Из хронического у меня только нехватка денег и ожидание светлого будущего.
Из беседы о душевном и физическом здоровье.
Младший сын наследника третьей ветви дома Ясеня снова маялся бессонницей. Состояние это, когда усталое тело требует отдыха, а разум замирает на грани, было ему хорошо знакомо и даже привычно.
Давно уже не помогало ни теплое молоко, смешанное с мёдом.
Ни травяной отвар.
Ни даже человеческие лекарства, которые одно время приносили избавление, что во многом примиряло Калегорма и с людьми, и со странным их миром.
Мир даже пробудил интерес.
Вялый, но… он давно не испытывал интереса практически ни к чему, что весьма беспокоило Владычицу.
Лекарств хватило на пару лет.
Пару лет почти нормальной жизни. Калегорм даже начал вспоминать, каково это, быть как все. И сейчас, стоя у панорамного окна, он смотрел на огоньки внизу, пожалуй, даже завидуя людям в суете их и вечной занятости.
Правда, и зависть была такой, едва теплящейся.
Он бросил в бокал пару таблеток и пригубил. Опустился в кресло. Взял книгу. Поморщился. Всё же разум, отказываясь от нормального сна, не мог работать должным образом. И потому само название вызывало приступ глухой головной боли.
А ведь сборник на редкость интересный.
Особенно дело мещанина Законского, обратившегося с жалобой на купца второй гильдии Конюхова по поводу качества купленного на ярмарке сукна…
Калегорм открыл книгу и отыскал нужную страницу. Дважды прочёл абзац, понимая, что смысл прочитанного ускользает, однако сидение и безделье раздражали едва ли не больше, чем бессонница. Когда зазвонил телефон, Калегорм с облегчением отложил книгу.
— Не спишь, друг мой? — мягкий голос Владычицы был полон беспокойства. — Не потревожила ли я тебя?
— Ничуть, — Калегорм мотнул бокал, растворяя таблетки в коньяке. — Смотрю на город. Тебе надо найти кого-то на моё место. Ещё год или два… больше — вряд ли.
Молчание.
Неприятная тема.
Хотя… все рано или поздно понимают, что срок пришёл. И понимание это позволяет завершить дела, а потом удалиться с достоинством, не оставив после себя долгов и печали. Это и отличает Первородных от людей с их уверенностью, что жизнь будет длиться вечно.
И это тоже.
— Что ж, пока ты здесь, я прошу тебя о помощи.
— Что-то случилось?
Вялое беспокойство.
Искра интереса. Вспыхнула и угасла.
— Случилось. Кажется, мой внук… тот, в котором есть иная кровь… нашёл себе деву.
— Поздравляю. Полагаю, будет уместно приурочить дары к официальной помолвке.
— Не спеши. Возникли кое-какие сложности.
Сложности всегда возникают. Даже у внуков Владычицы… тем более таких. Нет, неприязни к молодому полукровке Калегорм не испытывал. Как и неприятия. Пожалуй, он был рад, что мальчик нашёл свое место среди людей… но эта радость была не сильнее иных эмоций.
— И он просит посоветовать ему юриста.
— Девушка замужем и нужно оформить развод?
Всё же при всей скоротечности своего бытия люди порой проявляли себя как редкостные формалисты.
— Нет. Там всё несколько сложнее. Не уверена, что всё поняла правильно…
Изложение проблемы много времени не заняло.
А вот сама проблема…
— А когда состоялся суд? И не прошли ли сроки апелляции по нему? — уточнил Калегорм.
— Боюсь, этого я сказать не могу. Но есть ещё кое-что. Посмотри.
Телефон дернулся, принимая снимок.
И впервые за долгое время Калегорм ощутил, как дернулось сердце от болезненного тычка. Тот был настолько явным, что боль эта ненадолго пробила привычную уже завесу безразличия.
— Это…
Он узнал.
И как было не узнать? Пусть прошли века, не пощадив и Первородных, но память… и описание… и Калегорм сам видел такое же платье. Почти такое же.
— Возможно, я ошибаюсь.
— Нет.
— Мне показалось, тебе будет интересно.
Девушка. Обычная. Человеческая. На ней наряд смотрится, пожалуй, забавно… или нет? Выражение лица у неё такое, далёкое от счастья. Впрочем, это исправить несложно.
