Господин следователь. Книга седьмая

Глава восемнадцатая Домашние новости

Смыв дорожную пыль (побриться бы, но это завтра, при свете), сидел за круглым столом в гостиной, поглядывая по сторонам, стараясь понять — что же тут изменилось? Что-то не так, но что именно, понять не могу. Мебель новая появилась — круглый раздвижной стол, помню, что Аня собиралась его прикупить, а что еще? Посуда теперь нормальная — ем вилкой, из фарфоровой тарелки.

У стенки сложены мои чемоданы и сундуки. Значит, все привезено, разобрано. Шкаф бы платяной завести, чтобы мундиры вешать, но с этим потом.

Все хорошо, замечательно, но для полного счастья мне не хватает домашних тапочек. Мелочь, кажется, но когда она есть — не замечаешь, а нет, так сразу чувствуешь пропажу. В Кириллов я их брал, точно помню, а потом они куда делись? Тапочки эти и столицу прошли, и Москву — и родственников, и гостиницу. Видимо, забыл обувку в своем номере — сиречь, нумере. Раньше у меня еще опорки были, от старых валенок, а теперь и они куда-то задевались. Тоже неудивительно из-за отъездов и переездов. Ладно, сегодня в носках похожу, в доме чисто, а завтра заскочу в лавку, куплю новые.

Вопросов у меня море, а первый (пусть и не главный!), про блеющее существо, что сидит в сарайке. А вот сестренка этой… рогатой, помалкивает и подкладывает мне на тарелку то свежепросольный огурчик от тети Гали, то кусочек пошехонского сыра, что завезли в лавку. Помнит ведь, что мне пошехонский сыр нравится куда больше, нежели какие-нибудь французские сыры.

Наконец-таки дело дошло до чая и Анна, поставив на стол чашку для себя и стакан с подстаканником для меня, приготовилась отвечать на вопросы, но для начала поинтересовалась:

— Ваня, тебе трудно было из Кириллова письмо прислать? Или хотя бы записку?

Вот так вот — лучший способ защиты, это нападение. Я даже рот не успел открыть. Но вообще-то — свинство с моей стороны. Я и на самом деле никому не писал. Ни родителям, ни Леночке.

— Аня, я толком не знал, когда вернусь, — попытался объяснить я. — Сначала полагал — у меня там работы дня на два или на три, думал — вот-вот вернусь, чего и писать-то? Но затянулось. И дело такое поганое, что не до писем. Боялся, что напишу, настроение всем испорчу.

— Так хоть немножко, пару строк. Жив мол, здоров. Или телеграммы бы дал.

— Анька, не наезжай, — попросил я.

Не стал напоминать, что Игнат Сизнев — отец моей Аньки, приставу жаловался, что дочь забывает писать. А про телеграммы я постоянно забываю.

— Я-то не наезжаю, все понимаю, сама не лучше, — вздохнула девчонка. — Но к нам Елена Георгиевна несколько раз заходила, переживает. Пропал, дескать ее жених, совсем пропал, не пишет. Успокаивала, как могла — в командировку отправили, а если Иван Александрович не пишет, значит работы много. Еще я ей ноты свои подарила, которые мне профессор Бородин подарил.

— Ноты? —переспросил я. — Но они же тебе подарены?

— Жалко, конечно, да и дареное не дарят, — хмыкнула Анька. — Но куда они мне? Я на рояле играть не умею, а если хвастаться, что профессор подарил — не поверят.

— Почему не поверят? Там же написано?

— Ага, написано, — засмеялась барышня. — Знаешь, что Александр Порфирьевич написал? Написал — дорогой Леночке, с огромным уважением и почтением.

Вообще-то, великие люди частенько рассеянными. Но не до такой же степени[1]?

— Я сказала — мол, в одном вагоне ехали, Иван Александрович и попросил подписать ноты для невесты. Ваня, ты представляешь, как Елена Георгиевна обрадовалась! Но там еще забавно — одна-то тетрадочка самого Бородина, а вторая — романс господина Мусоргского. Он его тоже от себя надписал.

