Господин следователь. Книга седьмая

Глава двадцать третья В ожидании

Учителя отмечают Новый год не так, как все нормальные люди, а 1 сентября. А вот в здешней России учебные учреждения начинают учебный год как им удобно. Не задумывался об этом в прошлой своей жизни, а год назад, когда попал в эту реальность, не до того было. Теперь делаю для себя открытие за открытием. То, что в сельских школах — школах грамоты, церковно-приходских и земских, дети садились за парту в октябре, а то и в конце ноября — это понятно. Как раз закончится сезон полевых работ, лишние рабочие руки уже не нужны и детям можно отправляться учиться. Но отчего в городских-то что за бардак?

Почему я считал, что учебный год начинается 1 сентября? Верно, сработал некий стереотип. А тут, вишь, все не так. Александровское техническое училище «вышло с каникул» 1 августа, Череповецкое реальное училище 15 августа, а Мариинская гимназия открывает учебный год 29 августа. Я-то думал, что у моих девчонок — и у той, что «училка», и той, что гимназистка, еще есть время, а его, оказывается, уже и нет.

Леночку застал за примеркой новой юбки и новой блузки. Конечно же, сам процесс переодевания не видел, хотя и очень хотелось…

— Ну как? — поинтересовалась юная учительница, выходя к публике — то есть, к тетушке, мне и паре горничных.

— Превосходно! — восхитилась Анна Николаевна, горничные заахали.

— Ваня⁈

Это уже мне полагается что-то сказать? Желательно, комплимент. Попросить, что ли, чтобы Лена прошлась по комнате модельным шагом — внахлест, но придется самому этот шаг показывать, а у меня не получится. Значит, лучше помалкивать и соглашаться.

— Н-ну… — замекал я. — Уж слишком серьезно вы выглядите, Елена Георгиевна.

И впрямь — слишком серьезный и строгий вид. Белый верх, черный низ, а еще и прическа — вместо обычной каштановой косы что-то… Не понял, в общем, что это такое, как правильно называть. Не то копна, не то сложный начес. Вроде, как какая-нибудь княгиня со старой фотографии. Коса, конечно же, никуда не девалась. Кажется, она накручена. Или закручена? В общем, как-то так. Как по мне, так коса куда лучше всех сложных присесок.

— Ваня, так и должно быть! — обрадовалась Леночка. — Я очень старалась. Мне нужно выглядеть лет на двадцать пять, лучше двадцать семь.

— Беда с барышнями, — вздохнул я.— Зачем тебе старше выглядеть?

Хотел сказать — мол, я тебя и такую люблю, юную, но здесь тетушка и горняшки, а при них о любви рассуждать неудобно.

— Нужно, чтобы ученицы не видели во мне барышню, а знали, что я учительница! Кто знает, может, придется подменять коллегу в восьмом классе?

— А мне в восьмой класс нельзя? — невинно осведомился я. — Я бы у такой учительницы с удовольствием поучился. И все домашние задания выполнял на отлично.

Тетушка засмеялась, ее поддержала прислуга, а Леночка, шутейно замахнувшись на жениха, побежала переодеваться.

Горничные ушли по своим делам, Анна Николаевна осталась. Посмотрев — слышит ли племянница из своей комнаты, тетя посмотрела на меня.

— Иван, у меня к тебе деликатный вопрос… — замялась тетушка, переходя на ты.

— И что за вопрос? — слегка насторожился я.

Тетушка снова помялась, но, наконец, решилась:

— Иван… Как ты считаешь, нужно ли возвращать карточный долг?

— Карточный долг? — с изумлением переспросил я, потом кивнул: — Обязательно.

Неужели Анна Николаевна с кем-то в карты играла?

— Странно, — удивленно посмотрела на меня Анна Николаевна. — А мы-то думали, что ты, как юрист, посчитаешь, что это делать не нужно.

— Анна Николаевна, вы помните, как я играю в карты? — поинтересовался я.

