Формула огня

Глава 9

Едва заметный шорох шёлка, лёгкий, как дыхание, и Лира исчезла, растворившись в сумраке за пределами шатра. Я остался один. В воздухе всё ещё витал тонкий, едва уловимый аромат её духов, смесь луговых цветов, грозы и чего-то ещё, хищного, мускусного, присущего только ей. Этот запах был чужеродным в моём мире, состоящем из пота, крови, цементной пыли и въевшейся в одежду гари от погребальных костров. Он был напоминанием о другой войне, тихой, подковёрной, которая шла там, в столице. Войне, где вместо пушек использовали яд, а вместо солдат красивых, несчастных девочек с лисьими хвостами.

Я допил вино из её серебряного кубка. Холодный металл обжигал пальцы. Я смотрел на колышущееся пламя масляной лампы и видел в нём не уютный огонёк, а отблески будущих пожаров. Пожаров, которые я сам и разожгу. Райхенбах и его шайка аристократов… эти ублюдки были не просто помехой. Они были системной ошибкой, багом в программе выживания, который нужно было не исправлять, а вырезать с корнем, пока он не обрушил всю систему. Они боялись меня, потому что я ломал их мир. Но они ещё не понимали, что я только начал. То, что я сделал с их сынками, было лишь предисловием. Настоящий удар я нанесу по тому, что они ценили больше всего. По источнику их власти.

Я резко поднялся, опрокинув стул. Грохот в тишине шатра прозвучал, как выстрел. Хватит рефлексировать. Время действовать.

— Эрик! — рявкнул я, распахивая полог шатра.

Мой адъютант, дремавший у входа, подскочил, как ошпаренный, хватаясь за рукоять пистолета.

— Командир? Что-то случилось?

— Случилось, Эрик. У нас, оказывается, до сих пор не армия, а сборище феодальных кружков по интересам. Пора это исправить.

Он смотрел на меня, не понимая.

— Собери их всех, — приказал я. — Немедленно. Всех, кто носит офицерские нашивки. И моих, и гномов, и орков. И особенно — «благородных». Всех этих фон-баронов, остатки рыцарских командиров, всю эту спесивую мразь. Через двадцать минут я хочу видеть их в большом каземате. В том, что мы вчера закончили заливать. Пусть прочувствуют атмосферу нового дома. И передай, явка обязательна. Тот, кто задержится, будет объяснять причину лично Урсуле.

Глаза Эрика расширились. Угроза была более чем действенной. Урсула после битвы и порки Райхенбаха стала местным пугалом, пострашнее любого тёмного эльфа.

— Будет сделано, командир.

Он козырнул и бросился выполнять приказ, а я зашагал к каземату. Ветер трепал мой грязный плащ. Ночь была холодной, но я этого не чувствовал. Внутри у меня горел свой собственный, холодный огонь.

Двадцать минут спустя я стоял в гулком, пахнущем сырым бетоном и землёй помещении. Единственным источником света были несколько факелов, воткнутых в наспех сделанные крепления на стенах. Их неровный, дёрганый свет выхватывал из темноты лица собравшихся, превращая их в уродливые, искажённые маски. Здесь были все. Мои «Ястребы», чумазые, уверенные в себе, стояли плотной группой, их взгляды были спокойными и выжидающими. Рядом, кряхтя и переминаясь с ноги на ногу, расположились гномьи мастера, недовольные тем, что их оторвали от работы. Урсула, скрестив на груди свои могучие руки, прислонилась к стене, её жёлтые глаза хищно поблёскивали в полумраке.

А напротив них, отдельной, враждебной группой, стояли остатки аристократии. Генерал Штайнер, чьё лицо всё ещё было багровым дешёвого вина. Фон Клюге, нервно теребивший свой блокнот. И ещё с десяток рыцарей и мелких баронов, командовавших тем, что раньше называлось феодальными дружинами. Они смотрели на меня с плохо скрываемой ненавистью и подозрением. Они не понимали, зачем их сорвали с места посреди ночи, но нутром чуяли, ничем хорошим это не кончится.

