Господин следователь. Книга седьмая

Глава двенадцатая Секретный агент

Кабинет мне выделили в управлении полиции. Верно, кого-то переселили, кого-то «уплотнили». Понятно, доставил я коллегам неудобства, но перетерпят. Надеюсь, что ненадолго. На подоконнике обнаружил журнал «Вестник Европы». Не такой и старый — февраль прошлого года. Решил посмотреть. Все-таки, журнал серьезный, солидный. Не пора ли и нам «Европы» осваивать? И что там?

А там…

'…Сильная женская рука порывисто схватила его за руку… Из узких щелей маски на него смотрели страстные глаза и улыбались лукавые уста…

— Ты? Наконец это ты?

Он еще не опомнился, поскольку надеялся увидеть другую, но маска в широком домино уже стремительно тянет его за собой:

— Уйдем дальше… дальше… Здесь опасно… Он с меня глаз не сводит. Он в зале…'

Женщина в маске и домино тянет его за собой, увлекает к полутемному углублению окна, а потом быстро поднимается и впивается горячим поцелуем ему в губы….

Да, она уже два года как замужем. И что?

«Мой муж ничего… добрый мальчик. Только ужасно влюблен в меня и ревнив»[1].

Нет, не станем мы с Анькой этот журнал осваивать. Чему он учит подрастающее поколение?

Явился городовой Андрей Терентьевич Звездин. Видимо, слегка пугаясь незнакомого чиновника «сверху», полицейский — уже немолодой мужчина, в порядком истаскавшемся мундире, сидел на краешке стула, словно опасаясь, что я начну на него орать.

— Давайте по существу, — начал я. — Итак, судя по вашему рапорту, вы первым явились на место преступления?

— Так точно, — доложил городовой, вставая с места.

— Господин унтер-офицер, — улыбнулся я. — Не стоит срываться и отвечать, словно вы на строевом смотре. Говорите проще. Мол — да, я первым прибыл.

— Если уж совсем точно, то не совсем первым. Первым был господин Никитский. А до него, надо полагать, злоумышленник.

— Ага, — кивнул я. — Значит, вы не поддерживаете версию о том, что госпожу Никитскую убил землемер — господин Андерсон?

— Простите, ваше высокоблагородие, не могу знать, — пошел на попятную Звездин. — Его высокоблагородию господину исправнику и их благородию господину следователю виднее.

— Ладно, это уже детали, — хмыкнул я, слегка недовольный таким оборотом дела. — Давайте с самого начала. Рассказывайте…

— А что рассказывать-то? Сижу я в участке, а тут господин Никитский вбегает — бледный весь, губы дрожат. Говорит — у меня, мол, супругу убили. Я сразу же господину приставу доложил, а тот мне — иди, дескать, потом доложишь.

— Так, секунду, — остановил я Звездина. — Давайте уточнимся с датами. Когда это было? Во сколько?

— Было это двадцать третьего июля, точно помню, а время… Может, девять часов вечера, может десять.

— Господин Никитский вам взволнованным показался? — поинтересовался я.

— А то как же! Пусть, и не жили они вместе, но ведь не кошку убили, а жену.

— Так, понятно. А почему пристав не пошел с вами? Ему по должности полагается.

Городовой Звездин вздохнул, почесал взмокший лоб.

— Так уж говорите, чего уж там — подбодрил я взглядом полицейского. — Чего же мяться на ровном месте? Я все равно узнаю, что и как. Не было пристава на месте?

— Нет, что вы, ваше благородие… но тут, такое дело…

— Он что, пьян был?

— Да как же можно, на службе? — возмутился Звездин. Потом махнул рукой и решительно сказал: — Наш господин пристав покойников шибко боится.

— Тогда понятно, — не стал я насмехаться над приставом.

Все бывает. Вон, я высоты боюсь, а кто-то покойников. Да что там — я сам их боюсь. Не до одури или обморока, но никак не могу привыкнуть, что наш эскулап может спокойно находиться в обществе мертвецов, да еще и шуточки шутить.

— Тут ведь, такое дело, ваше высокоблагородие, — нехотя принялся объяснять городовой. — Наш господин пристав из офицеров. Когда война с турками была — в траншее его засыпало, вместе с трупами пролежал дня два, пока не откопали. Думали помер, а он живой. И все ничего, только с тех пор на покойников глядеть не может.

Два дня с трупами пролежал и остался в здравом уме? Крепкий дядька, этот пристав, уважаю. Я бы точно от такого ужаса свихнулся. А то, что покойников с тех пор боится — понимаю.

Я кивнул и перешел к вопросам:

— Значит, вместе с Никитским пришли? И что увидели?