Нет, рассеянные великие люди, точно.

— Теперь ты рассказывай, — предложил я.

— С чего начинать?

— С самого главного. С подружки своей… С рогатой и бородатой.

Аня вздохнула, отпила глоточек чая, поморщилась — чай-то уже остыл. Чувствуется, что начнет издалека и с подходом.

— Ваня, не хочет тетя Галя козу держать. Они с батькой корову на днях купили, зачем им Манька? Козу кормить надо, а пользы никакой. Мол — старая, только на мясо.

— А нам-то коза зачем?

Анька вскочила, подбежала ко мне, обняла за плечи:

— Ваня, ну ты же Маньку не выгонишь?

Эх, беда с девчонкой…

Усадив Аньку рядом, погладил по голове, словно маленькую, проворчал:

— Ань, ты прекрасно знаешь, что не выгоню. Чего ерунду городишь? Но объясни — что мы-то с ней делать станем?

Так себе и представил, как я выгоняю козу, а та блеет и упирается. Смех.

Уткнувшись мне в плечо, Анька сказала:

— Да я и сама не знаю, что нам с ней делать… Глупость сплошная. Только, понимаешь, Манька мне как родная. Когда мамка умерла, плохо мне было, все время реветь хотелось… А на людях-то реветь нельзя, я же теперь большая! Хозяйка в доме… Батька на работе день и ночь, а я с Манькой. Я к ней в хлев ходила. Обниму, поглажу, проревусь… А потом уже в деревню шла, дела делала, с соседями разговоры вела. Дескать — вот, я какая, мне все нипочем! А потом снова к Маньке… уткнусь в нее и реву, словно дура, а она ведь все понимает, жалела меня. Ткнется в меня, подышит, а мне и легче — вроде, мамка со мной. И как же ее теперь под нож-то?

— Да уж какой там нож, глупая? — печально сказала я. — Только не плачь. Никто твою козочку не обидит.

И впрямь — какой уж там нож? Еще немного, сам разревусь, составлю Аньке компанию.

— Только, все равно… Ань, у нас не деревня. Маньку же кормить нужно, навоз убирать. И блеять станет — что нам соседи скажут? А сослуживцы? У следователя по особо важным делам коза во дворе живет!

Подумав пару секунд, решил — а пошли-ка все лесом. И сослуживцы, и соседи. Почему я должен оправдываться? Живет у меня коза, ну и что? Имеет право. В конце-то концов, надо ей где-то жить. Ладно, если бы я себе тигра завел или медведя. Про то, чтобы коза кого-то загрызла ни разу не слышал. Даже насмерть не забодала.

— А пусть блеет, — махнул я рукой, — и пусть хоть одна зараза попробует слово супротив нашей Маньки сказать, то мы ее, эту заразу, сначала сами побьем, а потом на нее Маньку напустим. Или бить не станем, еще хуже сделаем — по судам затаскаем за жестокое отношение к животным.

Анька чмокнула меня в щечку:

— Ваня, я знала, что ты у меня добрый, но сомневалась. И Манька у меня добрая, вроде тебя.

— А я, значит, добрый, словно коза? — хмыкнул я. Ишь, сомневалась она.

— Не, Ваня, ты у меня добрее… Манька-то иной раз и боднуть может. Но так, легонечко, для порядка. А ты меня еще ни разу не бодал.

Спасибо, сестренка. Комплимент, пусть и сомнительный.

— Это все ладно, это эмоции, но ты мне скажи — что с ней делать-то? Сено там, траву где возьмем? — принялся перечислять я. — И доить надо. Сама станешь доить или княжну грузинскую пригласишь, чтобы тренировалась?

