Формула огня

Глава 15

Я опустил подзорную трубу. Воздух, до этого вибрировавший от непрерывной канонады, казалось, превратился в вязкий, густой кисель. Тишина, наступившая после, была оглушительной. Она давила на барабанные перепонки сильнее, чем грохот моих «Молотов». В ушах звенело, а во рту стоял стойкий, горьковатый привкус пороха, смешанный с запахом крови и озона. Война на мгновение замерла, взяла паузу, чтобы перевести дух.

Двор крепости, ещё час назад бывший образцом чуждой, но строгой эльфийской архитектуры, теперь представлял собой филиал ада на земле. Он был перепахан воронками от фугасных снарядов, завален обломками камня и дерева. И повсюду, как жуткий, уродливый узор, были разбросаны тёмные, неподвижные тела. Мои орки, чья ярость наконец нашла выход, методично прочёсывали руины. Звуки короткой, жестокой резни, хриплый рёв, лязг стали, влажный, чавкающий стук топора, входящего в плоть, постепенно стихали, сменяясь довольным, утробным урчанием хищников, закончивших охоту. Они добивали раненых, снимали с трупов ценные трофеи, оружие, доспехи, какие-то амулеты. Работа грязная, но необходимая. Мёртвый враг — хороший враг, а раненый враг, который может воткнуть тебе нож в спину, худший из всех.

Мои «Ястребы» уже закрепились на стенах, взяв под контроль ключевые точки. Их огонь тоже стих, стрелки стояли на позициях, осматриваясь, их лица были спокойны, но сосредоточены. Они сделали свою работу и теперь ждали следующего приказа.

Я снова посмотрел на цитадель. Она была сердцем этого каменного монстра. Последним оплотом, последним зубом пасти умирающего зверя. Донжон, сложенный из того же иссиня-чёрного камня, был ещё более зловещим и чужеродным, чем внешние стены. Он был выше, уже, его грани казались острее, а узкие, похожие на бойницы окна напоминали глазницы черепа, смотрящие на нас с холодной, затаившейся ненавистью. Она молчала, и это молчание было страшнее любых криков.

— Командир, они заперлись, — доложил Эссен.

— Естественно, — кивнул я. — Они не идиоты, Знают, что во дворе им ловить больше нечего. Теперь будут огрызаться из своей норы. Вопрос как долго.

И будто в ответ на мои слова, нора ожила.

Верхние этажи цитадели, которые до этого казались необитаемыми, вдруг вспыхнули десятками тусклых, фиолетовых огоньков. Окна, которые были просто тёмными провалами, засветились изнутри недобрым, колдовским светом. И через мгновение на головы орков, которые как раз начали собираться у подножия цитадели, хвастаясь трофеями, обрушился последний, отчаянный подарок от эльфийских магов.

Это был не тот организованный шквал, что встретил нас на стенах. Это была агония, исполненная чистой ненависти. Из окон полетели не огненные шары, а что-то куда более мерзкое. Тёмные, почти чёрные сгустки энергии, которые при попадании в камень не взрывались, а расползались по нему, как живые, высасывая тепло и оставляя после себя белёсые, покрытые инеем пятна. Один такой сгусток попал в орка, который как раз поднимал с земли эльфийский клинок. Он даже не крикнул, просто застыл на месте, его тело мгновенно покрылось толстой коркой льда, а потом с сухим треском развалился на несколько кусков, как разбитая статуя.

Из других окон били тонкими, как иглы, зелёными лучами. Они не убивали сразу, зато вызывали боль, невыносимую, сводящую с ума боль. Я видел, как другой орк, которому такой луч попал в ногу, взвыл, как подрезанный кабан, и начал кататься по земле, раздирая когтями собственную плоть, пытаясь избавиться от невидимого огня, пожиравшего его изнутри.

Орки, до этого чувствовавшие себя хозяевами положения, в панике бросились искать укрытия за обломками стен, за трупами своих же товарищей. Победный настрой испарился в одно мгновение, сменившись яростью и растерянностью.