Я не стал тянуть. Времени на красивые речи у меня не было, да и не умел я их произносить.

— Я собрал вас, господа офицеры, — начал я, и мой голос, отражаясь от бетонных стен, прозвучал гулко и весомо, — чтобы объявить о своём решении.

Я выдержал короткую паузу, давая напряжению в воздухе достигнуть максимума.

— С этого момента такое понятие, как «феодальная дружина», в моей армии упраздняется. Все воинские подразделения, находящиеся в Форте-Штольценбург и его окрестностях, независимо от их предыдущей принадлежности, расформировываются раз и навсегда.

По каземату пронёсся недоумённый гул. Аристократы переглядывались, на их лицах было написано полное непонимание. Штайнер нахмурился, пытаясь осознать смысл сказанного.

— Отныне, — продолжил я, повышая голос, — все рыцари, оруженосцы, вольные стрелки и наёмники, становятся частью единой централизованной армии. Армии Форта-Штольценбург. Все солдаты будут сведены в роты и батальоны нового образца смешанного типа. Командовать ими будут те, кто доказал свою компетентность на поле боя, а не те, у кого в роду было больше «благородных» бездельников. Все казармы становятся общими. Никаких больше отдельных лагерей для «людей барона Такого-то». Есть только солдаты моей армии. И подчиняются они только своим прямым командирам и мне.

И тут плотину прорвало.

— Это… это возмутительно! — первым взорвался Штайнер. Он шагнул вперёд, его лицо налилось кровью. — Вы не имеете права, магистр! Эти люди давали клятву верности своим лордам! Не вам! Вы разрушаете вековые устои, основу нашей армии!

— Это предательство! — взвизгнул кто-то из-за его спины. — Вы пытаетесь украсть наших людей!

— Мои воины никогда не пойдут под командование простолюдина или, прости господи, орка! — выкрикнул третий. — Это посягательство на нашу честь!

Каземат наполнился яростными, возмущёнными криками. Они орали все разом, перебивая друг друга, размахивая руками. Они поняли, что я забираю у них последнее, их маленькие частные армии. Их власть над людьми.

Я молча ждал, пока они выдохнутся. Урсула за моей спиной угрожающе шагнула вперёд, её рука легла на рукоять кнута, но я остановил её лёгким жестом. Не сейчас. Для них у меня был припасён другой кнут.

Когда шум немного стих, я заговорил снова. И мой голос был холодным, как сталь. Я обвёл их всех тяжёлым, презрительным взглядом.

— Я видел вашу армию в деле. Здесь, в этой самой долине. Я видел, как ваши хвалёные рыцари, верные своим лордам, метались по склонам, не в силах выполнить простой приказ, потому что их барон скомандовал другое. Я видел, как ваши дружины сбивались в кучи, мешая друг другу, вместо того чтобы занять указанные им позиции. Я видел, как вы теряли драгоценные минуты, споря о том, чья честь важнее и кто первым пойдёт в атаку.

Я сделал шаг вперёд, и они невольно попятились.

— А потом я видел, как в бой пошли мои подразделения. Смешанные отряды. Где человек прикрывал спину орку, а гном подавал боеприпасы ратлингу. Где был один командир, один приказ и одно исполнение. Мы победили не потому, что у нас было больше людей или лучше оружие. Мы победили потому, что на одном участке поля боя была армия, а на другом сборище вооружённых банд, каждая из которых подчинялась своему главарю. Старая война умерла, господа. Её добили хитиновые твари у входа в эту долину. И тот, кто этого не понял, умрёт следом.

Я снова выдержал паузу, давая им переварить сказанное.

— Я создаю армию, которая сможет выжить в этой новой войне. Армию, где солдата ценят не за его происхождение, а за то, как он умеет хорошо стрелять и маскироваться на местности. Где офицером становятся не потому, что его папаша герцогский советник, а потому, что он может провести свой отряд через ад и вернуть его живым.