Тетушка усмехнулась. У нас бывали случаи, когда мы втроем — Леночка, тетушка и я, игрывали в «подкидного». Думаете, кто чаще всего проигрывал? Вот-вот…

А я продолжил:

— Если уж у человека хватило дурости сесть за стол и играть на деньги, то должно хватить ума и расплачиваться. Разумеется, с точки зрения права вы не обязаны возвращать карточный долг, в суд на вас никто не подаст, но существует такая вещь, как репутация…

— Согласна, — вздохнула Анна Николаевна.

Я посмотрел на тетушку и спросил:

— Сколько проиграл Николай?

— Иван… — укоризненно проговорила Анна Николаевна, но потом поджала губы и ответила: — Две тысячи рублей.

Отчего я решил, что в карты проиграл младший брат Леночки? Так здесь и думать не нужно. Если бы Николай проучился в корпусе месяц там, год, подумал бы, что парень не осилил тягот и лишений… Но он, насколько помню, три года осилил.

А просадил в карты две штуки⁈ Не хило! Даже не знаю, как бы это соотнести с суммами моего времени. В общем — младший братец Леночки проиграл в карты двухэтажный дом на каменном фундаменте или квартиру в Москве. Не знаю, возможно, что кто-то посчитает, что я неправ, но долги возвращать нужно. Никого не волнует, что тебя заманили, что ты не знал… Проиграл — возвращай.

Кто знает, не ударит ли это позднее и по моей репутации?

— Сколько нужно?

— Уже нисколько, — грустно ответила Анна Николаевна. — Георгий отдал все свои сбережения, которые хотел потратить на свадьбу Леночки. Но приданое не тронуто.

— То есть, Лена пошла на службу, потому что с деньгами туго? — спросил я.

— Иван, что значит туго? — хмыкнула тетушка. — Мы не нищенствуем, просто так сложились обстоятельства… Георгий, разумеется, ради свадьбы дочери влез бы в долги, но…

И тут появилась Леночка, переодевшаяся в домашнее платье. Похоже, что она слышала наш разговор. Вон, уже слезы текут.

— Тетя, зачем⁈ — едва ли не прокричала моя любимая девушка. — Зачем Ване знать про всю эту грязь?

— Что значит, зачем? — строго ответила тетя. — Если ты собираешься выходить за Ивана замуж, он должен знать во нашей семье и хорошее, и плохое. Я сразу вам говорила, что нужно все рассказать жениху.

Я сделал большие глаза, кивая тетушке на дверь — дескать, оставьте нас одних. И она, к некому моему изумлению, так и сделала.

Усадив плачущую барышню рядом, обнял ее.

— Лена, а почему ты считаешь, что я не должен знать?

Лена, уткнувшись мне в плечо, продолжала плакать.

— Лен…

— Боялась, — сквозь слезы ответила она.

— Чего боялась? — не понял я.

— Боялась, что ты от меня откажешься…

— В смысле, откажусь? С чего вдруг?

Леночка набралась храбрости и сказала:

— Я боялась, что ты перестанешь меня любить и передумаешь брать замуж. Зачем нужна жена, брат у которой картежник?

Погладив барышню по спине, спросил:

— А если бы я сам оказался в такой ситуации? Допустим, у меня есть брат, который бы проиграл в карты огромную сумму? Ну, применительно к моей семье — не две тысячи, а тысяч так… пятьдесят.

— Конечно нет, глупый, — вскинулась Леночка. — Я бы даже и от тебя не отказалась, если бы ты в карты мое приданое проиграл.

— Вот видишь, — грустно улыбнулся я. — Получается, что ты обо мне так плохо думала?

— Ваня, почему я о тебе плохо думала? — обиделась Леночка. — Наоборот, ты такой хороший, а я…?

Нет, зря я считал, что тараканы в голове имелись у моей прежней Ленки, а эта барышня вполне нормальная. Да у моей нынешней невесты тараканы еще нажористее.

— Лена, можно я тебя выругаю?

— А… — растерялась Леночка, потом грустно разрешила. — Выругай…

— Дурочка ты у меня, но я тебя очень люблю.

Леночка не обиделась, а засмеялась и прижалась ко мне. Похоже, плакать перестала. А я спросил:

— Сколько лет твоему братцу?

