Господин следователь. Книга седьмая

Глава шестнадцатая Убийца — изобретатель

Задержанный ветеринар Андреев не желал пойти на контакт. Упорно отвергал мою попытку записать его данные — знаю, что дворянин, что должен быть православного вероисповедания, но это я должен услышать от него самого. А он лишь криво ухмылялся, а еще грозил подать жалобу — дескать, глаз у него стал плохо видеть. А убегал из-за того, что городовые в Кириллове, да и не только в нем, пользуются дурной репутацией. И не знал, что мужик в его собственном огороде на самом деле городовой.

С чего бы глазу-то плохо видеть? Ну, синяк у него под глазом. Откуда и взялся? Кажется, я ему в лоб давал, а не в глаз? Вот про Савушкина, здесь да, не удастся Андрееву еще одну статью влепить, за нападение на полицейского чина. Тот был в статской одежде… Но ему и того, что имеется, на каторгу хватит, как бы даже и не бессрочную. Но я не судья, приговор не мне выносить.

— Жалобу подавайте, я ее доставлю, и прямо окружному прокурору. Может, сам-то прокурор и не рассмотрит, он человек занятой, но его помощник — точно все рассмотрит.

Рассмотрит и ответ напишет. Вот, хоть прямо сейчас. А вот коли ты, любезный мой, все-таки со мной говоришь, значит, и дальше говорить станешь. Желательно только, чтобы побыстрее. Устал я от города Кириллова. Мне достаточно первичных показаний подозреваемого, а потом этапируем его в Череповец, там мы еще поговорим, если понадобится. А нет — так и ладно, пусть сидит до суда. Это в 21 веке нужно предъявить обвинение, а потом следует допросить подследственного в качестве обвиняемого.

И показания госпожи Зуевой уже не нужны, нет необходимости подтверждать алиби Никитского, а допрашивать прислугу я отправил Савушкина — пусть стажируется. Все, что осталось — сам господин Андреев.

И как же мне к нему подкатиться? Конечно, доказательств у меня выше крыши, но у нас главным считается признание самого подозреваемого. Значит, если я удивлялся этой штуке — троакару, то почему бы еще не поудивляться?

— Вы талантливый человек, господин Андреев, жаль только, что свой талант потратили не на нужное дело, а на преступление.

— Вы это о чем? — недоверчиво посмотрел на меня ветеринар.

— А вот об этом, — хмыкнул я, вытаскивая из ящика стола сверток. Развернув, показал троакар ветеринару. — Не обессудьте, в руки я вам этот инструмент не дам, меня дома невеста ждет, а еще и сестренка младшая, но скажите — как вы до такого додумались? Недавно узнал у сведущего человека, что англичане похожий инструмент создали — мочу из человеческого организма откачивать. А вы, значит, придумали, как у коров бочину протыкать? Гениально!

— Вы, господин следователь невежда, — усмехнулся ветеринар. — Я не бочину корове протыкаю, а произвожу прокол рубца у коровы.

— Эх, господин Андреев! Вы даже не представляете — насколько я невежественен! Сижу вот, смотрю на вас и думу думаю — как это вы сумели? Ни профессора не догадались такую штуку сделать, ни академики! А тут, вроде, простой ветеринар. Вам за такое открытие следует орден дать, или какую-нибудь научную премию. Если вам на ваше изобретение бы патент взять, то потом огромные деньги зарабатывать станете. На хирургический-то троакар уже патент взят, а вот в ветеринарии ваше слово первое.

Андреев поморщился, потом вздохнул и сказал:

— Да ничего сложного-то и нет. Я сначала рубцы ножом протыкал, по старинке, но там, вот что плохо — прокол может закрыться, края раны сойдутся, газы не выйдут, а коли имеется трубка — тогда надежнее. Только я слово троакар не использовал. Говорил — стилет ветеринарный.

— Я бы ему вообще дал название — стилет Андреевский. Неужели все сами сделали? — восхитился я. — И стержень — спицу то есть, выковали, и трубочку приспособили?