— Но… клятва! — выдавил Штайнер. — Они присягали своим сюзеренам!

— Отлично! — усмехнулся я. — Пусть остаются верными своим сюзеренам, где-нибудь в другом месте. Любой, кто откажется принести новую присягу Армии Форта, будет немедленно разоружён, лишён всех званий и отправлен из лагеря пешком. Без еды и оружия. За горы, прямиком в объятия патрулей тёмных эльфов. Я думаю, там они быстро объяснят ему всю важность феодальных клятв.

В каземате снова повисла гробовая тишина. Это был ультиматум. Жестокий, бесчеловечный, но предельно ясный. Я не оставлял им выбора, либо со мной, либо на смерть.

— Вы… вы тиран, — прошептал кто-то из аристократов.

— Да, — спокойно согласился я. — На войне лучшая форма правления, это диктатура. И пока эта война идёт, я здесь диктатор. Это мой приказ, моя ответственность! Он не обсуждается. Завтра утром сержант Эрик начнёт формирование новых списков. Каждый из вас должен будет предоставить ему полный перечень своих людей. Каждый из ваших людей должен будет пройти переаттестацию и принести новую присягу. Любой офицер, который попытается саботировать этот приказ, будет немедленно арестован как изменник. Со всеми вытекающими последствиями.

Я смотрел им в глаза, каждому по очереди. Я видел в них бессильную ярость, но не видел больше желания спорить. Они были сломлены, загнаны в угол, из которого было только два выхода: подчиниться или умереть. И они, при всей своей «чести», слишком любили жизнь.

Генерал Штайнер стоял, опустив голову. Его плечи ссутулились, он вдруг постарел на двадцать лет. Он был последним осколком старого мира в моей новой армии. И этот осколок только что рассыпался в пыль.

— Я всё сказал, — закончил я. — Можете быть свободны, у вас есть ночь, чтобы смириться с новой реальностью.

Они не двинулись с места. Просто стояли, как каменные изваяния, раздавленные, униженные.

— Я сказал, свободны! — рявкнул я, и они вздрогнули, как от удара.

— Эрик, завтра тяжёлый день, готовь списки. Урсула, проследи, чтобы никто из «благородных» ночью не наделал глупостей. Например, не попытался сбежать или «случайно» не зарезал себя во сне. Они мне ещё пригодятся живыми. Пока что…

Они молча кивнули. Я вышел из каземата на свежий ночной воздух. Небо было ясным, полным холодных, безразличных звёзд. Стройка затихла, лагерь спал тревожным сном. Я сделал глубокий вдох, и запах гари больше не казался мне таким удушливым. Он пах победой, ещё одной. Тихой, бескровной, но, возможно, самой важной.

Ночь, проведённая в бетонном склепе, не принесла облегчения. Она лишь выморозила остатки человеческих чувств, оставив вместо них холодную, звенящую пустоту и чёткий, как чертёж, план действий. Утро встретило меня не пением птиц, а скрипом тачек и отборным матом десятников. Музыка моей новой империи. Я проигнорировал и то, и другое, направляясь прямиком к нашему новому «университету».

Большой каземат, который ещё вчера был просто бетонной коробкой, пахнущей сыростью и смертью, преобразился. Не сильно, но функционально, вдоль одной стены мои инженеры, по моему приказу, установили огромную, грубо сколоченную доску, выкрашенную в чёрный цвет смесью сажи и смолы. Вместо удобных кресел ряды грубых скамей, сбитых из обломков осадных машин. На них, как школьники-переростки, уже сидели мои «студенты».

Зрелище было сюрреалистичным. Я стоял перед этой разношёрстной толпой, которую мне предстояло превратить из стада баранов в волчью стаю. Или хотя бы в выдрессированных овчарок. Они сидели, разделённые невидимыми, но прочными стенами кастовой ненависти.

