Формула огня

Глава 17

Тишина, вот что стало самым страшным в этом новом мире. Не грохот моих «Молотов», не рёв орков, не предсмертные хрипы врагов. А именно тишина, что наступает после. Она вязкая, тяжёлая, она забивается в уши, давит на череп изнутри и заставляет слышать то, что в грохоте боя тонет, тихий, назойливый шёпот собственного безумия.

Я сидел в своём кабинете, в этой бетонной коробке, которая стала мне и домом, и тюрьмой, и единственным местом, где я мог остаться наедине с цифрами. Но даже цифры больше не приносили облегчения. Я смотрел на карту, расстеленную на столе, и видел не тактический планшет, а рентгеновский снимок собственного, медленно умирающего тела.

Три раковые опухоли, и каждая грозила метастазами.

Запад. Оттуда, из полумёртвых королевств, ползла не просто угроза. Оттуда полз ужас, первобытный, лишённый логики войны. И это «нечто», с которым мы успели познакомиться в Каменном Щите, гнало перед собой волну, тысячи обезумевших от страха, голодных, больных беженцев. Цунами, которое грозило захлестнуть моё и без того захлёбывающееся в крови герцогство.

Восток. Там, в выжженных степях, замерзая под свинцовым небом, умирал народ Урсулы. Мои самые верные, самые яростные солдаты. Мой бронированный кулак, который я так методично встраивал в свою военную машину. И этот кулак сейчас истекал кровью, пока я отсиживался в своей неприступной крепости. Я дал слово, и это слово сейчас горело клеймом на моей совести. Совесть — непозволительная роскошь для на войне. Но предательство союзников, это уже не роскошь, а стратегическая ошибка.

И, наконец, столица. Самая мерзкая, самая гнойная из всех опухолей. Там, в тепле и сытости, мои политические враги, напуганные моей силой, моей армией, моей победой, плели свои интриги. Они точили ножи, готовясь ударить в спину в самый удобный момент. И я знал, что этот момент наступит.

Я сидел, запертый в этом треугольнике неминуемой смерти, и понимал, что любой ход ведёт к мату. У меня не было хороших решений. Только выбор между плохим, очень плохим и катастрофическим.

Экстренный военный совет, который я собрал на рассвете, превратился именно в то, во что и должен был превратиться, в балаган. Помещение, служившее нам залом для совещаний, был набит генералами, офицерами и остатками аристократии, и воздух в нём был таким плотным от страха, что его, казалось, можно было резать ножом.

— Закрыть перевал! Немедленно! — надрывался генерал Штайнер, его лицо, обычно пергаментно-жёлтое, сейчас пошло багровыми пятнами. Он стучал по столу своей здоровой рукой, не обращая внимания на то, что вторая, покалеченная, беспомощно висит на перевязи. — Выставить кордоны! Поставить на склонах пулемёты! Ни одна душа не должна пройти! Они принесут чуму, голод, они шпионы!

— Расстреливать? Женщин и детей? — взвился один из моих молодых лейтенантов, вчерашний студент, ещё не до конца растерявший остатки наивного гуманизма.

— Да хоть всех! — рявкнул Штайнер, и в его глазах я увидел тень того старого, безжалостного вояки, которым он был до того, как моя война сломала его. — Это лучше, чем если они принесут заразу, которая выкосит половину нашей армии! У нас нет ни еды, ни лекарств, чтобы прокормить эту орду!

— Орду⁈ — этот голос прозвучал, как удар топора по дубовой плахе. Гром, лейтенант Урсулы, поднялся во весь свой исполинский рост, и даже Штайнер невольно съёжился под его взглядом. — Пока вы тут собираетесь прятаться за своими каменными стенами от голодных баб, в степях режут настоящую орду! Мой народ! Воинов, которые умирали за вас в Глотке Грифона! Вождь лежит при смерти, но её последний приказ был идти на восток! И мы пойдём! С вами или без вас!

— Это безумие! — заверещал интендант фон Клюге, вскакивая и размахивая своими амбарными книгами, как священник кадилом. — Какой поход⁈ У нас запасов на три недели осадной жизни! Если мы двинем армию на восток, мы умрём с голоду на полпути! А если беженцы прорвутся, они сожрут всё, что у нас осталось, за три дня! Мы в ловушке!