— Урсула! — рявкнул я в рупор. — Уведи своих парней! Назад, из-под обстрела!

Но Урсула меня уже не слышала. Она стояла посреди двора, и её отряд, понёсший самые тяжёлые потери в первой атаке, теперь снова страдал больше всех от этого магического обстрела. Прямо на её глазах один из её лейтенантов, орк по имени Гхар, которого я знал лично, весёлый, клыкастый гигант, любивший травить сальные шутки, превратился в ледяную статую и рассыпался в прах.

И в этот момент в ней что-то сломалось. Или, наоборот, что-то окончательно срослось. Вся её сдерживаемая ярость, вся боль за истребляемый народ, вся ненависть к этим изящным, высокомерным убийцам, всё это слилось в один сокрушительный, всепоглощающий импульс.

Она не стала отступать, даже не посмотрела в мою сторону. Её голова медленно повернулась к воротам цитадели, и в её жёлтых глазах полыхнул такой огонь, что мне на секунду показалось, что он способен расплавить камень.

— За мной! — её крик был подобен удару грома. В нём не было тактики или стратегии, только чистая, незамутнённая, первобытная ярость. Не стала ждать, пока соберутся все, просто бросилась вперёд, к воротам. И за ней, без колебаний, без раздумий, ринулись её самые верные, самые отбитые на всю голову берсерки. Те, для кого смерть в бою была не трагедией, а высшей наградой.

— Какого хрена… — прошипел я, понимая, что мой прекрасный, выверенный план летит ко всем чертям. Я собирался методично обработать цитадель из пушек, а потом отправить туда Штайнера с его рыцарями. Но эта бешеная орчиха решила всё сделать по-своему.

Они добежали до ворот. И, конечно же, начали колотить по ним топорами. С предсказуемым результатом. Окованные железом и, несомненно, укреплённые магией, ворота не поддавались. Заклинания с верхних этажей продолжали сыпаться им на головы, выбивая одного берсерка за другим.

— Идиотка! Упрямая, бешеная идиотка! — я ударил кулаком по краю повозки. — Эссен! Прикажи «Ястребам» сосредоточить огонь по окнам цитадели! Подавить магов! Хоть как-то прикрыть этих самоубийц!

Стрелки тут же открыли беглый огонь, но это было как мёртвому припарка. Маги, укрытые толстыми стенами, лишь на время прятались, а потом снова высовывались, чтобы послать очередную порцию проклятий. И тогда Урсула увидела его, огромный, окованный железом брус, который эльфы, очевидно, использовали для запирания ворот изнутри. Теперь он валялся неподалёку, отброшенный взрывной волной.

Она что-то рявкнула своим. Орки, бросив бесполезно царапать ворота топорами, подхватили многотонную дубовую колоду.

— Р-раз! — взревела Урсула, и они, сделав несколько шагов для разбега, с чудовищной силой впечатали таран в ворота. Ворота содрогнулись, с них посыпалась пыль и каменная крошка, но они выдержали.

— Ещё!

Снова разбег. Снова удар, ещё более мощный, ещё более яростный. На воротах появилась первая трещина. Маги наверху, поняв, что происходит, удвоили усилия. Несколько орков, державших таран, упали, их тела корчились в агонии. Но их места тут же занимали другие. Они работали, не обращая внимания на потери, на боль, на смерть. Они были одержимы одной целью.

— Сильнее, ублюдки! — рявкнула Урсула, перехватив поудобнее своё орудие мести.

И на пятом ударе ворота не выдержали. С оглушительным треском, который перекрыл даже грохот выстрелов, одна из створок сорвалась с петель и с грохотом рухнула внутрь. Урсула не стала ждать, пока упадёт вторая. Она, как разъярённая медведица, первой протиснулась в образовавшийся проём. И замерла.

В небольшом внутреннем дворе цитадели, вымощенном гладкими чёрными плитами, её уже ждали. Их было немного, не больше двух десятков. Но это была элита, личная гвардия коменданта крепости. И в центре, чуть впереди остальных, стоял он комендант.