— А что тут сложного? Зашел к мужикам на кузню, железку подобрал, да и выковал. С медью — тут посложнее, но все равно — достал полоску, да в трубку свернул. С рукояткой не сразу получилось — раскалывались.

— Кузнецы-то не подсмотрели? — озабоченно поинтересовался я. — Вдруг видели, как вы делали, а потом переймут?

— А, куда им додуматься⁈ — пренебрежительно фыркнул ветеринар.

— Так вроде — толковые кузнецы? Я с ними пару раз дело имел, вроде и ничего.

— Это кто же толковый? Прохор Никулишкин или Ванька Смолин? Да они только хихикали — дескать, в заднице у коровы господин ветеринар ковырять станет! И что там наковыряет? Может, золото? Так они и без ковыряния этого золота пуд принесут.

Ах ты умница! А я-то боялся, что сейчас ветеринар пойдет в отказ — дескать, троакар этот впервые вижу, ничего не знаю. Теперь у меня еще и пара свидетелей есть. Так, вдруг пригодятся?

— Андреев, давайте заключим сделку, — предложил я.

— Какую сделку? Взятку, что ли, с меня хотите взять? Так мне уже сказали, что в доме у меня обыск был, деньги нашли, да и все остальное. И родителю у меня бедные — на отцовскую пенсию живут, имений у нас нет.

Что да, то да. Пока Андреев сидел в камере, в его доме шла основательная работа. Причем, господа полицейские, под моим присмотром, трудились не покладая рук. И «прятка» у ветеринара была затейливая. Драгоценности он припрятал в склянке с каким-то порошком, а деньги засунул в тайник на повети. Так что, все изъято, все приобщено к делу. В том смысле — что деньги пересчитаны, все драгоценности описаны и под расписку переданы самому Никитскому на ответственное хранение. Опись и расписка в деле.

Еще отыскали рабочий халат ветеринара — некую хламиду, которую можно накинуть поверх обычной одежды. Грязная, в пятнах крови. Увы, нет возможности отдать халат на экспертизу, не смогут отличить кровь животных от человеческой, но я все равно эту хламиду изъял и приобщил к делу.

Еще я голову ломал — с чего это городовые проявляют несвойственную им энергию, а позже узнал, что господин Никитский пообещал им премию — по десять рублей на брата за работу, а тому, кто отыщет деньги и сокровища — по сто рублей. Что ж, материальные стимулы поважнее моральных. Теперь я верю, что Николай Александрович ретивый помещик и толковый хозяйственник. Я бы, конечно, шиш городовым дал, а не премию, но кто запретит хозяину украденных ценностей бросаться деньгами? Но шепнул на ушко вдовому помещику — мол, если тот отстегнет небольшую толику средств городовому Звездину и моему «камердинеру» Савушкину, то глаза на это закрою. Все-таки, эти парни спасли отставного майора не от тюрьмы, но от изрядных неприятностей.

Я потом еще и рапорт с предложением наградить унтеров напишу. Заслужили. Хотя… Лучше не рапорт, а заметку в «Вестник МВД» отправить. Да, там и городовых похвалить можно, и что-то про инструмент ветеринара написать.

— Да ну, какая мне с вас взятка? — засмеялся я. — У вас и денег-то столько не будет, чтобы мне взятку давать. К тому же, нет у меня надобности взятки брать, да если бы и была, то совесть бы не позволила.

— И что тогда?

Раз человек не понимает, придется пояснить.

— А сделка такого рода. Вы мне сейчас все расскажете. Все-все-все. Как вы своего бывшего приятеля убили, его любовницу. Каков ваш мотив? Как додумались деньги украсть и драгоценности. Вы ведь даже ничего не искали, а сразу комод нашли? Странно… В общем, выкладываете мне всю истинную правду, а я за это сделаю вас знаменитым. Сразу скажу, что от каторги вас это не спасет, денег на этом не заработаете, но будет публикация в журнале, с описанием и фотографией вашего инструмента и именем автора. Идет?