Незабудки ведь расцвели.
— Я не могу приказать тебе, но мне бы хотелось, чтобы ты лично туда отправился. В качестве юриста, который им там нужен. Или в свите, если полагаешь, что недостаточно постиг законы. Главное, теперь, когда у нас фактически есть приглашение, мы можем себе позволить появиться там.
— Я чего-то не знаю?
— Многого, друг мой.
От таблеток, растворённых в коньяке, оставался горький привкус. И Калегорм с раздражением подумал, что он — идиот, если надеялся, будто эта отрава ему поможет.
— Когда-то давно мы заключили союз с людьми. Это был хороший союз. Он приносил пользу не только им, и не только нам. Мир нуждался в помощи. И мы помогли. И помогали, пока один из сыновей Владыки не решил взять в жёны дочь человека.
— Балеагар-Изгнанник…
Это имя стёрло горечь.
И заставило тряхнуть головой, сбрасывая тонкие путы сна.
— Эта женщина была не совсем человеком. В её крови горела светлая сила, но мой прапрадед… сам понимаешь, право Чистой крови отменили лишь двести лет тому…
— Сто восемьдесят семь.
— Именно. В те же времена закон был весьма строг, — она делала паузы, подбирая правильные слова. — Да и теперь находятся те, кто не принял перемены.
С переменами у Первородных тяжело. Особенно у тех, кто подобрался к рубежу первой сотни лет, словно бы тело, достигнув пика развития, замирало. А следом замирали и разум с душой.
Мысль была… неожиданной.
Новой ли?
В этом Калегорм сомневался.
— Балеагар был призван к отцу. И там, стоя пред Советом, говорил. Его речи были полны силы. И во многих душах пробудили они понимание, которое, впрочем, иные сочли опасным. Угрожающим… нас ведь мало. А людей наоборот. Так говорили они.
А ещё, что смешанные браки размоют, растворят благословенную кровь.
И Первородные исчезнут.
И все-то иные тоже исчезнут, оставив мир лишь людям.
— Балеагар был изгнан, — произнёс Калегорм вслух.
Он помнил тот свиток нетленного шёлка, перевязанный алой нитью. И выцветшие письмена, которые оказались куда более подвержены времени.
— Скорее уж он сам покинул отчий дом, отказавшись от престола и власти. А с ним ушла дюжина юношей и дев, которые пожелали открыть себе новый мир.
И в числе их — Мальбрик Медвежье ухо.
Странное прозвище для Перворожденного.
— Мой прадед и его сын сказали друг другу много обидных слов. И отвернулись. И отреклись, сказав, что никогда-то больше не желают видеть друг друга….
Балеагар сочетался браком с человеческой женщиной, имя которой было забыто… впрочем, теперь Калегорм полагал, что случилось это не само собой. Имя вполне можно и вычеркнуть из хроник.
Убрать лишнее.
— И было сказано, что отныне Белеагар не считается более сыном Предвечного леса, как и все-то, кто пошёл за ним, поправ закон и слово Старших.
Стоит ли винить их, искавших иной жизни?
Калегорм и сам помнил, пусть и смутно, себя, молодого, желавшего… чего-то. И не отпускает ощущение, что если бы ему удалось услышать зов своей души и понять, чего именно он желает, он не маялся бы ныне.
— Возможно, время и залечило бы раны, — продолжила Владычица с печалью. — И мой прадед простил бы своего непослушного сына, а тот — простил бы упрямого отца, как оно часто случается. Однако произошло то, что произошло. Низвергнутая тьма нашла новое воплощение, едва не прорвав завесу мира. Барьер был ещё слаб, а тьмы… тьмы оставалось много… тогда на пути её и встала дюжина храбрых.
А ещё юных и отчаянных.
Тех, о ком стыдливо умалчивают семейные легенды. И разве что в сухих строках списков, посвященных судебным тяжбам, эти имена и сохранились.
— Тогда мой прадед, оскорбленный неуважением, которое, как ему казалось, проявили люди, не откликнулся на зов.
И двенадцать родов осиротели.
Впрочем…
…Неонис Светлоликая была изгнана из рода за деяния…
…Танлил Папоротник был изгнан…
…Мальбрик…
Был изгнан.
Один год.