— А что увидели? На первом этаже — там прихожая, потом маленькая гостиная, господин землемер в кресле сидит. Нет, даже не сидит, а лежит. А на груди — напротив сердца, у него дырка кругленькая, вокруг кровь. Кровь-то уже старая — почернела. А в дальней комнате госпожа Никитская на полу лежит, лицом вниз, а на спине у нее две раны, кровь уже запеклась. И тоже, раны небольшие, круглые, крови кругом много.

— Они голыми были или одетыми?

— Не так, чтобы совсем одетые, но и не голышом. В нательном белье оба. Землемер — тот в подштанниках и рубахе, а госпожа Никитская в сорочке тоненькой.

— А на что раны были похожи? На раны от пули, от ножа?

— Я, ваше высокоблагородие, хотя службу и отслужил, но в походах не был. Не знаю я, на что раны похожи. По моему разумению, будь они от ножа, то шире должны быть. Думаю, что от пули.

— Оружие было?

— Не видел, врать не стану. Рядом не было, но револьвер и отлететь мог, а мы его особо-то и не искали. Но револьвер-то мог кто-то другой унести. Я пощупал — оба покойника уже холодные. Не знаю, сколько они пролежали — день, а может и два.

Револьвер отлетел, да так, что его не нашли рядом с телом? Сомнительно. А вот если кто-то заглянул, то револьвер мог и утащить.

— Не было похоже, будто-то бы Никитская убегала? — спросил я.

— Может, и убегала. Только, куда там бежать-то? Угол, стена глухая. Справа кровать.

— Не знаете, пропало что-то из дома?

— Опять-таки, врать не стану. Спрашивал Николая Александровича — дескать, посмотрите повнимательнее, но он отмахнулся. Дескать — не до того ему.

Что ж, версию об убийстве и параллельном самоубийстве отметаем. Значит, имеет место двойное убийство. То, о чем я сразу и подумал.

— Соседи что говорят? Что слышали, что видели? Посторонних? Самого господина Никитского?

— Божатся, что никаких выстрелов не слышали, а видеть… Землемера видели, как он в дом господина Никитского шел, потом, через пару дней, самого Николая Александровича, но это уже в тот вечер, когда он мертвецов обнаружил. Деревья вокруг дома растут, а от них можно на другую улицу перейти, а там — хоть до окраины.

— Кто рапорт приказал переписать? Исправник?

— Никто. Как было, я так и написал.

— Андрей Терентьевич, — посмотрел я в глаза городового. — В твоем рапорте указано только про два трупа, безо всяких подробностей. Ты разве такой рапорт писал?

Городовой замялся и я решил немножко нажать.

— Будет суд, придется рассказывать так, как оно было, — слегка занудливо принялся я наставлять. — И клятву давать на святом Евангелии. А на суде тебе прокурор те же вопросы задаст, что и я. Отчего полицейский — старый служака, такой куцый рапорт написал? Что отвечать станешь? До правды-то все равно докопаются — я тебе обещаю, а вот на каторгу ты вместе с исправником пойдешь. Может, он у вас и большой начальник, но и начальники иной раз на каторгу ходят. Или, все будет по-другому — ты отправишься на каторгу, а исправника только со службы турнут. За что его на каторгу-то отправлять? Да, виноват, что подчиненные плохо работают, свои обязанности не исполняют… Его самого на месте преступления не было, в деле его бумаг нет, а вот твоя имеется. Фальсификация это называется. Не горюй — много тебе не дадут, года два.

— Эх, чего уж там… — махнул рукой полицейский чин. — Его высокоблагородие приказал — мол, рапорт перепиши, напиши только самое главное, без подробностей. Мол — два трупа нашли, мужской — землемера, значит, а второй — госпожи Никитской. Неправды-то тут не будет, просто не все рассказал. Скорее всего землемер — а он парень бедный, решил дом ограбить, думал, что никого нет. Убил хозяйку, а потом и сам застрелился, не выдержал.

Ну да, это мы тоже из курса обществознания помним. Одна из форм скрыть истину — выдать правду дозированно. Как там у кого-то из детективных авторов? Подсудимый не сказал неправды, он просто сказал не всю правду.

— А зачем все это исправнику?

— Как это — зачем? Госпожа Олимпиада Аркадьевна Никитская — его сестра сводная, по матери. Стыдно, коли ее любовник убил.

— А если муж?

— Так мужа-то не было, он в своем имении находился. К тому же — Николай Александрович и наш господин исправник друзья лучшие, с самого детства.

Ишь, как все запутано. И тут родня, а тут друг.

— А у Николая Александровича могла быть любовница?

— А вот про это я ничего не скажу. Не мое это дело.