Они кричали, перебивая друг друга. Старый генерал, боявшийся чумы больше, чем эльфов. Орк, для которого честь и долг перед своим народом были важнее любой стратегии. Паникёр-интендант, видевший мир через призму пустых складов. И аристократы, которые просто хотели, чтобы всё это закончилось, чтобы они снова могли вернуться в свои замки, к своим охотам и балам. У каждого была своя правда, и каждая из этих правд вела нас прямиком в могилу.

Я молчал. Я дал им выговориться, выплеснуть свой страх, свою ярость. Смотрел, как они мечутся в этой бетонной коробке, как звери в клетке, не видя выхода. А потом, когда они выдохлись, когда крики сменились тяжёлым, прерывистым дыханием, я встал.

В каземате мгновенно наступила тишина. Все взгляды устремились на меня. Они ждали, что я выберу один из их идиотских планов, что я приму чью-то сторону.

— Вы закончили? — мой голос прозвучал тихо, но в этой гулкой тишине он крайне резко. — Отлично. А теперь послушайте, что будет на самом деле.

Я обвёл их всех медленным, тяжёлым взглядом.

— Генерал Штайнер, вы предлагаете закрыть перевал и расстреливать беженцев. Хороший план. Надёжный. Только вот что вы будете делать, когда через месяц армия тёмных эльфов, закончив геноцид орков на востоке, придёт сюда и возьмёт нас в осаду? Кто будет сражаться на вашей стороне? Призраки тех женщин и детей, которых вы расстреляли на перевале? Вы потеряете главного союзника и останетесь один на один с врагом, который стал только сильнее.

Я перевёл взгляд на Грома.

— Ты, Гром, хочешь немедленно идти в степи. Честный, доблестный порыв. Но что будет с твоими воинами, когда у них за спиной сотни тысяч голодных, озлобленных беженцев прорвут наши кордоны и сожгут наши склады? Твои орки будут умирать от эльфийских мечей, зная, что их семьи здесь, в форте, умирают от голода. А когда с запада придёт та новая нечисть, что выжгла Вестмарк, ударит нам в спину, кто её остановит? Ты?

Я посмотрел на фон Клюге.

— А вы, интендант, предлагаете просто сидеть и ждать, пока кончится еда. Гениально. Даже комментировать не буду.

Наступила тишина. Тяжёлая, давящая тишина осознания. Они впервые посмотрели на ситуацию не со своей колокольни, а с моей. И то, что они увидели, им очень не понравилось.

— Но… что же делать? — прошептал Штайнер, и в его голосе впервые прозвучало не возмущение, а растерянность. — Выхода нет.

— Выход есть всегда, — отрезал я. — Просто он не всегда вам нравится. Мы не будем выбирать между западом и востоком. Мы не будем выбирать между беженцами и орками. Мы будем действовать на обоих фронтах. Одновременно.

В каземате снова повисла тишина. Но теперь это была тишина абсолютного, тотального непонимания. Они смотрели на меня, как на сумасшедшего, который только что предложил потушить пожар бензином.

— Но… как? — выдавил из себя Эссен. — У нас одна армия! Мы не можем разорвать её на части!

— Можем. И разорвём, — мой голос был твёрд, как сталь. Я подошёл к карте. — Армия будет разделена.

Я посмотрел на Элизабет, которая всё это время молча стояла в углу, наблюдая за этим цирком. Она единственная, кто не выглядел удивлённой, ведь моя супруга уже довольно неплохо знала меня.

— Элизабет, ты возьмёшь кавалерию, лучших из «Ястребов», самых метких, самых выносливых. И всех орков, которые ещё способны держать оружие и подчиняться Грому. Вы уходите на восток.

— На убой, — выдохнул Штайнер.

— На партизанскую войну, — поправил я его, не отрывая взгляда от жены. — Ваша задача не вступать в генеральное сражение. Ваша задача стать для них занозой в заднице. Постоянной, болезненной, кровоточащей. Нападать на караваны, сжигать фураж, убивать мелкие отряды. Вы должны оттянуть на себя их силы, заставить их гоняться за вами по всей степи. И самое главное, вы должны найти и спасти выживших и всем нам выиграть мне время.