— Тринадцать.

— Всего лишь тринадцать. Рано его считать закоренелым картежником. Так, глупость совершил. Скорее всего, попался на удочку какого-нибудь шулера-прощелыги, а там его попросту развели…

— Развели? — не поняла моя «училка».

— Ну, втянули в игру, дали немного выиграть, дальше он проиграл — потом, скорее всего, еще разок выиграл, но уже сумму покрупнее. А дальше парнишка вошел в азарт, а потом и сам не заметил, как проиграл столько денег.

Хотел добавить, что брат — малолетний придурок, но не стал. Все-таки, родственник. Надеюсь, он не станет таким, каким был Вадик, братец той моей Ленки, остающимся маменькиным сынком до тридцати лет?

— Точно, — кивнула Лена. — Николенька рассказал, что так все оно и было. Его на Пасху в город отпустили, пошел вместе со своим другом, зашли в гости к кому-то — кажется, родственник одного из кадетов… А как ты догадался?

— Лена, так это старая схема. Все мошенники так действуют, — усмехнулся я. — Азарт — великая сила. Я сам иной раз боюсь. Увлекусь, а остановится не смогу.

— Но ты же не играешь в карты? — удивилась Лена.

— Вот потому-то я в карты и не играю, что боюсь. И карточных игр, кроме, как в дурака, не знаю… Думаю — научусь играть, а вдруг понравится?

Леночка недоверчиво покрутила прекрасной головкой, а я принялся за допрос:

— А вот теперь расскажи — что стояло за твоим желанием пойти на службу?

— Ваня, и это тоже, и случай с Николенькой… Батюшка переживает — как бы жених дочку не бросил — позор! И денег на свадьбу — в долги влезать или весь лес продавать? А тут меня к директору вызвали, должность предложили. Я и решила, что сам Господь направляет. Отложим свадьбу, а потом я все Ванечке расскажу и путь он решает — заслуживаю ли я его!

— Нет, точно ты у меня дурочка, — снова вздохнул я. — Красивая, конечно, еще и умная… Эх, Ленка-Ленка. Да вопрос не к тебе, а ко мне. Заслуживаю ли я тебя?

В который раз убеждаюсь в том, что верно говорят умные люди, когда уверяют, что любимый человек не тот, с которым есть о чем поговорить, а тот, с которым можно молчать.

Так вот и с Леночкой. С ней можно просто сидеть и молчать.

Еще подумалось, что этот случай может развить у Леночкина братца чувство вины. Да, урок он получит, а будет ли прок? Здесь ведь и так может быть, и этак. Сыграл один раз, проиграл, так и решит, что долг за него родители всегда отдадут. А нет, начнет переживать за свой поступок. И карьера военного моряка полетела под откос. Может, не стоило Георгию Николаевичу забирать сына из Морского корпуса? Но он отец, ему виднее.

А единственный ли случай карточного проигрыша у Николая? Мне отчего-то вспомнилась первая встреча со статским советником Бравлиным, который, заметив царапины от бритвы на моей щеке, довольно-таки желчно спрашивал — мол, верно, не выспался его будущий зять, а не спал — так в карты играл. Если господин тесть опасался, что и зять у него картежник? Будем считать, что это лишь совпадение. Случайность. Все-таки, я оптимист.

— Теперь вот сиди, свадьбы жди, — пробурчал я.

— Ничего, совсем немножко осталось, — утешила меня Леночка. — С полгодика, а уж там…

Явилась тетушка. Посмотрев на нас критическим взглядом, спросила:

— Наговорились? — Потом напомнила племяннице. — Лена, а ты пригласила Ивана на именины?

— А зачем его приглашать? — удивилась невеста. — Я думала, он и так придет.

— Лена, но он же пока не твой муж, а жених! — укоризненно проговорила тетушка. — Тем более, что Иван может быть занят по службе. Лучше его заранее предупредить.

