться на новой (служебной!) квартире, устраивать сына в гимназию. Исправляющим обязанности исправника будет пока господин Щука, а там уж губернатор подберет подходящую кандидатуру. Иной раз думаю — может, надавить на батюшку, пусть он за Щуку похлопочет? Тот, по крайней мере, вреда не принесет, пока Ухтомский в приставах. Ну и я в судебных следователях…

Еще мне показалось, что тетушка и Леночка что-то не договаривают. Николенька отчислен по состоянию здоровья? Пусть так. Но не исключено, что причиной стали какие-то иные факторы. Судя по рассказам Лены о братце, тот был слишком «домашним», а таким сложно приходится в сугубо мужских коллективах, будь то армейская казарма или кадетский корпус.

Обед съеден, рассказ о встрече с государем закончен (без излишних подробностей), часы с бриллиантовой короной Российской империи предъявлены, теперь можно бы дать возможность жениху с невестой побыть наедине. Но куда там.

Госпожа Десятова устроилась у окна, вроде бы, читает роман, но поглядывает на нас. А мы с Леночкой устроились на диване. Чинно так, разве что держим друг друга за ручку, но это дозволяется.

— Ваня, нам нужно поговорить.

Когда твоя любимая девушка, да еще и невеста, произносит такую фразу, поневоле не ждешь ничего хорошего.

— Как скажешь, — покладисто кивнул я. День-то все равно плохо начался, пусть уж до кучи. Вполне возможно, что Елена собирается отодвинуть день нашей свадьбы еще подальше. Не на год, как мы с ней договаривались, а года на два. Она еще не знает, что два года в Череповце мне государь не дает. Но это потом.

Но речь пошла не о нас.

— Ваня, я получила письмо от Ольги Николаевны, — сообщила Лена. — Если хочешь, могу тебе его дать — сам прочтешь.

— Лучше на словах перескажи, — предложил я.

Не люблю читать чужие письма, даже если разрешают. По долгу службы — ради Бога, а так — упаси Господи!

— Ольга Николаевна просит, чтобы я приняла участие в судьбе твоей кухарки. Более того — она намекает, что Аня не совсем крестьянка. Говорит, что, если потребуется, пусть Иван сам все расскажет.

М-да, дела. Но эту тайну от Лены все равно не сберечь, да и тайна ли это? Кажется, уже столько людей узнало о реальном происхождении моей прислуги, что оставлять невесту в неведении просто глупо. Да она потом обидеться может.

— Выяснилось, что Анна — незаконная дочь князя Бориса Голицына, — сообщил я. — Мне об этом рассказал наш пристав — он некогда знал и покойную мать Анны, и самого князя. Да и от Ани это в секрете не держалось… А когда мы приехали в Санкт-Петербург, маменька посмотрела на барышню и та ей сразу показалась похожей на соученицу по гимназии — княжну Софью Голицыну. Нынче, кстати, она графиня Левашова, особа, приближенная к императрице. Маменька решила, что тетушка будет рада обрести племянницу, но ошиблась.

— А что с отцом?

— Борис Голицын погиб на войне. Как я полагаю — он знать не знал и ведать не ведал о дочери. Но Анька своим отцом считает Игната Сизнева — того, кто ее вырастил. Кстати, совершенно правильно считает.

— Как интересно и романтично!

Глаза у Леночки прямо-таки загорелись. Ага, как в романах — незаконнорожденное дитя седого графа, ставший наследником огромного состояния и титула. Кто там у нас такой имеется? А, Пьер Безухов — сын екатерининского вельможи.

— А почему тетушка отказалась признать племянницу? — удивилась Леночка. — Мне кажется — она должна быть рада. Все-таки, что-то осталось от брата, чем это плохо? Неужели бы я отказалась от дочки брата Николеньки? Да как же так?

Ох, какая она у меня еще наивная девчонка. Но верю, что Лена бы не отказалась от племянницы или племянника.

— Лена, не знаю, чем руководствовалась госпожа Левашова, но факт остается фактом. Племянницу она не признала — пусть это останется на ее совести, а коль скоро, Голицыны не у дел, то раз мы с маменькой все это затеяли, нам и расхлебывать. Понятно, что Аню в ее прежнем состоянии оставлять нельзя, но и с будущим у нее пока неопределенно. Пока у меня простая задача — барышня должна закончить гимназию, получить аттестат.