Я подошёл к ней вплотную, её лицо было бледным, но спокойным. В глазах не было страха, только понимание. Она знала, что я посылаю её на самоубийственную миссию.

— Я справлюсь, — тихо сказала она.

— Знаю, — так же тихо ответил я. — Возвращайся домой, помни, я жду тебя обратно.

Затем я повернулся к остальным.

— Основные силы остаются здесь. С генералом Штайнером и со мной. Мы не будем строить стену, чтобы остановить цунами. Мы построим плотину с системой шлюзов, создадим фильтр.

Я смотрел в их ошарашенные, ничего не понимающие лица и знал, что самая тяжёлая часть ещё впереди. Мне предстояло объяснить этим людям, воспитанным на кодексах чести и рыцарских балладах, что такое промышленный подход к человеческому отчаянию. И я знал, что им это очень не понравится.

Я дал им несколько секунд, чтобы переварить услышанное. Судя по выражению их лиц, получалось плохо. Генерал Штайнер смотрел на меня так, будто я только что предложил ему съесть собственную лошадь. Фон Клюге, мой паникёр-интендант, казалось, вот-вот хлопнется в обморок, его рука судорожно теребила воротник, словно тот мешал ему дышать. Даже мои «Ястребы», самые верные и проверенные, смотрели на меня с плохо скрываемым недоумением. Разделить армию перед лицом двух угроз? Отправить лучшую, самую мобильную её часть в самоубийственный рейд? Это противоречило всем канонам военной науки, которые я сам же в них и вбивал.

— Фильтр? — наконец выдавил из себя Штайнер, и в его голосе смешались недоумение и подозрительность. — Что ещё за фильтр, магистр? Вы собираетесь просеивать их через сито, как муку?

— Именно, генерал, — кивнул я, подходя к карте и расчищая на ней место от посторонних бумаг. — Только вместо муки у нас будут человеческие жизни, а вместо сита система, которую мы построим.

Я взял кусок угля и прямо на карте, поверх изгибов рек и обозначений лесов, начал чертить.

— Смотрите. Наше людское цунами нельзя остановить стеной, его просто смоет. Но его можно направить в заранее подготовленное русло, разбить на потоки, снизить его разрушительную силу и использовать энергию воды в своих целях.

Я обвёл широкую долину перед Глоткой Грифона.

— Вся долина превращается в один большой приёмный пункт. Мы разделим её на три зоны. Зона «А», красная, это первый контакт. Здесь, на входе в долину, мы ставим первый кордон. Жесткий, без сантиментов. Задача — полная остановка потока, первичный досмотр и разоружение.

— Разоружение? — переспросил Штайнер. — Они же будут сопротивляться! Среди них есть вооружённые отряды, остатки разбитых армий!

— Поэтому кордон и будет жёстким, — отрезал я. — Пулемётные гнёзда на склонах, несколько рядов колючей проволоки. Любая попытка прорваться с оружием будет пресекаться немедленно и максимально жестоко. Огонь на поражение без предупреждения. У них будет выбор: либо они бросают оружие и входят в нашу систему, либо умирают на подходах. Уверен, большинство выберет первое. Тех, кто выберет второе, мы просто закопаем, экономия ресурсов и на наших нервов.

Фон Клюге издал звук, похожий на стон.

— После разоружения они попадают в зону «Б», жёлтую. Это и есть сам фильтр, гигантский накопитель, разбитый на сектора. Сектор один мужчины. Сектор два женщины и дети. Сектор три больные и раненые, это карантин.

Я посмотрел прямо в глаза Штайнеру.

— И вот здесь начинается самое интересное, генерал. Полная проверка. Каждого. До гола.

По каземату пронёсся гул возмущения. Даже мои офицеры были шокированы.

