Господин следователь. Книга седьмая

Глава двадцать первая Отстекленная подпись

Петр Прокофьевич — наш служитель, отставной солдат и участник боевых действий, по-прежнему смущается, когда я протягиваю ему руку. Но, по крайней мере, не шугается, как в прежние времена. Вот и теперь, вскинув морщинистую руку к фуражке и, только потом ответил на мое рукопожатие.

— Иван Александрович, а вправду говорят, что вы у самого царя-батюшки были?

— Был, — кивнул я, потом полез в карман, чтобы продемонстрировать царский подарок.

Я нынче таскаю «царские» часы с собой, потому что всем интересно на них посмотреть. Даже после получения мной ордена не было такого ажиотажа. Орден и орден, кого им удивишь? А здесь, вишь, награда из рук государя.

Кажется, чего и смотреть-то? Часы и часы, только с бриллиантами и двуглавым орлом. Вон, Иван Андреевич Милютин, однажды удостоившийся аудиенции у предыдущего императора, перстень с вензелем получил, так он его не носит. Или носит, но по особо торжественным дням. Наверное, когда Иван Андреевич получил перстень, ему тоже приходилось демонстрировать его публике, но со временем страсти улеглись. А я тут, свеженький.

Мне бы последовать примеру Аньки, которая подарком императрицы не хвастается, держит его где-то в укромном местечке, вместе со своим золотишком, но не получилось. Оказывается, даже личные подарки государя вписываются в чиновничий формуляр и сообщение о царской милости из царской же канцелярии прибыло в Череповец еще до моего приезда. А вот приказ о присвоении судебному следователю очередного звания (то есть, чина), пришел позднее. Министерство юстиции работает медленнее, нежели Канцелярия государя.

Петр Прокофьевич с уважением и, даже благоговением, осмотрел часы, даже к уху приставил, чтобы послушать, потом вернул владельцу.

— А я, Иван Александрович, тоже для вас подарок припас, — полез служитель за пазуху. Вытащив узкий прямоугольный пенал, протянул мне. — У меня еще с Крымской войны лежит. Мне-то и не к чему, а вам пригодится.

— Спасибо, — от души поблагодарил я старика, рассматривая подарок. А вещь и на самом деле нужная — давно собирался обзавестись чем-то вроде пенала, чтобы складывать в него канцелярские принадлежности. Я-то пока просто засовываю свои ручки в папку, они вылетают и теряются. А здесь все что нужно — отделения для ручки, для карандаша и для вставочек. Маленькая чернильница с завинчивающейся крышечкой у меня уже есть, теперь и пенал появился. И в мою «походную» папку идеально войдет. Сзади даже специальная защёлка есть.

Пенал серебряный, на крышке надписи на английском «Glasgow» и «Scott». Глазго, как я понимаю, город, а Скотт — фамилия ювелира, а не выдающегося писателя.

— Петр Прокофьевич, мне даже и неудобно, — застеснялся я. — Вещь недешевая, да еще и трофей, небось?

— Под Балаклавой в офицерской палатке взял, — подтвердил старый солдат. — А зачем взял, сам не понял. Но там много чего было, как не взять? Думал — продам потом, а так и не продал. Вон уже сколько лет прошло, а он как лежал, так и лежит. Помру — медали мои пусть в гроб положат, вместе со мной, а пенал-то кто-нибудь заберет, да и забудет, а так он у вас обо мне останется, на память.

Петр Прокофьевич знал, что мой дед — или, дед Ивана Чернавского, но это без разницы, погиб в Севастополе, поэтому подарок старика был вдвойне приятен. А в этом пенале хранил свои ручки какой-нибудь английский офицер, возможно, что даже из того корпуса легкой кавалерии. Нет, там бригада была.

— Сберегу, — пообещал я. Немного подумав, добавил: — Даст бог — дети будут, им этот пенал завещаю на память о русском солдате.

Наверное, прозвучало высокопарно, зато искренне. Жив буду, да будут у нас с Леночкой дети, расскажу им об этом пенале и о том ветеране, который мне его подарил. А для меня этот серебряный пенал — не поймите неправильно, дороже, нежели часы императора. Да, понимаю, часы государя — награда достойная, но часы Его Величество не только мне подарил, а кому-то еще. А вот этот пенал…

Я еще раз пожал руку отставному солдату и пошел к себе.