— Войти в историю как гений и злодей? — усмехнулся Андреев. Пожав плечами, сказал: — А я ведь, господин следователь, даже значения не придал этой штуке. Чисто для себя сделал, чтобы корове рубец проткнуть при необходимости. Не так уж и часто такое бывает.

Вот так у нас всегда. Изобрести-то изобретаем, а «застолбить», а потом ввести в обиход, наладить массовое производство не можем. Допустим, троакар не такое уж важное изобретение — обходились без него, но с ним-то гораздо легче[1].

Тщеславие — явление, присущее и следователям, и подследственным!

Вот и сейчас, господин Андреев начал подробный рассказ.

Нужно сказать, что ветеринар немножко повыпендривался — назвался Андреем Николаевичем Андреевым, возраст тридцать пять лет, а вот касательно свой сословной принадлежности настаивал, что он разночинец, а по вероисповеданию — атеист. Что ж, пусть разночинец и атеист, мне не жалко.

Университетского образования у господина Андреева нет, профессию свою осваивал в Вятской ветеринарной лечебнице, основанной по инициативе местного губернского земства, о чем ему и был выдан соответствующий аттестат.

И как его образование обозвать? Средне-специальное? М-да… Впрочем, для уездного земства вполне достаточно, у нас и медики иной раз осваивают специальности, работая при какой-нибудь больнице, только им статус лекаря уже не присвоят.

В Кириллове Андреев трудится пять лет, приехал сюда по приглашению уездного земства. Ветеринаров с университетским дипломом сыскать трудно, а специалисты нужны. Жалованье положили хорошее — двадцать пять рублей в месяц, но вот с квартирой обманули. Пообещали казенную, но пришлось снимать самому. Земство каждый год обещает найти ему квартиру или выделить деньги, но ограничивается выплатой одного рубля в месяц на дрова и на керосин. Говорят — подождите немного, все будет.

Впрочем, на двадцать пять рублей в месяц, если снимать квартиру пополам с товарищем, жить в уездном городе можно не просто безбедно, а даже и с шиком. А товарищ, вместе с которым он снимал квартиру, как раз и был землемер Андерсон, поначалу показавшийся ему неплохим человеком. Так что, и жил Андреев, копил потихонечку деньги на собственный дом. Дом — это не просто свой угол, а символ определенного положения.

С Никитскими — с мужем и женой познакомился два с половиной года назад, в усадьбе, когда оказывал помощь барану-производителю, а потом стал захаживать в гости и в городе. Вначале бывал только тогда, когда в доме был муж, потом стал захаживать и к супруге, а там все и завертелось.

— Скучала Олимпиада без мужика, — откровенно сказал Андреев. — Если бы ее муж поменьше в имении был, а больше ей самой внимания уделял, то ничего бы у нас и не было. А то куда годится, чтобы при живом муже, словно старая дева?

В такие тонкости вникать не стану, это не ко мне, а к сексопатологу или семейному психиатру.

— А как произошел ваш разрыв с госпожой Никитской?

— Андерсон, скотина, дорогу перешел. Он, поначалу-то, просто в гости захаживал, а как Никитский себе любовницу завел, да о разводе начал речь заводить, так тут и был. У меня-то работа такая — в разъездах часто, а он почти все время в городе. По межеванию нынче особых хлопот и нет. Ладно, если пару раз в месяц куда-то вызовут, так и то много. А у меня — то корова растелиться не может — а вытянуть не получается, то лошадь ногу сломает. Нет бы, хозяину лошадь просто прирезать, так всякий норовит — мол, господин фершал глянь, а может что сделать можно? А что я могу сделать? Ногу обратно не склею.

Я лишь сочувственно покивал. У меня все сведения о лечении животных почерпнуты либо из книг Джеймса Хэрриота, а то и вообще, из фэнтези Ника О’Донохью. Но там, насколько помню, сломанные ноги лошадям гипсовали. Но и время-то другое, более позднее.