— До гола⁈ — взвился один из аристократов. — Но это… это же бесчестно! Обыскивать женщин… стариков…

— Вы снова забылись, барон! Честь, это привилегия тех, кто не борется за выживание, — холодно парировал я. — А мы боремся. По докладам разведки, тёмные эльфы используют артефакты для маскировки. Маленькие амулеты, кольца, вшитые в одежду рунические пластины. Один такой шпион, пропущенный в тыл, может устроить саботаж, который будет стоить нам сотен жизней. Поэтому, тотальный обыск. Мои неко, с их острым зрением и чутьём на магию, и самые верные люди будут проводить досмотр. Любой подозрительный предмет изымается и уничтожается. Любой, кто сопротивляется, отправляется в тюрьму для дальнейшего, более подробного допроса с пристрастием.

Я сделал паузу, давая им осознать масштаб происходящего.

— Параллельно работает медицинская служба. Осмотр каждого, кто хочет пройти в герцогство. Вши, дизентерия, любая зараза. Больных немедленно в карантинный сектор. Мы не можем допустить эпидемии, она добьёт нас быстрее любых эльфов.

Я перевёл взгляд на фон Клюге, который, казалось, уменьшился вдвое.

— А вот здесь, интендант, начинается ваш личный ад и ваш звёздный час. Питание. Мы будем кормить их, но не досыта. Вы рассчитаете рацион до последней калории. Похлёбка из отрубей и овощных очистков, кусок хлеба. Ровно столько, чтобы они не умерли с голоду, но и не имели сил на бунт, вода по расписанию. Это не курорт, это конвейер.

— Но… но это же сотни тысяч ртов! — пролепетал он, его губы дрожали. — У меня нет таких запасов! Мы сами сядем на голодный паёк через неделю!

— Вы не поняли, интендант, — я наклонился над столом, и мой голос стал тише, но от этого только злее. — Это не благотворительность. Это не спасательная операция, это промышленная добыча ресурсов.

Они уставились на меня, не понимая.

— Каждый мужчина, прошедший через фильтр и признанный годным, это не голодный рот, а потенциальный солдат. Мы отбираем всех, кто способен держать оружие. Создаём из них новые полки. Обучаем, вооружаем и бросаем в бой. Они потеряли всё, дома, семьи. У них нет ничего, кроме ненависти. Это лучший рекрутский материал, о котором можно только мечтать.

Я выпрямился.

— Каждый ремесленник, кузнец, плотник, кожевник, это не беженец, а рабочий для мануфактур. Мы отправляем их в тыл, на заводы, где они будут ковать мечи и чинить винтовки, шить одежду. Каждый крестьянин, это рабочая сила для полей, которые весной некому будет засеивать. Мы даём им еду и безопасность для их семей, а они дают нам свою силу и свои умения. Кто хочет жить, пусть не сильно счастливо, но долго, должен работать.

Я обвёл их всех тяжёлым взглядом. Штайнер молчал, его лицо было похоже на каменную маску, но в глазах я видел отчаянную борьбу, старый кодекс чести бился в агонии, сталкиваясь с ледяной, безжалостной логикой выживания. Фон Клюге что-то лихорадочно царапал в своей тетради, его мозг снабженца уже начал прикидывать нормы, расходы и логистические цепочки. Мои офицеры из «Ястребов» тоже молчали, но в их глазах не было осуждения. Каждый их них прошёл через ад и понимали его законы.

— Зона «В», зелёная, — закончил я. — Это те, кто прошёл фильтр. Отсюда они распределяются. Солдаты в учебные лагеря, рабочие в тыл. Семьи в специальные поселения под охраной. Они становятся частью нашей военной машины. Винтиками, рычагами, шестерёнками, но они становятся подданными герцогства!

Я бросил уголь на карту. Чёрные линии моего плана, как шрамы, легли на пёструю ткань мира.

— Начинаем немедленно. Штайнер, на вас организация кордонов и охрана периметра. Фон Клюге, расчёты по провизии и обустройству складов. Эссен, ты мой заместитель по всему проекту, будешь координировать работу всех служб. Мне нужны землянки, бараки, кухни, отхожие места. Мне нужен город-фильтр, способный переварить десятки тысяч человек в неделю. И он нужен мне вчера. Вопросы?

Вопросов не было, была только оглушительная, давящая тишина. Тишина людей, которым только что показали чертежи гильотины и приказали немедленно приступить к сборке. Они молча встали и, не глядя друг на друга, пошли выполнять приказы. И я знал, что в этот момент в их глазах я окончательно перестал быть героем или спасителем. Я стал необходимостью, страшной, жестокой и бесчеловечной. Но единственной, которая давала им шанс дожить до весны.