До Циркуляра «О сокращении гимназического образования» (сиречь, «циркуляра о кухаркиных детях») еще время есть, но все равно нужно спешить. У нас ведь всегда так — «во исполнении вышестоящих указаний», начнутся перегибы на местах.

— Раньше она собиралась заняться каким-то делом, что прибыль приносит, — продолжил я, — заводик кирпичный открыть, а теперь мечтает поступить на Женские медицинские курсы.

— Но курсы закрыли! — удивилась Леночка. — Из моего класса две девочки мечтали туда поступить — но набора нет.

— Батюшка мне говорил, что он планирует перевести курсы из ведения военного министерства себе, — сказал я. — В МВД врачи позарез нужны, так почему бы курсы не восстановить? Понятно, что это не сегодня, но в следующем году, надеюсь, опять откроют набор.

— Эх, какая жалость, — огорчилась моя невеста. — Девочки-то не знают!

— Так об этом пока знает всего несколько человек, — улыбнулся я. — Государь, товарищ министра с супругой, а еще я. Теперь еще и ты знаешь. Но у меня просьба — пусть это пока останется нашей тайной? Мало ли что может быть. А вдруг не удастся в следующем году обучение возобновить? Вдруг военное министерство упрется, начнутся согласования, переписка. С нашей бюрократией перевод может не год занять, а целых два.

Леночка какое-то время сидела молча, о чем-то размышляла, потом спросила:

— Ваня, а в чем моя роль? Ольга Николаевна попросила, чтобы я приняла участие в судьбе Ани, а мне пока ничего в голову не приходит.

— Леночка, а ты помнишь сказку о Золушке? — поинтересовался я.

— Разумеется помню, — вскинула брови барышня. — Сама подумала, что Аня — это Золушка, а Ольга Николаевна решила стать феей-крестной.

— А вот здесь ты ошибаешься, потому что фея-крестная — это ты.

— Я⁈

Ох, какая красивая у меня невеста, когда изумляется. Разумеется, она у меня всегда красивая, но сейчас особенно. Даже ротик от изумления открыла.

Пока Анна Николаевна не смотрит, надо быстренько поцеловать у любимой нижнюю губу. А теперь верхнюю. Успел!

— Ты уже приняла участие, — хмыкнул я. — Ведь это ты подарила Ане свое пальто, а еще юбку с блузкой.

— Ну и что? Вещи, пусть и приличные, но я из них выросла.

— Вот-вот… Я-то думал, что привезу в Санкт-Петербург кухарку, а привез барышню. Знаешь, никогда не считал себя дураком, но не задумывался — как может женщину изменить одежда! Привез бы девчонку в сарафане, в какой-нибудь шушуне — осталась бы она Нюшкой, а коли привез в наряде барышни, иной расклад. (Не стал говорить, что маменька поначалу испугалась — а не украл ли мальчик себе невесту?) На кухарку бы и внимания не обратили, а вот на барышню… Маменька посмотрела, едва слезу не пустила. Вспомнила подружку, свою молодость. Так что, это ты для крестьянки и платье наколдовала, и туфельки. Бала, правда, там не было, не до развлечений, но впечатление Анна произвела. Так что, любимая моя, придется тебе оставаться в роли доброй феи и дальше.

— Всегда представляла себе фею-крестную как даму в возрасте, — с сомнением покачала Леночка головой.

— У фей возраста не бывает, — заметил я. — Все феи юные и красивые, как ты. Но ты у меня нынче не гимназистка, а целая учительница иностранных языков. Так что, придется соответствовать. Не удивлюсь, если среди твоих учениц окажутся барышни, старше тебя.

— А почти все меня старше, — усмехнулась моя невеста. — Восьмой класс — это будущие домашние учительницы и учительницы земских школ. Они к нам со всей губернии понаехали. Только две барышни мои одноклассницы, а остальные уже и гимназии позаканчивали, даже поработать успели. И двадцать лет есть, и двадцать два. Одной даже двадцать семь!

Я только развел руками. Судьба педагога такая — быть старше своего собственного возраста, а иначе уважать не станут.

— А теперь скажи-ка мне дорогой жених, — сузила глаза Леночка. — Уж не уготована ли тебе в сказке роль принца? Того самого, что с хрустальным башмачком бегал? Не считай, что я ревную… Хотя…

Невеста немножко замешкалась, потом решилась:

— Да, мой Ванечка, врать не стану — ревную. Одно дело, если красивая барышня простая крестьянка, твоя прислуга — к ней и ревновать неприлично, совсем другое — княжна.