— Странно, — подумал я вслух. — Андерсона я ни разу не видел, но знаю, что он просто землемером трудился, без чина. Дома у него своего не было. А вы, все-таки, дворянин, с перспективами. Почему она его предпочла?

— А потому что Федор ее замуж позвал, — усмехнулся ветеринар. — Сам похвастался — дескать, я к Липочке подкатился, сказал, что готов ее в жены взять, коли муж с ней расстанется. Вот тут она и не удержалась. Как пишут в романах — упала в его объятия.

— И она бы согласилась? — слегка удивился я.

— Вот про это сказать ничего не могу — согласилась бы, или нет, — усмехнулся Андреев. — Вы, господин следователь, человек молодой, женщин не знаете. Иной раз для женщины важно, что может выйти, что ее замуж зовут.

Может быть, может быть… Господин Никитский мне говорил, что супруга предлагала оставаться в законном браке, а жить отдельно. Значит, формальности для Олимпиады Аркадьевны были не так и важны. Стоп. Почему это не важны? Как раз напротив, очень даже важны. Если бы Николай Александрович и Зуева оставались сожителями, то Никитская все равно оставалась бы официальной супругой богатого мужа.

Эх, какие страсти-то разворачивались в тутошнем городе. Муж, два любовника. Надеюсь, что не оба сразу, а хотя бы по очереди? Чем не сюжет для романа? Вот, как только нам с Анькой надоест красть сюжеты у великих и выдающихся, так сразу и напишем.

Бедный господин Никитский. Оказывается, целых два года как он был рогоносцем, но сам об этом не знал.

— Вы сами не предлагали Никитской руку и сердце? — поинтересовался я. — Вы дворянин, имеете стабильный доход. Понимаю, что до богатства Николая Александровича он не дотягивает, но ведь и Андерсон не богач, да и положение у него ниже.

— Допустим, у Федора положение не такое и низкое. Я, хоть из дворян, но в земстве тружусь, а он, пусть из мещан, но землемером служит, в казенном месте, собирался испытание на классный чин сдать. Конечно — коллежским асессором, как вы, ему не бывать, но до титулярного бы дошел. А это и жалованье, и все прочее.

— А все-таки, отчего замуж не позвали? — настаивал я.

— А зачем она мне? В постели хороша, а так… Если уж жениться, так хоть на крестьянской девке, но, чтобы невинной была. А эта и замужем побывала, да и до меня у нее кто-то был. Не знаю кто именно, но как-то обмолвилась — дескать, прежний-то мой воздыхатель хотел кольцо подарить, но я отказалась.

В тридцать пять лет ищет невинную девушку? Вряд ли такое возможно, а теперь точно, что не получится.

— Если вы в отношении госпожи Никитской серьезных намерений не имели, то зачем было приходить и убивать?

— Не хотел я никого убивать, — хмуро ответил Андреев. — Все как-то само собой получилось.

Ага, дурак бы он был, если сказал, что отправился в дом бывшей любовницы, чтобы убить ее и соперника, да еще и деньги с драгоценностями украсть. Все так говорят — умысла не было.

— Повторяю — случайно все вышло, — упрямо повторял задержанный.

— И троакар — ваш ветеринарный стилет, случайно с собой прихватил? Никитские в своем доме корову не держат. Стилет очень острый, вы им могли и себя поранить. Наверняка вы его в своем чемоданчике держите, а тут зачем-то с собой прихватили. Вопрос — зачем?

— Стилет у меня в специальном футлярчике хранится, сам сшил. Днем у меня выезд был, так стилет в кармане остался, позабыл выложить.

Нет, господин Андреев, не убедительно. Помощник прокурора, который станет обвинение писать, не поверит. И присяжные заседатели не поверят. Таскать по карманам стилеты?

Видимо, придется еще один допрос проводить. Спрошу про «хламиду». Так вот, с выезда и пошел в рабочей одежде?

— Ладно, так и запишем. — не стал я спорить. — Стилет оставался в кармане, потому что забыл выложить. Ага. А как возникло желание убить Никитскую и Андерсона? И кого вначале убили, кого потом? И в дом как вошли?