Прошло сем дней лихорадочной, круглосуточной, безумной работы. Долина перед Глоткой Грифона превратилась в кипящий муравейник. Под ледяным ветром, который гнал по ущельям колючую снежную крупу, тысячи рук возводили мой город-фильтр. Солдаты, ещё вчера бывшие героями штурма, теперь превратились в землекопов, плотников и грузчиков. Они рыли рвы, ставили столбы для колючей проволоки, сколачивали из неструганных досок настилы для палаток, строили бараки. Грохот молотков и визг пил не смолкал ни на минуту. Орки, используя свою чудовищную силу, ворочали валуны, расчищая площадки, и таскали брёвна, которые казались неподъёмными для десятка людей. Даже аристократы, которых я припахал к работе наравне со всеми, чертыхаясь и проклиная меня на всех языках, копали мёрзлую землю. Диктатура стройплощадки, установленная мной в Глотке, теперь распространилась на всю долину.

Я почти не спал, мотаясь между участками, внося коррективы в чертежи, решая сотни мелких, но жизненно важных проблем. Где брать воду? Куда отводить нечистоты? Как организовать сменную работу, чтобы люди просто не падали от усталости? Мой мозг инженера работал на пределе, перемалывая задачи, оптимизируя процессы, выжимая максимум из имеющихся скудных ресурсов.

Элизабет тоже не сидела без дела. Она готовила свой отряд к броску на восток. Проверяла коней, подгоняла снаряжение, отбирала лучших из лучших. Её кавалеристы и «Ястребы» не участвовали в общей стройке. Они чистили оружие, пополняли боезапас, изучали карты степей. На их лицах не было страха, только холодная, сосредоточенная решимость, каждый их знал, куда идёт.

На исходе дня, когда солнце уже начало тонуть в багровом мареве за западными пиками, на перевале показалась троица всадников. Они гнали своих лошадей так, что из-под копыт летели комья мёрзлой земли, а сами лошади были покрыты пеной. Гонцы из столицы.

Я встретил посланников у входа в свой командный бункер. Элизабет, которая как раз шла ко мне с очередным отчётом, остановилась рядом. Старший из них, молодой парень из гвардии герцога, соскочил с лошади, чуть не упав от усталости, и, преклонив колено, протянул мне запечатанный тубус.

— Его светлость герцог барону фон Штольценбургу, — выдохнул он.

Я сломал печать, развернул пергамент. Элизабет заглянула мне через плечо. Письмо было от её отца было именно таким, каким я и ожидал его увидеть, шедевром политической эквилибристики.

«Мой дорогой барон, — начинал герцог своим витиеватым почерком. — С тяжёлым сердцем и глубокой тревогой получил я ваше донесение…»

Дальше шло несколько абзацев ритуальных причитаний о «беспрецедентной угрозе», «страданиях народа» и «тяжести выбора». Герцог описывал бурю, которую мой план вызвал в столице. Я почти физически ощущал, как трещит его тронный зал от криков возмущённой знати.

«…Граф фон Райхенбах на совете объявил ваш план „актом национального предательства“, — читал я вслух для Элизабет. — Он утверждает, что вы, впустив в герцогство орду беженцев, намеренно сеете чуму и хаос, дабы на волне всеобщего бедствия узурпировать власть. Его слова, к моему глубочайшему сожалению, находят отклик в сердцах многих благородных мужей, напуганных масштабом грядущей катастрофы…»

— Напуганных, — фыркнула Элизабет. — Напуганных тем, что придётся делиться содержимым своих амбаров и кошельков.

«…Епископ Теобальд, в свою очередь, с амвона главного собора провозгласил ваш „Фильтр“ „вратами в ад“, через которые слуги тьмы, прикрываясь личиной страдальцев, проникнут в наши земли, — продолжал я читать. — Он призывает паству к покаянию и молитве, утверждая, что лишь божественное вмешательство, а не ваши „дьявольские машины“, способно спасти нас. Его проповеди, как доносят мне, пользуются огромным успехом…»

— Конечно, пользуются, — процедила Элизабет. — Молиться проще, чем копать рвы. Райхенбах и Теобальд, два старых паука, они почувствовали, что паутина зашаталась, и спешат укрепить её, пока не поздно.

