Двуглавый. Книга вторая

Глава 7 Дела учебные, лечебные и волшебные

— И всегда помните, Виктор Михайлович: в целительстве, как и в медицине, главное правило — «не навреди!», — втолковывала тёзке госпожа Кошельная. — Если вы увидите, что помочь больному не можете, не делайте ничего вообще! — на этом напутственное слово перед первым самостоятельным подходом к больному Эмма Витольдовна завершила, и дворянин Елисеев вместе с ней вошёл в комнату, где ожидал целительную процедуру первый в его жизни пациент.

Странно, но тёзка по этому поводу как-то не особо и волновался. Впрочем, главной причиной его душевного спокойствия стала вовсе не какая-то там твёрдость характера и уж тем более не наплевательское отношение к больному и своей целительской репутации, которой у него пока что вообще никакой не было. Удивившая даже меня тёзкина невозмутимость основывалась на некоторых особенностях занятий, что вела с ним опытная и умелая целительница.

Первой среди тех особенностей следует, конечно же, упомянуть тот не подлежащий сомнению факт, что госпожа Кошельная показала себя обладательницей как целительского, так и преподавательского дара. Она не только толково и обстоятельно всё объясняла, но и в конце каждого занятия интересовалась, остались ли у её ученика вопросы по изложенной теме, и если таковые имелись, ни одного из них не оставляла без ответа. На практических занятиях по диагностике она умудрялась одновременно контролировать и тёзку, и обследуемого пациента, чтобы видеть, правильно ли ученик определяет состояние больного и причину его болезни. Ошибки своего подопечного она разбирала подробно и вдумчиво, иногда могла и увлечься критикой, было такое пару раз, когда дворянин Елисеев давал к тому повод, но разборы такие происходили только и исключительно потом, в отсутствие пациента — с корпоративной этикой у Эммы Витольдовны всё было в порядке. И всегда, всегда госпожа Кошельная демонстрировала полную и абсолютную уверенность в том, что всё у её ученика получится. Если, конечно, он будет следовать её, Эммы Витольдовны, мудрым указаниям, наставлениям и советам.

Вот со второй особенностью дело обстояло сложнее. То есть само по себе всё смотрелось просто и понятно — госпожа Кошельная этак прозрачно намекала дворянину Елисееву, что вовсе не против, если их отношения покинут рамки, установленные для учителя с учеником, и переместятся, как говорится, в горизонтальную плоскость. Ну да, понять её можно — дама никак не старая, вполне себе симпатичная, опять же вдова. Я бы, честно говоря, был готов Эмму Витольдовну в этом её желании поддержать и пойти ей навстречу, но тёзка разделить мою готовность не торопился. И вовсе не в памяти об Анечке Фокиной тут было дело, а в сильном его подозрении, что нечто подобное в жизни нашей наставницы уже происходило — с Николашей Михальцовым. А подбирать, как грубовато выразился дворянин Елисеев, любовницу после этого не самого хорошего человека тёзка считал для себя неприемлемым. И поскольку прав на наше общее тело у тёзки имелось побольше, чем у меня, именно его мнение оставалось здесь решающим.

Даже не возьмусь предполагать, что себе думала Эмма Витольдовна о такой демонстративной непонятливости своего ученика, но дама явно восприняла подобное поведение как досадную помеху, подлежащую решительному и безоговорочному устранению, что и принялась осуществлять с использованием своих неординарных способностей. С некоторых пор прямо на занятиях, обычно в периодически устраиваемых госпожой Кошельной пятиминутных перерывах, тёзку стали охватывать приступы возбуждения, которые проявлялись естественным для мужчин образом. По странному совпадению, именно в эти моменты Эмма Витольдовна особенно приветливо улыбалась, строила тёзке глазки, благо с очками без диоптрий это было несложно заметить, вставала, чтобы пройтись по кабинету, как бы разминая ноги, а на самом деле представляя в выгодном свете великолепную для своих лет фигуру, и вообще показывала полное благорасположение к ученику.

Впрочем, уже скоро госпоже Кошельной пришлось убедиться, что не на того она напала. Дворянин Елисеев в столь непростом положении показал прямо-таки железную стойкость и поползновения наставницы продолжал героически игнорировать. Стойкость эта наверняка казалась Эмме Витольдовне невероятной, но я-то, в отличие от неё, не только понимал, но и явственно видел, какого труда стоило тёзке себя сдерживать, и потому моё уважение к дворянину Елисееву поднялось на недосягаемую высоту. Отдам должное и госпоже Кошельной — встретив столь сильное сопротивление, она даже не подумала отступиться, и тёзке пришлось переживать приступы возбуждения не только на занятиях у Эммы Витольдовны, но и подходя к её кабинету. Сильна, конечно, ничего не скажешь — даже на расстоянии достаёт!