Пожалуй, на сегодня и все. Можно отпускать городового и отправляться в гостиницу.

— Ну-с, господин секретный агент, докладывайте, — обратился я к своему «камердинеру», когда мы с ним вечером уже собирались укладываться спать. А тот поморщился:

— Ваше высокоблагородие, не называйте меня секретным агентом. Я, как-никак, унтер-офицер, а не филёр.

— Спиридон, а вот это напрасно, — покачал я головой. — Не стоит так пренебрежительно относиться ни к филёрам, ни к прочим осведомителям. Ты ж в армии служил, понимать должен, что без секретных агентов ничего не получится — они и местность разведают, прорехи в обороне противника выведают, а если надо, так и планы секретные вызнают.

— Так это в армии. Их там по-другому именуют — лазутчики или разведчики, — уперся унтер-офицер Савушкин. — А тут свои. Я ж родом из Ерги, от нас прямая дорога на Кириллов идет. Тут, вроде, все равно, что доносчик. У нас службе наушникам шинель на голову накидывали, а потом били.

Интересные мысли у младшего начальствующего состава полиции. И, скажем так, абсолютно неверные, словно у гвардейца, которого перевели в Отдельный корпус жандармов. Эти-то косоротятся, когда вынуждены работать с агентурой. А ведь Абрютин парня хочет на повышение выдвинуть. И куда помощнику пристава без осведомителей? Наверное, стоит поговорить с Василием, но лучше провести разъяснительную работу с полицейским. Авось и одумается.

— Спиридон, а как ты преступления собираешься раскрывать? — перешел я на ты. — Полиция без агентуры, да без негласных осведомителей — все равно, что армия без разведки. И служба таких агентов куда опаснее, нежели служба лазутчика или разведчика. Чужого шпиона никто на веревку не вздернет, как в прежние времена, приберегут, потом на своего разведчика обменяют, а тем, кто среди воров да грабителей крутится, выявляет преступления, — сразу перо в бок вставляют, безо всяких подскоков. А преступники для нас с тобой — те же враги отечества, только тайные.

— Простите, ваше благородие — что вставляют?

— Перо, Спиридон — это нож на бандитском жаргоне, — с умным видом пояснил я, словно матерый опер Жеглов, наставляющий салагу Шарапова. — Должен знать, что у преступников свой язык имеется. Его еще тарабарской грамотой именуют. Улица — бан, патроны — это маслины, револьвер — ствол. Ну, там еще много что есть.

— Ни разу не слышал, — удивился городовой.

Еще бы он слышал. Скорее всего, этих слов еще попросту не появилось. Даже и термина «феня» пока нет, и жаргонные слова иные, нежели в моем времени. Блатной язык, в отличие от мертвых языков, вроде латыни, живой и постоянно меняется.

— Потому и говорят — век живи, век учись, — хмыкнул я.

— И дураком помрешь, — хмыкнул Спиридон, а потом смутился. — Простите, ваше высокоблагородие, вырвалось.

Ишь, знает полную поговорку, еще раз молодец.

— Дураками те помирают, которые учиться не желают, — слегка назидательно сказал я. — Так что, первый тебе урок господин унтер-офицер — не считай, что люди, которые готовы с полицией работать, какие-то подлецы и (чуть было не вырвалось слово — стукачи, но удержал этот термин при себе) доносчики. Наверняка ведь при твоей службе такие попадались?

— Еще как, — хмыкнул городовой. — Я, как только на службу вышел, сразу узнал — кто на моей улице жене изменяет, а кто от мужа отай к соседу бегает. И у кого из соседей шестой палец вырос.

— Шестой палец? Ни разу не слышал.

— Это про тех говорят, которые подворовывают, — пояснил Спиридон. — Мол — шестой палец вырос, значит, воровать стал. Но, подворовывать-то подворовывают, но не попались.

— Что ж, любая информация должна в копилку идти, вдруг пригодится, — кивнул я. — Вон, и я сам постоянно чему-то учусь. Новое выражение сегодня узнал, про шестой палец, спасибо.

— Так это у нас с измальства знают, за что и спасибо-то говорить? — удивился унтер.

— Ты с детства знаешь, а я нет. Видишь, и ты меня чему-то поучил. А услышал бы, так и решил, что у кого-то и на самом деле палец отрос.

Решив, что на сегодня разговора об осведомителях вполне достаточно, перешел к делу:

— Ну, что там в Кириллове про господ Никитских говорят?

— Да ничего особенного-то не говорят, — пожал плечами Спиридон. — Я ведь просто потолкался немножко — приезжий, мол, какие у вас тут новости есть? Про убийство, конечно, все говорят — такого в Кириллове сто лет не было, но больше ахают. Не станешь же ходить и спрашивать — мол, не знаете ли, кто убил жену отставного майора с полюбовником?