Я дошёл до конца письма, вот она, суть. После всех этих жалоб, опасений и тревог, шла главная фраза.

«…Тем не менее, взвесив все „за“ и „против“, и не видя иной, менее чудовищной альтернативы, я, скрепя сердце, вынужден одобрить ваш план и довериться вашему, пусть и нетрадиционному, видению. Я дарую вам чрезвычайные полномочия в долине и прилегающих землях для осуществления задуманного. Но да поможет нам всем Бог, барон. Ибо если ваш план провалится…»

Я скомкал пергамент.

— Он умыл руки, — констатировал я. — Классика. Дал разрешение, но всю ответственность переложил на меня. Если справлюсь, он мудрый правитель, доверившийся гению своего полководца. Если провалюсь, герцог — жертва обстоятельств, обманутая безумным авантюристом, которого можно с чистой совестью вздернуть на городской площади.

— Он политик, Михаил, — тихо сказала Элизабет. — Это его работа. Но он дал тебе главное, время и официальное разрешение. Выбрал твою сторону, хоть и сделал это так, чтобы в любой момент можно было переметнуться на другую.

— Он выбрал не мою сторону, — возразил я. — Он выбрал сторону выживания. Его шпионы, в отличие от графов и епископов, умеют считать. Твой отец понимает, что если сейчас не пополнить ряды армии и не найти рабочих для полей, то следующей весной нам нечем будет воевать и нечего будет есть. Мой Фильтр для него не спасение, а всего лишь самый эффективный способ набора рекрутов и практически рабов, по крайней мере такой статус у людей, впахивающих за еду, будет ближайшие пару лет. Самое страшное в том, что желающих будет просто прорва.

Мы помолчали, в сгущающихся сумерках наш недостроенный лагерь выглядел особенно зловеще. Ряды пустых палаток, как скелеты. Тёмные провалы вырытых рвов, как открытые могилы. Мы строили Ноев ковчег, но я не был уверен, кого мы на него пустим, а кого оставим за бортом.

— Ты уходишь завтра на рассвете? — спросил я, меняя тему.

— Да, —кивнула супруга. — Всё готово, люди рвутся в бой, особенно орки. Они скорее умрут в степи, пытаясь отомстить, чем будут сидеть здесь и слушать, как их народ вырезают.

Я посмотрел на неё, на строгий, волевой профиль, на твёрдо сжатые губы. Она тоже шла на свою войну, без пушек, без численного превосходства. С горсткой лучших бойцов против целой армии.

— Будь осторожна, — сказал я, и это прозвучало глупо, банально, но я не нашёл других слов.

Она повернулась ко мне, и в её глазах я снова увидел то тёплое, почти забытое выражение.

— Ты тоже, Михаил, — ответила она. — Твоя война здесь будет не менее грязной.

Элизабет аккуратно взялась на мою руку, её пальцы были тёплыми.

— Мой отец, при всей своей осторожности, понимает, что ты его единственный шанс, — добавила она уже тише. — Он будет прикрывать тебя, пока сможет, таковы правила игры.

— Я знаю, — кивнул в ответ. — Только я больше не играю. Если меня прижмут и выхода не останется, я переверну доску и сожгу их замки до тла. — Элизабет ничего не ответила, лишь крепче сжала мою руку.

На рассвете я провожал её отряд. Бойцы уходили тихо, без пафосных речей и размахивания знамёнами. Колонна из нескольких сотен всадников и угрюмая, молчаливая толпа орков. Они растворились в утреннем тумане, уходя на восток, в пасть к одному дракону.

А я повернулся и посмотрел на запад. Туда, откуда должен был прийти другой. И я не знал, который из них страшнее. На перевале уже стояли наблюдатели, и я знал, скоро они подадут сигнал.

Уважаемые читатели!

Следующая глава получилась довольно жестокой в плане психологии, но как есть…Можно пропустить, чтобы не нагнетать себе нервы, особенно, если есть потери сами знаете где…