Сегодня должен доложить Лентовскому о результатах командировки в Кириллов, посоветоваться — не стоит ли мне самому подготовить черновик обвинительного заключения, а уже потом отдать прокурору?

И еще один немаловажный момент. Прежде чем писать докладные записки о работе следователя Зайцева и исправника Сулимова, полагается согласовать это со своим начальством. Более того — свои записки обязан отдать Лентовскому, потому что от него зависит, давать ли им ход. Я-то могу и через голову прыгнуть, но неприлично. А если хода не будет — зачем мне мучиться, чистую бумагу переводить? Так что, без Его Превосходительства не обойтись.

Прихватив с собой папку с делом по обвинению ветеринара Андреева в двойном убийстве и краже, пошел в приемную.

Наш заведующий канцелярией — которого я отчего-то считаю секретарем Председателя, обрадовался:

— Иван Александрович, как вы кстати. Я уж за вами бежать собирался.

— А что такое? — удивился я.

— А вы не знаете? — ответно удивился заведующий, потом вспомнил: — Да, вы же в отсутствии были, вернулись в субботу вечером. А у нас с прошлой недели ревизоры из департамента государственного казначейства, а с ними еще и аудитор из нашего министерства. Председатель комиссии у Его Превосходительства сегодня с семи утра сидит, ведомости разбирают.

Департамент государственного казначейства проводит ревизии? Не знал. Или это аналог Счетной палаты из моего времени?

— И в чем это мы провинились?

— Так ни в чем, обычное дело. Раз в пять лет все Окружные суды подвергаются большой ревизии. На моей памяти это уже вторая, — пояснил заведующий канцелярией.

Я искоса глянул на заведующего канцелярией. Что-то в нем изменилось. А что именно? А, так у него в петличках уже не одна звездочка, а две! Целый губернский секретарь. Ишь, иной раз поглядывает на свою «обновку». Не осуждаю. Сам иной раз смотрю на свою, до сих пор не верится, что я теперь в чине, в котором ходил герой повести «Нос».

— Игорь Иванович, мои поздравления. Заслужили, — поздравил я нашего начальника канцелярии.

— Благодарю, — зарделся начальник канцелярии, потом вздохнул: — Мне, разумеется, с вами не сравняться, но все равно…

— Все еще впереди, — утешил я Игоря Ивановича, хотя и он, и я знали, что на подобной должности губернский секретарь — потолок.

Пусть ты судейский чиновник, но, если сидишь на канцелярии, не желая заниматься реальной работой — пусть даже самой поганой, вроде пристава, так и останешься бумажки перебирать до пенсии и в нижнем чине. А с другой стороны — если человека устраивает, то отчего бы и не сидеть? Губернский секретарь все-таки солиднее, нежели коллежский регистратор.

— А я-то каким боком к ревизии? — кивнул я на дверь.

— Вот уж, не могу знать, велено вас срочно пригласить в кабинет, — хмыкнул канцелярист и пошел докладывать.

Хм… Я же Лентовского вчера, после Заутрени видел, мог бы инамекнуть. Впрочем, он и пытался, но супруга увела. Знаю, что казенных денег я точно не крал, но все равно, неприятно.

— Заходите, Иван Александрович, присаживайтесь, — радушно поприветствовал меня Председатель суда. Кивнув на худощавого чиновника средних лет, в очках и в мундире надворного советника, представил: — Казимир Шамильевич Мендес, ревизор департамента государственного казначейства.

Сочетание имени, отчества и фамилии убойные! Казимир — польское имя, Шамиль — это уже аварцы или даргинцы, а Мендес? Не то испанец, не то португалец.

Даже не берусь определить его национальность и вероисповедание. А раз так, значит русский.

— Чем могу служить? — вежливо поинтересовался я.

— У меня к вам вопрос, господин Чернавский, — зашелестел бумагами — по виду, бухгалтерскими ведомостями, ревизор, — на каком основании вы получали жалованье, будучи в отпуске?