Вспомнив о дочери прокурора Московского окружного суда, Анька хихикнула:

— Мне от Мананы письмо пришло. Пишет, что ее батюшка для козлят работника нанял. Тот козлят свежей травой кормит, по двору вместе с ними гуляет, на ночь в сарай запирает. А как у нее козлушка подрастет, козленка родит, меня в гости ждет, чтобы я ее доить научила. Конечно, надо пораньше приехать, чтобы прямо к родам успеть, но мы спишемся.

Ну да, ну да… В Москве-то дочку грузинского князя некому научить, придется из Череповца наставницу выписывать. И кто же Анечку в Москву-то отпустит?

— Может, и нам для Маньки специального человека нанять? — мудро предложил я. — Будет он твою Маньку кормить, навоз убирать. В общем, ухаживать.

— А чего за ней ухаживать-то? Я-то на что? Навоза немного — за сарай скидывать стану, соседи заберут. Это мы с тобой лодыри, огород запустили, а они-то сажают. Да, надо будет картошки на зиму запасти, скоро копать начнут. Лука и чеснока я принесу, тетя Галя много насадила, на нас хватит. Свекла нужна, морковка.

— Не отвлекайся. Говори — козу-то чем кормить?

— Ваня, ты-то чего переживаешь? Можно подумать, что всю жизнь коз кормил? Не переживай — насчет сена я договорюсь, будут понемножку возить — нам много-то и хранить негде, а пойло сготовить два раза в день не трудно. А доить Маньку больше не нужно. Я же тебе говорила, старенькая она…

— Ну, хоть что-то хорошее, — кивнул я. — Доить нам ее не надо.

— И вот еще что… — начала Анька, но замолчала.

— И что еще? — снова насторожился я.

— Думаю — не отдать ли Маньку соседке?

— В смысле, соседке? — не понял я. Типа — соседке на мясо?

— Соседка к нам приходила ругаться. Не та, которая дрова воровала, вторая, что помоложе.

— А, Ираида Алексеевна, — вспомнил я еще одну бабушку, которая вместе с Марией Ивановной спасала меня когда-то от Таньки. А я с бабульками вылакал ликер своей квартирной хозяйки.

— Ага, она самая, тетя Ираида, — кивнула Анька. — Вроде бы поругаться пришла — Манька с утра орет, требует, чтобы покормили. А она посмотрела на Маньку — слезу пустила. Говорит — в детстве у них точно такая была. Теперь тетка Рая моей Маньке капустные листья носит, траву косит.

— Еще и траву косит?

— Ну, не косит, косы-то у нее нет, серпом режет. И просит, чтобы Маньку ей насовсем отдали. Мол — в сарайке у нас она зимой если и не замерзнет, то вымя себе отморозит, а у нее двор крытый, хлев есть. И ей самой не так одиноко будет. Коза все-таки живая душа.

Откровенно-то говоря, я только за. Сплавить козу соседке, пусть у нее и блеет. Хрен с ним, я бы еще и приплачивал. Еще вспомнил, что Ираида живет одна, сын не то в Ярославле, не то в Рыбинске, дочка где-то в уезде. Веселее бабульке будет, с козой. Но вслух сказал:

— Коза твоя — тебе и решать.

— Ваня, я бы и отдала. Ты ж говорил, что мы через год все равно уедем, а Манька еще года два проживет, а может и три. Опасаюсь, что тетка Ираида Маньку возьмет, а потом передумает. Устанет она кормить, навоз убирать.

Все возможно. Сколько животных оказывается на улице, оттого, что хозяева взяли себе котенка, думали, что игрушка, а он вырос, мебель дерет. Или собачку… Слов у меня нет, чтобы высказать все, что думаю, о таких «хозяевах».

Я только махнул рукой.

— Ладно, если ты привела, так пусть живет. Будем считать, что завели мы себе козу-пенсионерку. Как холодать станет, можно ее к соседке определить на постой. Год еще целый, посмотрим, как оно все пойдет.

Ладно, с Манькой разобрались, переходим к остальным пунктам.