Я видел его в трубу так отчётливо, как будто он стоял в нескольких шагах от меня. Он был выше остальных эльфов, шире в плечах. Чёрные, как вороново крыло, волосы были собраны в сложную косу. Лицо, аристократически-прекрасное, было абсолютно спокойным, даже скучающим. Но в его тёмных глазах горел холодный, опасный огонёк. На тёмном не было тяжёлой брони, лишь изящная, идеально подогнанная кираса из тёмного, переливчатого металла, похожего на закалённую сталь. В руках он держал не один, а два клинка. Длинные, узкие, чуть изогнутые, они напоминали смертоносные жала гигантского насекомого.

Он лениво, почти небрежно, сделал шаг навстречу Урсуле, которая, рыча, ввалилась во двор. Остальные его гвардейцы остались на месте, они даже не пошевелились. Они знали, это не их бой.

— Дикарка, — я не слышал его голоса, но прочитал это слово по губам. Он произнёс его без ненависти, без злобы. С лёгкой, почти брезгливой усмешкой, как говорят о назойливом насекомом, а потом он атаковал.

Я ожидал чего угодно: яростного выпада, серии финтов, сложного тактического манёвра. Но он просто исчез. На одно мгновение место, где он стоял, опустело, а в следующую секунду он уже был рядом с Урсулой, и его клинки превратились в размытое, серебристое облако.

Урсула, при всей своей мощи, была слишком медлительной для него. Она взмахнула топорами, пытаясь достать его, но рубила лишь воздух. А смертоносный призрак, кружил вокруг неё, и после каждого его движения на её теле появлялся новый порез. Неглубокий, не смертельный, но болезненный. Он не пытался её убить, играл с ней, унижал её, демонстрируя своё тотальное превосходство. Он резал её, как мясник режет тушу, медленно, методично, с наслаждением.

Рык Урсулы сменился рёвом раненого, загнанного в угол зверя. Кровь текла по её рукам, по ногам, заливала доспех. Она крутилась на месте, отчаянно пытаясь достать своего мучителя, но её тяжёлые топоры были бесполезны против его призрачной скорости.

Я смотрел на это, и внутри всё сжималось от бессильной ярости. Я не мог ей помочь, стрелки не могли атаковать, боясь попасть в неё. Пушки были бесполезны. Это был их поединок, якобы честь против ярости. Техника против силы. И техника побеждала.

Эльф, очевидно, решил, что игра окончена. Он сделал неуловимое движение, и один из его клинков глубоко вошёл Урсуле в бок. Я видел, как её лицо исказилось от боли, как она пошатнулась. Левый топор выпал из ослабевшей руки и с лязгом упал на плиты.

Комендант отскочил назад, любуясь своей работой. Он победил. Осталось нанести последний, завершающий удар. Медленно, с наслаждением, поднял свои клинки для финального выпада.

И в этот момент Урсула сделала то, чего он никак не мог ожидать от «глупой дикарки». Вместо того чтобы отступить, она сделала шаг вперёд, прямо на него. Эльф на мгновение замер от удивления. А потом, с усмешкой, вонзил оба своих клинка ей в живот. Он ожидал, что она рухнет. Но она не рухнула.

Урсула сделала ещё один шаг, и клинки вошли в неё по самые эфесы. Я видел, как она, с нечеловеческим усилием, напрягла мышцы живота, зажимая его клинки внутри себя, как в тисках. Лицо эльфа вытянулось, он попытался выдернуть оружие, но не смог. Он попал в ловушку из плоти и боли.

А Урсула улыбнулась. Жуткой, кровавой, победной улыбкой.

— Попался, — прохрипела она.

И её единственный оставшийся топор, который она до этого держала опущенным, взлетел вверх. Эльф успел только расширить глаза от ужаса. А потом тяжёлое, заточенное лезвие с чудовищной силой опустилось ему на голову. Раздался отвратительный, влажный хруст. Идеально уложенная коса, аристократическое лицо, холодные глаза, всё это превратилось в кровавое месиво. Тело в изящной кирасе обмякло и повисло на клинках, торчащих из живота Урсулы.