И не дюжина их вовсе. Тринадцать. Но дюжина звучит интересней. Всё ж и Первородные порой склонны к упрощению.
А свитки сохранились. Надо же, когда-то его удивило, что их так много за один-то период. Но удивления оказалось недостаточно, чтобы Калегорм начал поиски. Или хотя бы обратился с вопросами.
Город суетился, там, внизу.
Огни витрин.
И фонари.
Дороги, словно нити, на которые кто-то нанизал бусины машин. Привычная картина. И всё же что-то изменилось…
— Они остались там, верно? — Калегорм положил руки на стекло, а затем, повинуясь престранному порыву, прижался к нему и лицом, дохнул, глядя, как по прозрачной стене расползается пятно его дыхания. Свидетельство того, что он ещё жив.
Почему-то.
— Остались. Все, кто ушёл. Они отдали свою силу, жизнь и кровь, чтобы не просто закрыть врата… Балеагр был известен, как величайший Создатель…
Артефактор.
Люди называют таких артефакторами.
— Он как-то сумел связать тьму и свет воедино, ибо и то, и другое — часть мира… знаю, что он обратился к Подгорным духам, и к иным… и многие откликнулись.
— Не Предвечный лес?
— Нет… мой прапрадед счёл, что Предвечный лес заплатил высокую цену. И напомнил слова отречения. Тогда и сын его сказал, что отныне в тех землях детям Предвечного леса не рады. И что раз уж они полагают себя выше земных дел, то и не стоит в эти дела вмешиваться. Пока их не позовут.
Владычица замолчала.
Ненадолго.
— И его слово было услышано. Миром ли. Теми, кто стоит над миром. Главное, что мой дед, и мой отец пытались попасть к… тому месту, но не смогли. Не знаю, как вышло, что мой внук сумел пересечь границу.
Вдох.
И выдох.
Между ними — удар сердца. Медленный и тягучий, будто кровь становится тяжёлой. И это тоже признак… верный признак.
Впрочем, завещание давно написано.
А родные…
С семьёй не сложилось. Возможно, правы те, кто говорит, что Калегорм уродился с искривлённой душой. Возможно, просто не судьба.
Или характер виноват.
Характер у него тоже своеобразный.
Главное, что дела его давно приведены в порядок. Да и так… он мог бы уйти и год тому, и пять, и десять. А он всё медлит. Почему?
Калегорм и сам не знал.
— Теперь он выразил намерение связать жизнь с девушкой из рода, что поставлен был хранить творение Изгнанника. И ему нужна помощь.
— Это шанс?
Не для Калегорма. Он давно свои потратил.
— Да. Для Предвечного леса. То, что случилось, случилось давно и по нашим меркам, но… иные раны долго не зарастают. Мой прадед ушёл к предкам вскоре после известия о смерти Балеагра… и его сын, младший брат, чьё сердце разрывалось от боли, приказал забыть… вычеркнуть имена и саму память о тех, кто был виновен в расколе. Как ему казалось…
И воля была исполнена.
Ни песен.
Ни саг.
Пара строк в замшелых списках, интересных лишь весьма узким специалистам. Кажется, до Калегорма те списки судебных постановлений никто и не брал в руки.
— Он был молод. Ему казалось, что воли высочайшей достаточно. Но память не подчиняется воле, даже если это воля правителя. И каждая семья оплакивала потерю… и оплакивает по сей день. Ты сам знаешь, что любое древо время от времени теряет ветви.
И раны зарастают.
Но не все.
— Я должен помочь?
— Не должен. Это… не о долгах и взысканиях, друг мой, — не удержалась Владычица. — Это скорее о том, что…
Она замялась, не зная, как выразить.
— Эти имена справедливо будет вернуть, — произнёс Калегорм, потерев грудь. — И воздать должное тем, кто заслуживает.
— И потому прошу…
— Я отправлюсь, — он принял решение и стало как-то легче… и даже отпечаток ладоней на стекле показался… смешным?
На двух распластавшихся пауков похоже. Хотя у пауков конечностей, несомненно, больше…
— Я отправлюсь и помогу твоему внуку. И этой девочке. А дальше будет видно, — Калегорм принял решение. — Но…
Просьба вполне уместна.
И не нарушает она ни писаных законов, ни обычаев. Наоборот, логично просить награду, только… почему слова даются так тяжело.