— В смысле, на каком основании? — удивился я. Посмотрев на Лентовского, сказал: — О том, что будучи в отпуске, я был прикомандирован к Московскому окружному суду, докладывал по приезду своему начальству. В моем рапорте о выходе из отпуска все указано. Временный перевод был согласован старшими председателями судебных палат — и нашим, и Московским. Выписка из распоряжения передана в канцелярию Череповецкого окружного суда. А на каком основании мне выплачивали жалованье, лучше сделать запрос в Московскую Судебную палату. Не сомневаюсь, что вам дадут исчерпывающий ответ.

Конечно же, по завершении своего триумфального дебюта в качестве обвинителя я заручился документами, удостоверяющими мою службу в Московском суде. Я же теперь бюрократ. А еще знаю, что при выходе на пенсию, из моего стажа выкинут время отпуска и больничных. А мне до пенсии всего-то тридцать четыре года. Правда, год выхода на заслуженный отдых не очень удачный — 1918-й, но буду надеяться, что Советская власть оценит мои труды по борьбе с преступностью и сама назначит пенсию, соответствующую моему стажу и чину. В крайнем случае — примет на службу по моей специальности по диплому. Мне в восемнадцатом году и будет-то каких-то пятьдесят пять — расцвет сил. Вон, моему отцу (из будущего) как раз пятьдесят пять, а ему еще служить и служить. В ВЧК, разумеется, не возьмут, но в уголовный сыск (по-новому — розыск), почему бы и нет? Я даже кражу из Патриаршей ризницы раскрою, банду Яшки Кошелькова помогу обезвредить и браунинг Владимира Ильича верну владельцу. Да, еще готов заранее расстрелять Леньку Пантелеева, чтобы тот не изображал Робин Гуда.

Конечно, не стоит сбрасывать со счетов и такой вариант, что меня самого расстреляют, но это, как говорится, уже другой вопрос. А пока, в силу своего оптимизма, думать о плохом я не стану, а буду размышлять о хорошем — то есть, о заслуженном отдыхе и заграницу с наворованными бабками не побегу.

Так что, зачем мне терять целых две недели? Вдруг их-то как раз и не хватит для полной пенсии? А в Москве, по доброте душевной, мне поставили целый месяц службы. Не отказываться же?

— Господин Чернавский, жалованье, которое вам выплачивал Московский окружной суд, меня не интересует, — скривился Казимир Шамильевич Мендес. — Меня интересуют выплаты, произведенные Череповецким окружным судом в период вашего отпуска.

Мысленно посчитав до десяти, сказал:

— Тогда, будьте добры — скажите конкретно — сколько я получил денежных средств, когда получил? А заодно растолкуйте — как я сумел получать жалованье, если меня вообще не было в городе почти четыре месяца? Крыльев у меня нет, а аэростатное сообщение между Москвой и Череповцом пока не придумали.

Вместо ответа господин Мендес пододвинул мне несколько «простыней» — ведомостей на получение жалованья. Так — в мае я получил шестьдесят рублей жалованья, двадцать прогонных и тридцать пять квартирных. Ишь, а про такое я и не знал! Повысили, что ли? И та же картинка в июне–июле. А еще значилось, что Чернавский получил наградные на Пасху — целых триста рублей. Итого, 645 рублей.

— М-да, неплохая сумма, — заметил я, возвращая бумаги. — И подпись моя во всех документах очень похожая, только линия получилась не сплошная, а с разрывами. Если взять увеличительное стекло — будет особенно хорошо заметно. Стеклили ее.

— Стеклили? — переспросил Лентовский, а господин Мендес, посмотрев на меня с неким уважением, растолковал:

— Господин коллежский асессор правильно угадал — стеклили. Берется настоящая подпись — подлинный документ, накладывается на оконное стекло, а сверху прикладывается либо чистый лист, либо кусочек ведомости. Потом карандашиком прорисовывается подпись, а перьевой ручкой пишут сверху, по карандашу. Карандашик потом аккуратно стирается, но, если присмотреться — заметно.

Ну да, перьевой ручкой на стекле и на весу неудобно писать, это не авторучка.

— Ни разу с таким не сталкивался, — удивился Лентовский. — Видел, разумеется, скопированные подписи, если векселя подделывали, но там все ясно, даже специалист не нужен.