— Точно, и не подумала, — развела руками невеста. Обратившись ко мне, спросила: — Ваня, ты придешь ко мне на именины? Мы с тетушкой решили, что отмечать станем не четвертого, а шестого — в субботу вечером. Я еще девочек позвала, бывших подружек… то есть, одноклассниц. Да, Ваня, еще у меня такая просьба… — Леночка опустила глаза и сказала: — Не дари мне ничего дорогого… Девчонки и так завидуют, что у меня есть жених, а если ты мне какое-нибудь кольце или серьги подаришь, решат, что мы богатством кичимся.

— А что подарить? — растерялся я.

Про день Ангела Лены я знал (спасибо маменьке!), и уже имел заготовку. Разумеется, купил колечко. А что еще покупать? Фантазии не хватает.

— Давай, я тебе ноты верну, которые ты у господина Бородина подписал? — предложила Лена. — Ноты — и подарок хороший, а с подписью композитора — замечательно!

Передаривать еще раз Нюшкины ноты? К тому же, получается, что Александр Порфирьевич моей невесте подарок сделал, не я. А я — ворона такая — вспомнил, что есть у меня еще один подарок, затерявшийся среди книг. Даже два — Имбер, который «Из рощи темной», и «Танец маленьких лебедей» Петра Ильича.

— А ноты без автографа подойдут? Правда, не Бородин и не Мусорский? Я их для тебя купил, хотел при случае подарить.

— Ноты всегда подойдут, — авторитетно заявила тетушка. — А если Иван еще что-нибудь и споет, свое, этакое непонятное — совсем замечательно.

— А мы с Леночкой лучше вместе споем, — предложил я. — Мелодию я тебе намурлычу, текст запишешь. А на именинах мы на два голоса исполним.

Домой вернулся часам к десяти. Во дворе меня обмекала Манька, а войдя в дом, обнаружил, что Анька еще не спит, а опять наглаживает гимназическое платье. Которое по счету? Вон, два висят, подшитые и отглаженные.

Маменька, которая ведет переписку не только со мной, но и со своей воспитанницей, в курсе всех новостей. Узнав, что девчонка поступила в гимназию, прислала своей любимице очередной тюк всякого барахла — четыре коричневых гимназических платья, белые и коричневые передники, что-то еще кружевное (может, и панталончики, не разглядывал), башмачки, полусапожки, учебники и даже кожаный портфель.

Портфельчик мне самому понравился — из толстой кожи, с красивым замком и удобной ручкой. Жаль, маленький, а иначе бы отжал. Должен ведь следователь свои бумаги носить, а в портфеле удобнее, чем в папке.

Учебники, правда, подошли не все, потому что программы разные, но недостающие мы с Анькой уже нашли.

Красивый портфель стоял около входа. Анечка все заранее готовит, не то что я в ее годы, когда запихивал по утрам в сумку тетради и учебники.

— Ого! — изумился я, взвесив портфель. — Ань, ты сюда кирпичей напихала?

— Не-а, только учебники.

— Что, неужели все? — обомлел я.

— Так я не знаю, какие завтра уроки, на всякий случай решила все взять.

— Их у вас завтра вообще не будет, — сообщил я. — Придете к восьми тридцати, постоите около входа, вас поприветствуют, потом помолитесь, потом разойдетесь по классам. Так что, не таскай лишние учебники.

О первом учебном дне могу говорить, опираясь не только на собственный опыт, но и на опыт Леночки. Специально у той выяснял.

— Уроков не будет? — огорчилась Аня. — Вот, а я-то надеялась…

Определенно Анька у нас чудо природы. Кто бы другой радовался, а она огорчается.

Наша воспитанница трудилась, орудуя раскаленным утюгом, а еще напевала залихватскую песенку:

— Я гимназистка седьмого классу,

Пью самогонку заместо квасу,

Ай, шарабан мой, американка,

А я девчонка, я шарлатанка.

А выпить хотца, а денег нету,

Со мной гуляют одни кадеты.

Ах, шарабан мой, американка,

А я девчонка, я шарлатанка.

Продам я книжки, продам тетради,

Пойду в артистки я смеху ради.

Ай, шарабан мой, американка,

А я девчонка, я шарлатанка.