Она стояла так несколько секунд, покачиваясь, её дыхание было тяжёлым, хриплым. А потом, с усилием, она выдернула из себя клинки и позволила обезглавленному телу своего врага упасть на плиты.

Она победила. Но победа далась ей слишком дорого. Сделала шаг, второй, а потом её ноги подкосились, тяжело, как срубленное дерево, рухнула на колени рядом с трупом своего врага. Её голова опустилась на грудь, а из ран в животе и боку толчками вытекала тёмная, почти чёрная кровь.

Остатки её орков, увидев, что их вождь упала, взревели и, не обращая больше внимания ни на что, бросились вглубь цитадели, вырезать последних гвардейцев.

Я опустил трубу.

— Медиков! — заорал я так, что мой голос сорвался. — Живо! Группу медиков во двор цитадели! И знамя… несите моё знамя. Поднять над главной башней!

Я смотрел на неподвижную фигуру Урсулы, на то, как под ней расплывается лужа крови. Мы взяли «Чёрный Клык». Но я ещё не знал, не заплатил ли за эту победу слишком высокую цену.

Я стоял на разрушенной стене, и ветер, гулявший здесь, на высоте, был чистым, холодным и безжалостным. Он не мог унести тот запах, что поднимался снизу. Запах победы. Если бы у триумфа был вкус, он был бы именно таким, как будто лизнул ржавый, ещё тёплый от крови топор.

Внизу, во дворе, который ещё пару часов назад был местом чужой, высокомерной силы, теперь царил мой порядок. Порядок хаоса, порядок бойни. Мои солдаты, до этого бывшие лишь безликими винтиками в военной машине, теперь превратились в стаю падальщиков, и это было естественно, правильно. Война, это не только убийство, это ещё и экономика. Гномы, забыв про усталость, сгрудились вокруг брошенного эльфийского оружия, их глаза горели алчным, профессиональным огнём. Они цокали языками, пробовали сталь на зуб, спорили о методах ковки, их бороды подрагивали от возбуждения. Они видели не смерть, а ресурсы. Мои люди, не такие разборчивые, просто стаскивали с трупов всё, что могло пригодиться: сапоги, ремни, кинжалы, кошельки. Орки, закончив добивать раненых, с рычанием сдирали с эльфийских доспехов фамильные гербы и рунические пластины, набивая ими свои мешки. Никто никого не осуждал, мёртвым всё это было уже не нужно, а живым предстояло ещё долго воевать.

Я не чувствовал ничего, ни радости, ни гордости, ни даже облегчения. Только глухую, сосущую пустоту и чудовищную, выжигающую изнутри усталость. Как после долгой, тяжёлой смены в цеху, когда ты наконец выключаешь станок, и в наступившей тишине понимаешь, что у тебя гудят не только руки, но и каждая кость, каждый нерв. Я смотрел на дымящиеся руины, на неподвижные тела, на своих солдат, копошащихся среди этого ада, и понимал, что эта победа не точка, даже не запятая. Это просто абзац в бесконечном, кровавом тексте этой войны. И каждая буква в этом абзаце была оплачена чьей-то жизнью. Жизнью, которую я, так или иначе, положил на алтарь своего плана.

Мой взгляд снова и снова возвращался к входу в цитадель, где всё ещё суетились медики. Они уложили Урсулу на импровизированные носилки, и я видел, как старый лекарь, гном по имени Балин, качает головой. Плохой знак, но я знал орочью живучесть. Эта бешеная орчанка была способна регенерировать быстрее, чем я успевал делать чертежи. Она должна была выжить. Просто обязана. Не потому, что она была моей женой по какому-то дикому обряду. А потому, что она была моим самым надёжным инструментом. Моей кувалдой, А такими вещами на войне не разбрасываются.