Справа, у самой стены, сбившись в плотную, враждебную кучу, расположились «благородные». Генерал Штайнер, чья гордость была растоптана так же основательно, как и его рука, висевшая на грязной перевязи, сверлил меня взглядом, полным мутной, бессильной ярости. Его лицо, обычно багровое от праведного гнева и плохого вина, стало пепельно-серым, пергаментным. Рядом с ним сидели выжившие бароны и рыцари, их дорогие, хоть и потрёпанные, доспехи выглядели в этом бетонном мешке нелепо и чужеродно. Они молчали, но их молчание было громче любого крика.

В центре, стараясь держаться особняком и от тех, и от других, сидели мои парни. Офицеры «Ястребов», командиры стрелковых рот, сержанты, которых я за одну ночь произвёл в лейтенанты за толковость и умение выживать. Они сидели спокойно, уверенно, развалившись на скамьях. Обветренные лица были непроницаемы, для них я был командиром, и всё, что я делал, было правильно по определению. Они не задавали вопросов, они ждали приказов.

А слева, вызывая плохо скрываемое отвращение у аристократов, расположились «союзники». Урсула сидела в первом ряду, положив рядом со скамьёй свои окровавленные топоры. Она смотрела на меня с чуть насмешливым любопытством, как будто ждала нового, неожиданного фокуса. Рядом с ней несколько гномьих мастеров, которых Брунгильда ещё не успела забрать с собой. Они кряхтели, сморкались и с откровенным презрением разглядывали и аристократов, и чёрную доску, считая всё это пустой тратой времени.

Я вышел на середину, грохот моих сапог по бетонному полу эхом отразился от стен. В руке у меня был кусок мела, который я отобрал у фон Клюге. Он до последнего был уверен, что я буду чертить схемы диспозиции для парада победы. Наивный.

— Доброе утро, господа офицеры, — начал я, и мой голос прозвучал в гулкой тишине неожиданно громко. — Сегодня мы поговорим о магии.

По рядам аристократов пронёсся удивлённый, заинтересованный шёпот. Они оживились. Магия, это было то, что они знали, понимали и уважали. То, что отличало благородных от черни. Штайнер даже выпрямился, его взгляд стал менее туманным. Я дал им насладиться этим мгновением надежды. А потом безжалостно её растоптал.

— О самой могущественной, предсказуемой и смертоносной магии в этом мире, — продолжил я, поворачиваясь к доске. — О магии, которая называется баллистика.

Я написал это слово крупными, корявыми буквами. Б-А-Л-Л-И-С-Т-И-К-А.

Воодушевление на лицах «благородных» сменилось выражением полного, всеобъемлющего, кристально чистого непонимания. Таким, какое бывает у обезьяны, которой показали интегральное исчисление. Шёпот стих, они снова смотрели на меня, как на сумасшедшего колдуна, говорящего на чужом языке.

— Что это за… заклинание? — осмелился спросить один из молодых баронов, тот, что вчера громче всех кричал о чести.

— Это не заклинание, барон, — ответил я, не оборачиваясь. — Это наука о том, как заставить кусок металла или камня пролететь две тысячи шагов и попасть точно в глаз эльфийскому магу, который в этот момент читает своё собственное, бесполезное заклинание.

Я нарисовал на доске параболу. Простую, школьную кривую.

— Вот это, — я ткнул в неё мелом, — траектория. Путь, по которому летит любой брошенный предмет в этом мире. Будь то камень, стрела или ядро из моей мортиры. И управляют этим полётом не боги и не духи. А всего две силы. Первая — начальный импульс, который вы придаёте снаряду. Чем сильнее вы его пнёте, тем дальше он полетит. В нашем случае, «пинок», это взрыв пороха. Вторая сила, — я нарисовал стрелочку, направленную вниз, — это гравитация. Сила, которая тянет всё к земле. Она постоянна и неизменна. Она ваш враг и ваш друг одновременно.

Я обернулся. Они смотрели на доску с тупым, бычьим упорством. В их головах, забитых генеалогическими древами, правилами этикета и рыцарскими романами, просто не было места для этих абстракций.

— Вы все видели, как стреляют лучники, — продолжил я, пытаясь найти хоть какую-то точку соприкосновения. — Почему они стреляют вверх, а не прямо в цель, если враг далеко?