А я решил рассказать, откуда у меня знания. Еще решат, что я сам втихаря подписи на векселях подделывают.

— Я, когда в университете учился, такое видел. У архитекторов целые машинерии приспособлены — стекло на какой-нибудь подставке, под ним свеча или керосиновая лампа. Зачем мучиться, чертеж по новой чертить, если можно просто скопировать? Некоторые из студентов, которые нуждаются, на жизнь так себе зарабатывают и за учебу платят. У них заказы не только от сокурсников, но и от чертежников.

— Спасибо, господин Чернавский, — поблагодарил меня Казимир Шамильевич, — Я узнал все, что хотел узнать, не смею вас больше задерживать.

— Да, Иван Александрович, спасибо, — поддержал главного ревизора Председатель суда. Углядев папку с бумагами, кивнул: — Вы уж простите, не смог поговорить, после обеда буду свободен.

Когда я уже открывал дверь, услышал в спину:

— В канцелярии посмотрите график выездных заседаний.

— Слушаюсь, — обернувшись, коротко кивнул я.

Странно, ничего не записали, и от меня не потребовали никаких объяснительных записок? Тут и Маньке понятно, что казначей решил руки погреть. И что, под суд того не собираются отдавать?

— Игорь Иванович, а что за выездные заседания? — поинтересовался я, прежде чем покинуть приемную.

— Ах, забыл совсем, — хлопнул себя по лбу заведующий канцелярией.— Велено было вас заранее ознакомить, чтобы готовились. Вот, посмотрите…

Губернский секретарь протянул мне бумагу, где значилось, что в ноябре месяце с.г. Череповецкий Окружной суд проводит выездное заседание в городе Устюжна. Состав: председательствующий — товарищ. предс. Окр. Суда статск. совет. Вангергейм, непременные члены: надв. сов. Остолопов и колл. асес. Чернавский. Выездной прокурор — тов. прок. колл. асес. Лазаревский.

— Это пока проект, ближе к ноябрю начисто напишу. Могут какие-то изменения быть, — пояснил Игорь Иванович.

Я уже не удивляюсь, что следователя можно поставить в прокуроры, а заодно и в судьи. В принципе — кто под рукой оказался, того и цапнули. И там, в Устюжне, должны свои присяжные быть. Разумно — не таскать же их из Череповца?

Еще понравилось — выездной прокурор.

На самом-то деле ехать никуда не хотелось, но любопытно глянуть на Устюжну. Как-никак, историческая родина Натальи Никифоровны. Да и любопытно — каково это сидеть в выездном суде?

Малость смущало — в ноябре-то может у меня и дело какое-нибудь быть. А вдруг кого-то убьют?

Но задавать вопрос заведующему канцелярией — сотрясать воздух. Это не он решает, а Председатель.

Отнес свою папочку в кабинет, собрался подшить бумаги, но отчего-то напала лень. А не пойти ли домой? Скоро обедать пора, а если я смоюсь на час пораньше, то все решат, что ушел по делам.

Так что, сделав морду ящиком, пошел домой.

Как же пройти мимо сарайки и не посмотреть на Анькино сокровище? Приоткрыл дверь, глянул. А эта рогатая бестия поглядела на меня, мекнула, тряхнула мушкетерской бородкой и пристукнула копытцем — дескать, вали отсюда и не мешай.

Нет, стоило лучше нам кота завести. Больше пользы и расходов поменьше.

— Обед еще не готов, — сообщила Анька. — Тебе еще целый час на службе положено быть.

— А мне лениво стало, — сообщил я, снимая сапоги. Ох, а тапочки-то и не купил. Сходить, что ли? Пожалуй, так и сделаю.

— Ваня, а ты куда? В ресторацию, что ли? — заволновалась Анька. — Потерпи, совсем недолго осталось. Я щи сварила, сметанка свежая.

— Да я за тапочками схожу, — пояснил я. — Свои-то где-то в дороге потерял. Сбегаю быстренько и куплю, пока ты доделываешь.

— Мог бы вначале и прислугу спросить. Купила я тебе тапочки. Знала же, что забудешь.

И что бы я без Аньки делал?