Я спрыгнул с невысокого уступа на усыпанные щебнем плиты двора. Медленно пошёл через двор, и солдаты, завидев меня, расступались, прекращая свои занятия, отдавали воинское приветствие, затем провожая меня молчаливыми, полными благоговения взглядами. Я был для них не просто командиром. Был тем, кто принёс в их мир новых, страшных богов из чугуна и пороха.

— Командир!

Я обернулся. Ко мне, лавируя между телами, спешил Эссен. Его лицо, обычно бледное и аристократичное, сейчас было серо-зелёным, а глаза лихорадочно блестели. Он всё ещё не привык к запаху.

— Командир, там… прибыли, — он с трудом сглотнул, указывая в сторону главного пролома. — Из осадного лагеря. Барон фон Гаген, и… остальные. Хотят вас поздравить.

Я мысленно выругался, стервятники слетелись на запах падали. Я знал, что они придут, чтобы примазаться к моей победе, чтобы потом в столице рассказывать, как они «героически держали врага в осаде», пока я не подошёл и случайно взял штурмом крепость.

— Пусть ждут, — бросил я, собираясь идти дальше, к цитадели. Мне нужно было лично увидеть Урсулу.

— Они… они уже здесь, командир.

И точно, во двор ввалилась целая делегация. Человек десять «благородных», разодетых в свои лучшие, начищенные до блеска доспехи, поверх которых были накинуты отороченные мехом плащи. Они выглядели на этом фоне так же нелепо, как балерины в свинарнике. Их холёные, ухоженные лица выражали смесь восторга, зависти и плохо скрываемого отвращения к тому, что их окружало. Они старались ступать аккуратно, чтобы не испачкать свои сапоги в крови.

Впереди, раздувая грудь, шёл барон фон Гаген, один из тех, что больше всех возмущался на военном совете.

— Барон фон Штольценбург! Михаил! — радостно заверещал он, протягивая мне руку в замшевой перчатке. Я демонстративно проигнорировал этот жест. — Поздравляю! Блестящая, просто блестящая победа! Мы и не сомневались, что ваш гений переломит ход этой затянувшейся осады! Мы горды тем, что смогли обеспечить вам надёжный тыл и удержать этих тварей в стенах, пока вы не подошли!

Его голос, елейный, пафосный, резал слух. Я молча обвёл взглядом сначала его самодовольное лицо, потом его чистые, незапачканные доспехи, а затем медленно повернул голову в сторону поля за стеной, где чернели сотни могильных холмиков их солдат.

— Удержать? — тихо, почти безразлично спросил я. Мой голос в наступившей тишине прозвучал оглушительно. — Вы называете это удержанием? Барон, я вижу на том кладбище больше ваших людей, чем трупов эльфов в этой крепости. Судя по всему, вы не держали осаду, вы удобряли землю.

Лицо Гагена побагровело. Он открыл рот, потом закрыл. Его свита за его спиной замерла, их самодовольные улыбки сползли с лиц.

— Мы… мы понесли тяжёлые потери, это правда, — промямлил он наконец. — Но мы сковали их силы! Мы не дали им…

— Вы не дали им умереть от скуки, — перебил я его всё тем же ровным, холодным тоном. — Вы были для них развлечением, бесплатным тиром с покатушками на ящерах. Но это уже в прошлом.

Я собирался развернуться и уйти, но Гаген, видимо, решил, что ещё не всё потеряно.

— Именно! В прошлом! — он снова воспрял духом. — Теперь, когда крепость наша, мои люди готовы помочь вам! Установить караулы, распределить трофеи… Мы готовы разделить с вами тяготы победителей!

«Разделить трофеи». Вот оно, главное слово.

Я медленно повернулся к нему. Я посмотрел ему прямо в глаза, и он не выдержал моего взгляда, отвёл глаза в сторону.

— Помочь? — переспросил я. — Это хорошо. Помощь мне действительно нужна, у меня как раз есть для вас и ваших… людей… — я сделал паузу, обводя взглядом его разодетую свиту, — … очень важное и ответственное задание.