— Чтобы стрела летела дальше! — тут же выпалил тот же молодой барон, гордый своей сообразительностью.

— Правильно. Но почему она летит дальше? — я впился в него взглядом.

Он растерянно захлопал ресницами.

— Ну… потому что… так надо? Так всегда делали.

Толпа моих «Ястребов» негромко хмыкнула. Уж они-то знали ответ.

— Потому что, идиот, — сказал я беззлобно, как говорят с умственно отсталым ребёнком, — они увеличивают время полёта. Чем дольше стрела находится в воздухе, тем дольше на неё действует начальный импульс, и тем большее расстояние она успевает преодолеть, прежде чем гравитация прижмёт её к земле. Это компромисс между скоростью и дальностью. Но есть и другие факторы. Ветер, сопротивление воздуха, влажность, высота над уровнем моря…

Я начал чертить на доске формулы, простейшие и базовые. Но для них это были демонические руны. Лица аристократов вытягивались, они смотрели на мои каракули с суеверным ужасом.

— Но это всё детские игрушки, — сказал я, стирая формулы тряпкой. — Это для луков и арбалетов. Мы же с вами будем говорить о вещах посерьёзнее, о моих «игрушках». И здесь всё сложнее, потому что наши снаряды не просто летят. Они вращаются.

И я снова начал рисовать. Наконец, Штайнер не выдержал.

— К чему всё это, магистр⁈ — рявкнул он, поднимаясь со скамьи. Его лицо было искажено от ярости и непонимания. — Вы собрали нас здесь, боевых офицеров, чтобы читать лекции по… по счетоводству⁈ Какое мне дело до всех этих ваших «тра-ек-то-рий»⁈ Моё дело вести людей в бой! Сломать вражеский строй и зарубить врага мечом! Вот настоящая наука войны, а не эти ваши каракули!

— Сядьте, генерал, — холодно сказал я.

— Я не сяду! Я требую прекратить этот фарс! Мы теряем время! Нам нужно тренировать солдат, а не выслушивать эту ересь! Хорошему фехтовальщику не нужна математика!

В каземате снова повисла тишина. Я медленно положил мел на край доски и медленно пошёл к Штайнеру, остановившись прямо перед ним. Он был выше меня, шире в плечах, даже с одной рабочей рукой он выглядел внушительно. Но я смотрел не на его мышцы, смотрел прямо в глаза.

— Вы правы, генерал. Хорошему фехтовальщику не нужна математика, — сказал я тихо, так, что слышали только те, кто стоял рядом. — Ему нужен хороший гробовщик. Потому что, пока он будет бежать с мечом наперевес, упиваясь своей доблестью, мой стрелок, который знает математику, с расстояния в триста шагов сделает в его тупой башке аккуратное отверстие. И вся его доблесть вытечет на землю вместе с мозгами.

Я повернулся к доске и быстро нарисовал схему склона, на котором дрались его рыцари.

— Помните этот участок, генерал? — спросил я, обводя небольшой уступ. — Здесь вы потеряли почти половину своей дружины. Знаете, почему?

Он молчал, тяжело дыша.

— Потому что это была идеальная зона поражения, мёртвая зона. Эльфийские маги, которые, в отличие от вас, видимо, умеют считать, заранее пристреляли это место. Они знали, что любой, кто окажется на этом уступе, будет как на ладони. Они знали угол, под которым нужно пускать свои заклинания, чтобы они накрыли всю площадь. А вы, генерал, вы повели туда своих людей. Вы думали, что ваша храбрость, это волшебный щит? Вы думали, что ваша честь защитит вас от геометрии? Она не защитила. Геометрия убила ваших людей. Ваше невежество убило их.

Я бросил на него короткий, презрительный взгляд.