Мой прокол. Надо было посоветовать Спиридону зайти в кабак, поставить какому-нибудь местному мужичку выпивку, да вывести того на разговор. Я бы, например, стал рассказывать о каком-то череповецком убийстве. Хоть бы и про старика в колодце. А аборигены наверняка принялись бы повествовать о своем. Вот тут и можно свернуть на те вопросы, что нам интересны. Правда, пьяные люди иной раз наговорят целую бочку арестантов, но тут уж приходится фильтровать базар.

— А если не про убийство, а вообще? Что говорят-то? Скажем, про мужа убитой?

— Так говорят, что господин Никитский до убийства два дня отсутствовал, в поместье жил. Он сам-то в поместье, а жена здесь, в Кириллове. А в поместье у него полюбовница третий месяц живет, а жена, вроде бы, и не против. Но супруга раньше ни в чем таком не была замечена. Если и загуляла, то только в отместку мужу.

А вот здесь уже интересно. То, что муж якобы, не появлялся в своем городском доме два дня, еще ни о чем не говорит. Наверняка Никитский знает, как пройти в свой дом не показываясь соседям. И полюбовница у него имеется… Факты, как говорится, заслуживающие обдумывания. Муж решил избавиться от жены, чтобы не мешала его новому счастью. Логично. Но вот зачем убивать любовника? Убить сразу двух человек — куда сложнее.

— А что за любовница, неизвестно?

— Девка какая-то из Череповца приехала, но у нее мать здесь живет, в Кириллове. Кажись, тоже приезжая, не коренная. Но теперь и мать в поместье уехала, к зятю, на все готовое, чтобы на съем дома не тратится. Про полюбовницу больше ничего не знаю. Говорят — не шибко красивая, но вроде, чуток помоложе, чем жена. Но мне, ваше высокоблагородие, слишком-то расспрашивать и не с руки было. Кириллов — город маленький, такой же, как Череповец. Знают, что следователь приехал, из Окружного суда, а я при нем. Кто-то и на самом деле за камердинера принял, а кто-то и нет. А если бы я чересчур допытывался, то кто бы правду сказал? Вот, завтра еще пройдусь. В церковь схожу, со старушками пошушукаюсь.

— Добро. Вот еще что мне нужно узнать, а что за человек такой — землемер Андерсон? Есть ли родственники, где живет? Нет ли врагов? И про покойную. Можно ведь о чем-то отвлеченном поговорить — скажем, любила ли она по лавкам ходить, с кем дружила? Назовут какую-нибудь фамилию, а мы с тобой допросим — может, и на убийцу выйдем.

— То есть, ваше высокоблагородие, не обязательно мужа подозревать станем?

Молодец! Еще мне понравилось, что унтер сказал во множественном числе, а нет — мол, отдувайтесь, господин следователь, мое дело маленькое. И не забыл унтер-офицер нашего разговора в дороге, когда я ему пояснял, что если убита жена, то процентов на девяносто ее убил муж. И то, что первый подозреваемый это тот, кто труп обнаружил. И тоже, процентов так… на девяносто это правда. Особенно, если первым был муж.

Но! У нас остаются еще десять процентов вероятностей, а это немало.

— Тут, Спиридон, все может быть. Нам с тобой нужно разные версии выдвигать. Разумеется, в конечном итоге окажется, что самое простое — и есть правильное, но все может быть… И случайный грабитель, и теща чья-нибудь. Все просчитать невозможно.

С тем мы и разошлись. Я пошел в свою комнату, а Спиридон расположился в передней, где и положено отдыхать слуге молодого барина.

Только-только заснули, как раздался стук в дверь.

— Кто там? — сонно поинтересовался Спиридон, а из-за двери послышалось:

— Слышь, парень, барина своего буди. Его высокоблагородие господин исправник на кладбище ему приказал идти.

— Кто там мне приказал?

Как был, одном белье, вышел в прихожую.

А там давешний городовой Звездин. Угрюмый — правильно, спать хочет.

— Ваше высокоблагородие. Господин исправник на кладбище велел идти. Там эту, как ее? Эскумацию производят…

Ладно, не буду цепляться к словам. Эксгумацию исправник решил провести? Интересно, а почему ночью? Пойду. Только, на всякий случай, кобуру свою пристрою под мышку. И Спиридон, смотрю, пристраивает свою «пушку». Морщится, непривычно револьвер за пояс совать. Не думаю, что исправник решил ухайдакать следователя, вызвав его на кладбище, но, береженого бог бережет.

[1]Ковалевский П. М. Итоги жизни // Вестник Европы. 1883. Кн. 2 февраль