— Это платье шила моя прабабушка. Анлиль Свет печали. Для двоих своих сыновей и их избранниц. Она вплела в шёлк свои песни и пожелания счастливой жизни.
На снимке узоры были слегка размыты.
— И тот, кто разделит этот наряд с женщиной, всенепременно будет счастлив с нею… две души, как два древа, сплетутся кронами и корнями так, что ни одна буря в мире не повергнет их.
— Наряд достался твоему брату?
— Он старше. И он нашёл ту, которая пришлась по сердцу.
Не только ему. Но… надо ли произносить слова, которые ничего не изменят в настоящем, а лишь изрядно осложнят будущее.
— Приказать я не смогу, — ответила Владычица. — Но… возможно… у тебя получится договориться. И если понадобится слово моё или содействие, то я окажу его. Любое…
Что ж, этого было достаточно.
И Калегорм кивнул. Потом вспомнил, что Владычица его не видит, и произнёс:
— Я отправлюсь туда.
Утром?
Зачем ждать утра.
— Сейчас, — он принял решение. — Только составлю записку для Канцелярии.
Он мысленно составил текст. Потом поморщился. Всё же помощники, не говоря уже о секретарях, проблем со сном не имели и ныне им и наслаждались. Следовательно, печатать придётся самому. А с техникой Калегорм не слишком-то ладил.
— … полагаю будет уместно сослаться на действующие обычаи и признать сделанное заявление соответствующим намерениям юноши в частности и интересам рода в целом?
— Когда ты так говоришь, я мало что понимаю.
— Это я так, вслух…
— Тогда не буду мешать. Я надеюсь, у тебя получится.
Вернуть платье в семью? И дать надежду, пусть не самому Калегорму, но его племянникам? Что поделаешь, если в роду Ясеня то и дело рождаются близнецы.
И брат будет благодарен.
Да, несомненно.
Он даже ощутил некоторый прилив вдохновения, впрочем, обычный — работать с бумагами Калегорм любил, пусть мало кто был в состоянии оценить изысканную вязь оборотов древнего языка бюрократии. Это же ещё не значит, что не следует стараться.
Он и старался.
А распечатав текст, поставил свою подпись, затем извлёк из тайника малую печать и коснулся, вложив толику силы.
Вот так.
Бросил взгляд на часы. И всё же вынужден был разбудить помощника. Имперская канцелярия при посольстве начинает работать с восьми утра. И ждать так долго Калегорм не мог.
Его разрывала жажда деятельности.
Или свершений?
Или чего-то… чего-то хорошо позабытого, что он не отказался бы вспомнить.
— Отнесёшь лично. Передашь… найдёшь кому передать. А дальше пусть читают.
— А… вы куда? — в глазах помощника было удивление.
Немалое.
Едва ли не ужас.
— В Подкозельск, — милостиво ответил Калегорм. — Ненадолго… И да…
Адвокаты…
Или пока без них обойдётся?
— В Подкозельск? — помощник моргнул, просыпаясь окончательно. И скривился. Был он довольно молод, а потому порывист и слегка бестолков. Но в целом весьма перспективен. И последние пять лет Калегорм держал его рядом, чтобы было кому занять его место.
Потом…
— Машину вызвать? — помощник всё-таки зевнул и широко.
— Машину? Не стоит. Я тропу открою.
Так будет быстрее.
А вещей у Калегорма немного. Так, родовой меч, лук и колчан — он не был уверен, что понадобится, но и оставлять оружие без присмотра не привык. Рюкзак с документами и бутылкой воды, да сменой белья.
— Тропу? В Подкозельск? Это же сил уйдёт… возмущения пойдут… и незамеченными не останутся. Как мне объяснять тропу?
— Сошлись на договор от тысяча пятьсот шестьдесят шестого года по человеческому исчислению, пункт третий второй части, о способах перемещения посольских лиц… в общем, поищи сам!
Помощник только и кивнул.
Недоумение на его лице сменялось откровенным удивлением.
— Да что вообще в этом Подкозельске?
— Смысл жизни, — Калегорм знал, что не поймут, но сказать хотелось.
Еще одно странное желание?
Почему бы и нет.
А тропа в нужном направлении открылась легко. Благо, карту Калегорм глянул. К утру должен пройти. Или чуть позже.
Вряд ли промедление так уж критично.