— Ну, она не княжна, а крестьянка. Это раз. А два — так мне, в этой сказке, скорее роль братца уготована. В старой версии «Золушки» только сестры у девушки были, а теперь, вишь, будет и братец. Это я к тому, чтобы ты не удивлялась, если Аня меня по имени назовет.

Я вкратце пересказал Лене эпопею с нашими московскими родственниками и их требованием нам с Анькой обращаться к друг к другу по имени.

— Тогда, наверное, имеет смысл, чтобы Аня и меня называла просто по имени? — предложила Лена. — Иначе стану себя неловко чувствовать.

— Ни в коем случае! — замахал я руками. — У тебя все равно статус выше. Ты учительница, она гимназистка. Я-то как-нибудь переживу, если кто-то услышит, а тебе нельзя.

Нам с Анькой было гораздо проще, пока она меня по имени и отчеству называла. Теперь обратно перейти уже не получится. Главное, чтобы на людях не вырвалось.

— И что же я должна делать? — недоумевала Лена.

— А ничего. Главное, чтобы ты ничему не удивлялась, — посоветовал я и мрачно добавил: — Особенно нашей козе.

— Козе?

— Ага. Белобрысой и наглой, — вздохнул я. — Родители Аньки — в смысле, отец и мачеха, козу решили на мясо забить, а Нюшке ее жалко стало. Привела ко мне, теперь я не только домовладелец, а еще и козовладелец.

— Вот это да! — отчего-то пришла в полный восторг Леночка. Повернувшись к тетушке, спросила: — Тетя Аня, сходишь со мной на козу посмотреть? Или мне с горничной сходить?

— Да что мы, коз не видели? — удивилась тетушка. Пожав плечами, хмыкнула:

— А вообще, можно и сходить. Заодно посмотрю — что там с домом Натальи Никифоровны случилось? Слышала, что там ремонт делали, любопытно увидеть. И на княжну незаконнорожденную посмотреть.

— Тетя Аня, так ты же ее видела?

— Видела девку простую, прислугу, а теперь и на княжну нужно глянуть, — решительно заявила тетушка.

Не знаю — отличается ли внешне княжна от прислуги, но раз тетка хочет — пусть смотрит.

— Приходите, чайку попьем, — радушно пригласил я. — А если еще капусты для козы прихватите — все будут рады. И коза, и княжна.

— Нет уж, мы без капусты как-нибудь, да и без чая пока, а так, мимоходом, — хмыкнула тетушка. — А еще, дети мои — вам еще не надоело говорить о прислуге, пусть даже бывшей? Если голова у барышни имеется на плечах — она все сама сделает. Вы ей уже помогли, что еще?

Э, вот тут я не согласен. Не то нынче время, чтобы кухарки отрывались от плиты и принимались… Нет, не управлять государством — Владимир Ильич такой глупости не говорил. А говорил он о том, чтобы кухарка училась управлять государством. Аньке, разумеется, государством управлять не придется, поэтому учиться такому делу даже не стоит, а вот ученый из нее выйдет.

Но говорить ничего не стал. Все равно, будущим Анны не тетушке заниматься, а мне.

Анна Николаевна хитренько посмотрела на меня.

— Иван Александрович, а я, по правде говоря, соскучилась по вашим песням. Или романсам? Даже не знаю, как их назвать?

— Да, Ваня, я тоже соскучилась. И по тебе, и по твоим песням, — поддержала Леночка. — Гитару принести?

Раз женщины хотят песен, исполню. Что бы такое спеть? Пожалуй, вот это в тему. И под настроение.

— Один солдат на свете жил,

красивый и отважный,

но он игрушкой детской был:

ведь был солдат бумажный.

Он переделать мир хотел,

чтоб был счастливым каждый,

а сам на ниточке висел:

ведь был солдат бумажный.

Он был бы рад — в огонь и в дым,

за вас погибнуть дважды,

но потешались вы над ним:

ведь был солдат бумажный.

Не доверяли вы ему

своих секретов важных,

а почему?

А потому,

что был солдат бумажный.

А он судьбу свою кляня

Не тихой жизни жаждал.

И все просил: огня, огня.

Забыв, что он бумажный.

В огонь? Ну что ж, иди! Идешь?

И он шагнул однажды,

и там сгорел он ни за грош:

ведь был солдат бумажный[1].

[1] Булат Окуджава