— Вы отличный фехтовальщик, генерал, но на поле современной войны вы просто опасный идиот. Потому что вы не понимаете её языка. А язык этот — цифры. Расстояние. Углы. Скорости. Тот, кто владеет этим языком, владеет полем боя. Тот, кто его не знает, удобряет это поле своим трупом. Сядьте, генерал и слушайте. Может быть, вы ещё успеете чему-то научиться, прежде чем погибнете из-за собственной глупости.

Он стоял, как громом поражённый, лицо то бледнело, то снова наливалось кровью. Штайнер открыл рот, хотел что-то возразить, но не нашёл слов. Я не просто оскорбил его, уничтожил его публично, на глазах у его же офицеров и моих солдат. Показал, что вся его прошлая жизнь, весь его боевой опыт, все его представления о войне просто мусор. Он медленно, как старик, опустился на скамью, и больше не произнёс ни слова до конца «лекции». Просто сидел и смотрел в одну точку.

Я вернулся к доске.

— Итак, — продолжил как ни в чём не бывало. — Как я уже говорил, кроме гравитации и начального импульса, на снаряд действует ещё одна сила…

Я преподавал им два часа. Два часа я вбивал в их головы основы картографии, объясняя, что такое горизонтали и как по ним определить крутизну склона. Я рассказывал им о тактике малых групп, о секторах обстрела, о том, как организовать оборону, используя рельеф местности. Я чертил схемы, приводил примеры из недавнего боя, снова и снова возвращаясь к их ошибкам.

Это было похоже на попытку научить говорить каменную статую. Они слушали, кивали, даже пытались что-то записывать. Но я видел в их глазах всё то же глухое, тотальное непонимание. Они просто не привыкли так думать. Для них война была серией поединков, столкновением воли и силы. А я говорил им о ней, как о сложной инженерной задаче.

Мои «Ястребы» и гномы слушали внимательно. Они понимали, не всегда формулы, но всегда суть. Урсула несколько раз одобрительно хмыкнула, когда я рассказывал о фланговых обходах и организации засад. Она мыслила о тактике инстинктивно. Мои лекции просто давали её инстинктам теоретическую базу.

Когда закончил, в каземате стояла звенящая тишина. Я стёр с доски последние схемы и повернулся к своим «студентам». Их лица были измученными, как после тяжёлого марш-броска.

— На сегодня теории достаточно, — сказал я. — Завтра на рассвете мы перейдём к практике.

Я увидел, как аристократы оживились. Практика. Фехтование. Рубка на мечах. Наконец-то что-то знакомое и понятное.

— Но перед этим, — добавил я, и их улыбки померкли, — домашнее задание.

Я подошёл к выходу из каземата и указал на вершину скалы на противоположной стороне долины. Там, на фоне серого неба, чернел одинокий, уродливый валун.

— Видите тот камень? Расстояние до него тысяча четыреста семьдесят шагов. Высота двести тридцать шагов. Скорость ветра у земли два шага в секунду, боковой, слева направо. На высоте, допустим, вдвое сильнее. Начальная скорость снаряда нашей мортиры триста шагов в секунду. Вес снаряда… — я сделал вид, что задумался, — … сорок фунтов.

Я обвёл их всех холодным, не предвещающим ничего хорошего взглядом.

— К утру я хочу получить от каждого из вас расчёт угла возвышения ствола, необходимый для того, чтобы попасть в этот камень.

Повисла пауза. Они смотрели то на меня, то на далёкий камень, и на их лицах был написан священный ужас.

— Тот, кто не справится или сделает ошибку больше чем на полградуса, — закончил я с обаятельной улыбкой, — будет до конца строительства форта возглавлять почётную команду по очистке и углублению лагерных сортиров. А теперь все свободны, можете приступать. Время пошло.

Я развернулся и вышел из каземата, оставив их наедине с этой невыполнимой задачей и надвигающимся ужасом. Я слышал, как за моей спиной раздался отчаянный, возмущённый гул. Но мне было плевать.

Школа началась. И её главным правилом было одно: учись или умри. Или, что для этих аристократов было ещё хуже, иди чистить дерьмо. Очень эффективный стимул для пробуждения мыслительных способностей.