— В городе что нового произошло? Слышал — губернатор с грозой приезжал, всем разгон устроил? К лопухам придирался.

— Ага, придирался, — засмеялась Анька. — Губернатор по улицам ездил, все осматривал, потом в уезд уехал, так к его возвращению те лопухи, что поближе к дороге были, посрубали, что-то скосили, а те, что подальше, на пустыре, так и оставили.

— Так их все равно не видно, — резонно заметил я.

Разумеется, здесь вина Городского головы, но у Милютина до каждого лопуха руки не дойдут. Он и так, можно сказать, половину городских расходов на себе тащит. Да и должно же в нашем городе быть что-то неидеальное. Хоть лопухи.

— Ваня, скажи — ты ругаться не будешь?

— А что еще? — сразу насторожился я. Что там еще Анна Игнатьевна придумала? Надеюсь, не очередную авантюру? Один раз она уже меня «подписала» на литераторство. Хотя… Если посмотреть правде в глаза, я против этого не возражал. Возможно, сам бы на такую авантюру не решился, а вот когда подталкивают, то почему бы и нет?

— Вань, я в гимназию поступила.

— Да ну⁈ — поразился я. — А в какой класс?

— Только в шестой, — уныло отозвалась Анька. — Я-то хотела сразу в седьмой, чтобы с девочками — репетиторшами моими, но экзамены не сдала. Задачки по математике решила, по Закону Божию все ответила, по истории с географией вообще вопросы не задавали, а вот в диктанте ошибок много наделала. Господин директор сказал, что для ученицы седьмого класса неприлично. Дескать — в шестом поучись, там посмотрим.

— А почему я должен ругаться? Ты вообще молодец, — похвалил я девчонку, потом спохватился. — Когда успела?

— Это не я успела, а Иван Андреевич Милютин с директором поговорил. Как ты в Кириллов уехал, к нам господин Милютин пришел, тебя хотел застать. Тебя не было, так он со мной немножко поговорил. Сказал, что с директором договорился, но нужно, чтобы отец прошение написал, а еще директор сказал, что будет лучше, если я в гимназии хотя бы год поучусь, а уж потом экзамены экстерном сдавать. Я за четыре дня все сдала!

Иван Андреевич слов на ветер не бросает, и дела не откладывает. Я-то думал, что он поговорит с директором как-нибудь потом, а он все сразу, единым махом. Наверное, так и надо.

— А почему экзаменов мало? — слегка удивился я. — Там же еще немецкий с французским должны быть, латынь?

— Сказали — что это необязательные предметы, за них даже плату отдельную вносят, латынь для женских гимназий вообще отменили, но я решила, что нужно и немецкий и французский учить, батька уже все прошения написал.

Ух ты, а я ведь иной раз забываю, что у Ани имеется законный отец и все вопросы, связанные с образованием, он должен решать. И то, что моя воспитанница-кухарка станет учиться — это прекрасно. Станет с девушками общаться, со своими ровесницами, это на пользу. Авось у девчонки хотя бы юность будет, если детство пропало. Если еще Маньку в гимназию возьмет — совсем красота. Будут в Мариинке две козы учится — и что такого?

— Аня, а ты сумеешь и учиться, и по дому все делать, и за козой ухаживать? Где ты на все время возьмешь? Может, нам кого-то нанять?

— А чего там не успеть-то? Я же, когда в школе грамоты училась, то все успевала. У тебя здесь и работы-то особой нет, — пожала плечами Анька. — Еще Иван Андреевич посетовал, что за учебу платить придется — мол, все стипендии распределены.

— Это ерунда, — отмахнулся я. — Неужели я за тебя какие-то тридцать рублей в год не заплачу?

— Батька мне тоже самое сказал, — хмыкнула Анна. — Но я решила, что сама за себя заплачу. Справедливо будет. Сам же сказал, что я богатенькая Буратинка. Да, Ваня, о Буратино… Редактор снова письма читателей прислал.