— У Олимпиады и кухарка, и горничная приходящие. Я, когда к ней раньше ходил, шел украдкой, не через главный вход, а через черный, который на кухню идет. Эта дверь у них только на ночь и запиралась, — пояснил ветеринар. — Я шел-то, чтобы с Олимпиадой поговорить.

— С какой целью?

— Денег у нее собирался взять в долг — рублей тридцать. Я свой дом за двести купил, но заплатил половину, а остальное по частям отдавал. Продавец срочно требовал.

Вишь, дом-то похож на мой, а стоит на сто рублей меньше! Дешевая недвижимость в Кириллове, а место тут очень хорошее — рядом со святыней. Правда, туристов много…

М-да, про туристов я хватил. Их пока нет, но имеются паломники.

— Стало быть — к Никитской вы прошли через черный ход, вошли в кухню, прошли в гостевую комнату? — уточнил я.

— Совершенно верно. Прошел — а тут Федор стоит, в одном белье. И спрашивает — а ты чего приперся? Пошел вон, скотина! И тоном таким — словно барин с холопом. Вот, я и не выдержал. Хотел его по зубам съездить, но само собой рука в карман полезла. Вытащил стилет — ударил раз, потом другой. А тут и Олимпиада с постели вскочила. Закричала, побежала куда-то… Ну, я в запале и ее ударил.

— Сколько раз ударили?

— В запале, говорю, был, не упомню. Может — один раз, может два.

— А стилет? — поинтересовался я. — Выбросили или он сам выпал?

— Рукоятка скользкая стала от крови, выскользнул. Видимо, случайно отопнул.

— И что потом?

— Вспомнил потом — а чего это я и приходил? Мне же двадцать рублей завтра возвращать надо, где я их возьму? Я по прежнему времени знал, где Олимпиада деньги хранит. Поднялся наверх, открыл комод, а там деньги. И много. Вначале собирался двадцать взять, потом подумал — а чего бы и все не забрать? Семь бед — один ответ. А там еще шкатулочка лежит. Думаю — если Олимпиада мертвая, зачем ее драгоценности? Вот, их тоже взял. Думал, подожду немножко, потом продам. И обрадовался, когда объявили, что Федор и Олимпиаду убил, и себя порешил.

Какое-то время мы сидели молча. Потом я спросил:

— Олимпиада Аркадьевна вам с покупкой дома не помогала?

— А вот это не ваше собачье дело, — вспылил ветеринар.

— Разумеется, не мое, — не стал обижаться я. Посмотрев в глаза Андреева, сказал: — Но коли станете мне хамить, то запишу — дом был приобретен на средства госпожи Никитской. Вы знали, где хозяйка деньги хранила, логично предположить, что она при вас их откуда-то доставала. Вопрос — зачем?

— Запишете, я это не подпишу!

— Так и пес с вами, не подписывайте, — хмыкнул я. — Но на суде опять вопросы возникнут, что люди подумают? Мало того, что вор и убийца, так еще и «альфонс». Читали, Дюма-сына?

— Не читал, но кто такой «альфонс», знаю. Ладно, мне Олимпиада деньги давала. Только не на дом, я на него сам скопил, а так, на хозяйство. Пару раз десять рублей давала, один раз двадцать. И да, видел я, где она деньги хранила.

[1] Автору в советское время доводилось беседовать с пастухами, или, как их называли «гуртоправами». Троакар, кстати, им выдавался вместе с брезентовым плащом и седлом (нет, не для коровы, а для коня т. к. пасли верхом). Мнения о троакаре рознились. Кого-то он устраивал, а кто-то предпочитал по старинке, ножом. Еще — если услышите, что в пастухи шли самые никчемные люди — плюньте тому в глаза. Желающих было много. Зарплата пастуха составляла около 250− 300 рублей в месяц, плюс премии по итогам квартала и по итогам года. Больше получали только комбайнеры в период жатвы.