Я повернулся к Эссену, который стоял рядом, бледный, как полотно, и впитывал каждое слово.

— Эссен.

— Да, командир?

— Возьми его светлость барона фон Гагена, его сиятельство графа и всех этих доблестных воинов, — я сделал широкий, издевательский жест рукой. — Отныне они поступают в твоё полное распоряжение. Они твой новый санитарно-похоронный батальон.

Если бы я ударил Гагена по лицу, эффект был бы слабее. Он застыл, его челюсть отвисла, глаза выпучились. Он не верил своим ушам.

— Ч-что? — просипел он. — Похоронный… батальон? Вы… вы шутите, барон? Вы хотите, чтобы мы, дворяне, люди благородной крови… таскали трупы⁈

— А разве вы не этим занимались последние несколько месяцев? — невинно поинтересовался я. — Только таскали вы свои. А теперь будете таскать чужие. Я хочу, чтобы эта крепость была вычищена до заката. Ведь это моя земля, барон. Моя! А на моей земле я не терплю мусора.

Я сделал шаг к нему, и он невольно попятился.

— Итак, слушайте приказ. Все эльфийские тела собрать вон в том рву, хорошенько облить маслом и сжечь. Мне не нужны здесь чужие кости. Своих, тех, что лежат на том поле, похоронить с честью. Каждому отдельная могила и крест. Вы достаточно долго смотрели, как они умирают за вашу глупость. Теперь посмотрите, как их хоронят по-человечески. Ясно?

— Это работа для простолюдинов! — взвизгнул кто-то из-за спины Гагена.

Я даже не повернул головы.

— Ваши люди доказали, что они никудышные солдаты. Возможно, из них получатся неплохие могильщики. Это ваш шанс доказать, что вы хоть на что-то годитесь.

Я кивнул в сторону группы моих «Ястребов», которые, услышав перепалку, не спеша подошли и встали за моей спиной. Они стояли с самым скучающим видом, лениво перекатывая во рту травинки. Но их руки лежали на винтовках. И взгляды были холодными и внимательными.

— Мои люди проследят за исполнением приказа, — закончил я. — У них инструкция: любой, кто откажется работать, будет обвинён в неповиновении в военное время. Приговор, я думаю, вы знаете. Можете считать это трудотерапией. Или курсами повышения квалификации. Мне всё равно. За работу, господа.

Я развернулся и, не говоря больше ни слова, пошёл прочь, оставив их стоять посреди этого кровавого хаоса. Я слышал за спиной их возмущённый, бессильный ропот, но мне было плевать. Я шёл к цитадели, усталость снова навалилась на меня свинцовым плащом.

Миновав двор, это уродливое кладбище эльфийской гордыни, я направился к выломанным воротам цитадели. Два моих «Ястреба» ветерана, стоявшие на страже, молча вытянулись, когда проходил мимо. В их глазах я не видел ни благоговения, ни фанатизма. Только спокойное, деловое уважение. Они были не вассалами, не слугами. Они были моими солдатами, и это было куда ценнее.

Внутри цитадель оказалась такой же, как и снаружи. Холодной, чужой, мёртвой, узкие, высокие коридоры, стены из того же чёрного, маслянистого камня, который, казалось, впитывал свет. Воздух был спёртым, пахнущим пылью веков, озоном от недавних магических разрядов и снова кровью. Всюду валялись тела: эльфийские гвардейцы в своих изящных, но бесполезных доспехах, и мои орки, павшие в последней, яростной атаке. Зачистка была короткой, но жестокой.

В небольшом круглом зале на первом этаже, который, очевидно, служил караульным помещением, был наспех оборудован лазарет. Несколько фонарей, воткнутых в стенные крепления, бросали на стены прямые тени. На полу, на расстеленных плащах и одеялах, лежали раненые. В основном орки, их стоны, тихие, сдерживаемые, смешивались с бормотанием лекарей и резким запахом целебных трав и прижигаемого металла.