— Опять какие-нибудь поклонницы? — загрустил я. — Фотографии, предложения познакомиться?

— Есть и такие, я их на растопку оставила. Но есть интересно письмо — потом почитаешь.

Я покивал. Завтра все почитаю. Все-таки, что же в доме изменилось?

— Аня, мне мерещится или нет? Что-то у нас не так… А что именно, понять не могу.

— Ишь ты, заметил, — покачала головой Аня. — Я-то думала, что ты только завтра внимание обратишь.

— Почему завтра?

— Так днем увидишь, что внизу свежие бревна, от старых отличаются.

— В смысле? — не понял я, потом дошло. — Ты что, решила-таки дом отремонтировать?

— Совсем немножко. Мы с Иваном Андреевичем говорили, он спросил — не нужно ли чего?

— А ты, стало быть, городского голову припахала к ремонту?

— Чего припахала-то сразу? — обиделась Анька. — Он спросил — я ответила. Ни о чем не просила. Сказала, что все хорошо, домик хороший, но надо бы венцы внизу поменять, крышу починить. А утром, я только печку собиралась топить, мужики пришли. Сказали, что их господин Милютин прислал. Бревна внизу осмотрели, на крышу слазили. Сказали — мол, все поднимем и заменим, даже мебель и вещи наши на всякий случай вынесли. Бревна новые привезли — хорошие, я проверяла, дом подняли — не знаю, какие-то штуки у них были, с винтами, они их по углам поставили. Старые бревна вытащили, кое-где камни в фундаменте поменяли, бревна на новые заменили, все на место поставили. Я-то думала — вагами поднимать будут, на неделю работы, не меньше, а они за два дня управились.

Теперь до меня дошло — что не так. Когда смотрел в окно, словно бы вид стал иным, и вид чуть дальше. Раз дом немного поднялся, так и окна стали на другом уровне.

Я слегка загрустил. Чего не люблю, так это «подарков».

— Ваня, ты чего-то такого не подумай, — забеспокоилась Анька. — Знаю, что ты такого не любишь, я к Ивану Андреевичу сбегала, узнала, сколько все стоит. Он деньги брать не хотел, но я ему объяснила, что Иван Александрович меня ругать станет, сорок рублей оставила, да еще и мужикам по два рубля дала.

От сердца немножко отлегло. Глупость, конечно, не взятку мне дали, но все равно — неприятно. Ну, если за все заплачено, вопрос снимается.

— Ты деньги из своих отдала? —поинтересовался я. Подошел к столу, в ящик которого складываю деньги и спросил: — Ань, сколько с меня? Рублей шестьдесят?

— Двадцать шесть рублей, — отозвалась Анна.

— Почему так мало? Сорок за сруб с работой, да еще мужикам?

— Так я поровну посчитала. С тебя половина и с меня половина. Ты мне и так постоянно талдычишь, что дом этот наш общий, но платил-то за него ты.

— Аня, но так нечестно. Я большой, обязан деньги зарабатывать, а ты еще маленькая. Да, я же тебе еще жалованье должен платить, не забыла?

— Ваня, а я ведь и обидеться могу, — слегка набычилась Аня. — Давай так — если деньги понадобятся, я тебе скажу, а нет — так не заикайся.

— Аня, да мне попросту неудобно. Ты по дому работаешь, готовишь… Понимаю, если бы ты у меня только прислугой была, вопросов нет. А ты вкалываешь, а я даже денег тебе не плачу.

— А разве так не бывает, чтобы брат и сестра в одном доме жили? Так разве сестра не станет работу по дому делать? Так что, младший братишка — помалкивай о деньгах. Деньги у нас стобой есть, а домик этот мы потом за четыреста тридцать рублей продадим. Даже и за четыреста сорок.

[1] Не исключено, что великий музыкант, который и на самом деле отличался рассеянностью, надписывая ноты вспомнил свою воспитанницу, которую звали Еленой.