Когда я успел гимназистку этой песне научить? Не помню. Возможно, в дороге. Песенка запоминается хорошо, а память у моей маленькой кухарки — ой-ой.

— Аня, ты не вздумай девчонкам из класса эту песню спеть — она неприличная.

— Не, одноклассницам петь не стану.

— А кому станешь? — напрягся я.

— Вань, я ее уже своим репетиторшам спела — Кате и Мусе. Им понравилось, вторую неделю поют.

Ну ёрш твою медь! Запустил я культуру в массы. В массы хорошее проникает с трудом, а такие фривольные песенки — запросто.

— Надеюсь, ты не сказала, кто тебя песенке научил? — упавшим голосом спросил я.

— Ваня, я что, дура, что ли? Сказала, что в Москве научилась, у гимназистки знакомой.

— Бедная Манана, — вздохнул я. — Мало ей козликов, так она теперь еще и распространитель песен.

— Так я же имени не сказала. Мало ли, какая гимназистка поет?

— Если к директору вызовут, не признавайся, что это ты научила. Поняла?

— Канешна… — хмыкнула Анька. — Ты сам всегда говоришь, что чистосердечное признание — самая короткая дорога в тюрьму. Если что — стану плечами пожимать, говорить — отродясь не слышала, оговор!

— Умница! — чмокнул я Аньку в макушку. Вот, не нарадуюсь на девчонку!

— Ваня, ты есть хочешь или тебя накормили? — поинтересовалась барышня.

— Накормили. Даже чай не стану пить.

— Тогда, давай спать. Но ты мне еще остальные куплеты напомни, а то я забыла.

Пришлось напомнить.

— Продам я юбку, жакет короткий,

Куплю я квасу заместо водки!

Ай, шарабан мой, американка,

А я девчонка, я шарлатанка.

Прощайте, други, я уезжаю,

И шарабан свой вам завещаю.

Ай, шарабан мой, обитый кожей,

Куда ты лезешь, с такою рожей⁈

Прощайте, други, я уезжаю.

Кому должна я, я всем прощаю,

Решив, что завтра обязательно сорвусь со службы и прибегу к Мариинской женской гимназии, чтобы полюбоваться и на невесту, и на сестренку, заснул.

А снилось мне… Мы с Леночкой — нынешней, только одетой по моде двадцать первого века — в модном брючном костюме, ведем в школу свою дочку.

И тут, как это бывает во сне, выясняется, что наша доченька… Аня. Только она еще маленькая, лет семи.

Анька, в модном жакете и клетчатой юбке, с косичками и огромными бантами, с ранцем за спиной, держит в руках букет цветов, шагает важно, как и положено первокласснице. А мы горделиво отвечаем — мол, да, выросла девочка-то наша!

А еще Леночка поясняла дочке:

— Анечка, самым трудным у тебя первый класс будет, потом полегче. Со второго класса, как иностранный язык начнется, я тебя буду учить, а с пятого, как история пойдет — то папа.

— А чего меня истории учить — я и так все знаю! Я в этой истории живу, а папа наш из будущего занесен, он жизни не знает!

Кажется, я начал возмущаться, а к моему возмущению присоединилась коза.

Нет, коза возмущается не в моем сне, она истошно орет наяву. Манька так блеет, если во двор входит кто-то чужой. И Анька разговаривает не детским голосом, а почти взрослым. Выросла, что ли?

Нет, это не она выросла, а я проснулся.

В сенях Анька с кем-то спорит. Встав с кровати, сунул ноги в тапочки и пошел выяснять. Открыв дверь, услышал бурчание:

— Дядя Антон, так спит он. Неужто до завтра не подождет? Что с ним за ночь-то сделается?

С кем это, с ним? Раз Ухтомский, что-то нехорошее стряслось.

— Нюшка, не спорь, а иди барина своего буди.

— Уже и не сплю, — зевнул я. — Что стряслось-то?

— Ваше высокоблагородие, покойник у нас. Вернее — покойница. За доктором я уже послал.

Конец 7 книги. Будет ли следующая — зависит от читателей.