Урсулу увидел сразу, наша валькирия лежала в стороне от остальных, на импровизированном ложе из нескольких сложенных друг на друга тюфяков. Её тело казалось неестественно маленьким и хрупким на этом фоне. Доспех был снят, и я впервые увидел, насколько она изранена. Всё её тело было покрыто сетью порезов, кровоподтёков и ожогов. Но страшнее всего были те две раны, которые она получила в конце. Две глубокие, рваные дыры в животе и боку, наспех перетянутые пропитанными кровью бинтами. Лицо, обычно живое, яростное или насмешливое, сейчас было серым, как пепел, а губы потрескались. Она тяжело, прерывисто дышала, и с каждым вдохом её грудь вздымалась с видимым усилием. Она была без сознания.

Рядом с ней, на коленях, сидел Балин, наш главный гном-лекарь. Он не обращал внимания на стоны остальных, всё его внимание было приковано к Урсуле. Он осторожно промывал её раны какой-то пахучей жидкостью, и его борода, обычно торчащая во все стороны, сейчас была аккуратно заправлена, чтобы не мешать.

— Как она? — мой голос прозвучал глухо и хрипло.

— Плохо, командир, — проворчал гном, его голос был похож на скрип несмазанной телеги. — Очень плохо. Раны глубокие, потеряла много крови. И это не всё.

Он осторожно промокнул край одной из ран куском чистой ткани. Ткань тут же почернела, как будто её окунули в кислоту.

— Клинки были отравлены, — констатировал он. — Эльфийская дрянь, не смертельная, но мерзкая. Вызывает медленное гниение тканей, не даёт ранам затягиваться. Если бы это был человек или, не дай предки, гном, он бы уже отдал концы. Но она орк, у них живучесть бешеная, кровь густая, как смола, организм борется.

— Она выживет? — спросил я прямо. Я не нуждался в утешениях и прогнозах, мне нужен был факт.

Балин нахмурился, его густые брови сошлись на переносице.

— Пятьдесят на пятьдесят, командир. Я сделал всё, что мог. Промыл раны, влил в неё все свои лучшие настойки. Теперь всё зависит от неё самой. И от её богов, если они ещё не забыли про свой народ. Ближайшие сутки будут решающими. Если переживёт эту ночь, будет жить. Если нет… — он не закончил, просто пожал плечами. Для него это тоже была работа. Он сделал всё, что мог. Остальное не в его власти.

Я вышел из душного, давящего полумрака цитадели наружу. Ледяной, колючий воздух ударил в лицо, заставил на мгновение зажмуриться. Он был чистым, без примеси запахов, и от этого контраста с тем, что творилось внизу, закружилась голова. Я сделал несколько глубоких, жадных вдохов, пытаясь прочистить не столько лёгкие, сколько мозги.

Внизу, во дворе, кипела работа. Мой приказ, брошенный в лицо спесивой аристократии, выполнялся. Под недвусмысленным надзором моих «Ястребов», которые даже не пытались скрыть своего злорадства, «благородные» лорды и их свита занимались тем, для чего, как оказалось, подходили лучше всего, таскали трупы.

Это было мелко, да, недостойно победителя и стратега. Но, чёрт возьми, это было справедливо. Они хотели «разделить тяготы победителей». Что ж, я дал им эту возможность, пусть начнут с азов.

Я отвернулся, картина была приятной, но у меня были дела поважнее. Не обращая внимания на суету, я поднялся по наспех расчищенным ступеням на уцелевший участок стены, туда, где ещё недавно стояли эльфийские маги. Отсюда открывался лучший вид. Не на кровавую баню во дворе, а на мир за пределами этой каменной коробки.

Солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо на западе в болезненные, фиолетово-багровые тона. Там, за зубчатой грядой гор, лежали человеческие королевства. Цивилизованный мир, который сейчас, по донесениям моих шпионов, превращался в одно сплошное пепелище. Оттуда, с запада, должны были вернуться разведчики Лиры, которых я послал на свой страх и риск, ещё до того, как вся эта каша заварилась. Я ждал от них вестей, не понимая до конца, чего боюсь больше, их молчания или их доклада. Что там происходит на самом деле? Почему целые королевства, с их армиями, с их рыцарями и замками, пали за столь короткое время? Я не верил, что идиотизм, процветающий в герцогстве, живёт при каждом дворе монарха. Что это за новая тактика, которую применили эльфы? Я смотрел на заходящее солнце, и холодное, липкое предчувствие, как змея, шевелилось внутри. Там, на западе, зрел гнойник, который вот-вот должен был прорваться. И его содержимое могло утопить наше измождённое войной герцогство.

Я заставил себя отвернуться и посмотрел на восток. Там небо было другим, тёмным, свинцовым, тяжёлым. Оно нависало над степями, как могильная плита. Там не было красивого заката, там была ночь, которая наступила для целого народа.

В памяти снова всплыло лицо Урсулы. Серое, неподвижное, с запёкшейся кровью на губах. И её последний, отчаянный, самоубийственный рывок. Она не просто сражалась за себя. Она мстила за тех, кого резали прямо сейчас, пока я тут вёл свои тактические игры.

Мой триумф здесь, у стен «Чёрного Клыка», казался теперь мелким, незначительным. Пирровой победой.

Я был в ловушке собственной победы. Захваченная крепость, этот символ моей мощи, моего инженерного гения, стала моим якорем. Она приковала меня к этому месту, я не мог бросить её и уйти. Не мог оставить незащищённым этот фланг, этот стратегически важный узел. Но и сидеть здесь, пока на востоке вырезают моих главных союзников, а с запада ползёт неведомая чума, я тоже не мог.

Это было уравнение с тремя неизвестными, и каждое из них было смертельным.

Первое неизвестное политика. Моя победа напугала дворян до усрачки. Испуганная крыса самая опасная. Они будут грызть, кусать, интриговать. Они попытаются отнять у меня армию, мои пушки, мою власть. И если герцог дрогнет, если он пойдёт у них на поводу, всё закончится. Моя армия будет разобрана на запчасти, а меня самого, в лучшем случае, уберут куда-нибудь в почётную ссылку. А в худшем… В худшем, меня ждёт несчастный случай на охоте. Или кинжал в спину от «оскорблённого в лучших чувствах» аристократа. Я не мог сейчас бросить всё и идти разбираться в столицу. Но и игнорировать эту угрозу было самоубийством.

Второе неизвестное — орки. Урсула, лежащая на смертном одре, была живым укором. Её народ, моя лучшая ударная пехота, мой таран, истекал кровью в степях. Я дал ей слово, обещал помощь. И я не мог его нарушить, не только потому, что честь, пусть и в моём, инженерном понимании, для меня не пустой звук. А потому, что это было стратегически необходимо. Потерять орков означало потерять кулак моей армии. Мои «Ястребы» и артиллерия, это длинная рука. Но в ближнем бою, в яростной рубке, оркам не было равных. Без них любая моя победа будет стоить мне втрое дороже. Но я не мог сейчас сорвать армию и повести её в степи. Это именно то, чего ждали бы мои враги в столице. Это был бы открытый бунт, который они тут же использовали бы против меня.

И третье, самое страшное неизвестное. Запад. Что там? Почему оттуда не было никаких вестей, кроме слухов и невнятного бормотания перепуганных торговцев? Это молчание пугало больше, чем крики Урсулы. Это была тишина кладбища, и я чувствовал, что оттуда, с запада, ползёт нечто, по сравнению с чем даже геноцид орков может показаться мелкой неприятностью.

Я стоял на стене, и ветер трепал мой плащ. Я был победителем, бароном фон Штольценбург, героем Глотки Грифона, разрушителем «Чёрного Клыка». А чувствовал я себя шахматистом, который только что съел вражескую ладью, но внезапно осознал, что его собственный король оказался под тройным шахом. И любой ход ведёт к мату.