На мой взгляд, это титаническое противостояние ничем хорошим кончиться не могло, и потому, прямо скажу, во мне боролись аж целых три желания: сделать, наконец, с дамой то, против чего она и сама бы возражать не стала, причём сделать это грубо и жёстко — не по злобе вовсе, а исключительно во имя торжества справедливости; помочь тёзке ещё сколько-то продержаться; и всё-таки за это время уговорить его на исполнение первого желания. И если первому желанию пока что не давало исполниться тёзкино упорство, а второе исполнялось само по себе, то за исполнение желания третьего я всё-таки взялся.

— Ты, дорогой мой, можешь, конечно, и дальше мучиться и мучить нашу добрую наставницу, — уже ближе к ночи перешёл я к неубиваемой, по моему мнению, аргументации после очередного категорического отказа дворянина Елисеева от предложения пойти вдове Кошельной навстречу, — но, боюсь, это может закончиться очень нехорошо.

— Это как же? — не понял меня тёзка.

— А так, что однажды ты не справишься со своим организмом и испачкаешь штаны, — я полностью пребывал в уверенности, что тесные отношения с Эммой Витольдовной пойдут тёзке на пользу, и потому не щадил самолюбие товарища в его же интересах. — Не сзади, заметь, испачкаешь. И что потом? Как мы с тобой выкручиваться из такого конфуза будем? И сможем ли вообще каким-то приемлемым образом выкрутиться?

— Я говорил уже, что не стану подбирать её за Николашей, — даже такой убойный аргумент дворянин Елисеев сумел проигнорировать. Железный прям человек!

— А почему ты уверен, что у них что-то было? — спросил я.

— А ты думаешь, не было? — отбил мяч тёзка.

— Я просто не знаю, — честно признал я. — Но это же легко проверить.

— И как? — да-а-а… В своей принципиальности дворянин Елисеев упёрся настолько, что слегка утратил соображение. А я, спрашивается, на что? Вот прямо сейчас и верну!

— Просто спросить, — подсказал я. — Прямо и в лоб. Тебя же хрен обманешь.

— Вот же…! — тёзка ругнулся, будто с разбега налетел на стену. — Ох, я и дурак, что сразу о том не подумал!

— Не прибедняйся, — поспешил я утешить товарища. — Я и сам не лучше — только сейчас и догадался подсказать!

— А если окажется, что у них было? — опасливо притормозил тёзка.

— Ну, на дуру Эмма Витольдовна не сильно похожа, — отвесил я заочный комплимент нашей наставнице. — Думаю, в таком случае твой отказ она всё-таки примет.

Дворянин Елисеев заметно повеселел и мгновенно настроился решить вопрос прямо завтра. Эх, вот так же бы все наши проблемки решались…

Однако приступить назавтра к разрешению нашей ситуации вышло не сразу. Эмма Витольдовна чуть ли не с порога объявила дворянину Елисееву, что считает его готовым к самостоятельному целительству и уже подала прошение о его допуске к таковому под её ручательство. Ручательство госпожи Кошельной означало, что если, упаси Господь, что-то пойдёт не так, всю ответственность примет на себя именно она, и наша наставница, пусть и не прямо, выразила надежду, что Виктор Михайлович понимает, сколь много стоит такое её доверие, и сможет полностью его оправдать. Но пока прошение рассматривается, будут продолжаться учебные занятия. Лезть в тёзкины мысли я не стал, но тем не менее надеялся, что отблагодарить госпожу Кошельную у нас получится как раз тем способом, о каком она же сама и мечтает…

Напрашиваться именно на такую благодарность Эмма Витольдовна стала довольно скоро, но боевой настрой, на котором завершился вчерашний день, у тёзки почему-то уже прошёл, и дворянин Елисеев никак не решался ответить оговорённым нами образом на старания наставницы.

— Может, ты тогда сам с ней и поговоришь? — предложил он в ответ на мои попытки вернуть его к исполнению вчерашних договорённостей. — Мне почему-то кажется, что так было бы лучше.

Я, понятное дело, немедленно согласился, перехватил управление телом на себя и, дождавшись очередной атаки госпожи Кошельной на известную часть нашего с тёзкой организма, вежливо так поинтересовался:

— Эмма Витольдовна, а Николашу Михальцова вы тоже так обхаживали?

— Н-нет, — слегка оторопела она. — А почему вы спрашиваете?

— Ну как же, сейчас я у вас лучший ученик, раньше был он, — пожал я широкими тёзкиными плечами. — Вот и экстраполирую в прошлое вашу манеру обращения с учениками…

Госпожа Кошельная всё ещё пребывала в лёгком ступоре, но уже через пару-тройку секунд взяла себя в руки.

— Вы же говорили, что знакомы с ним, — отвечать она начала издалёка. — Значит, знаете, что человек он… — наставница немного замялась, подбирая нужное слово, — … неискренний. Любит хвастаться, легко наврёт, даёт обещания, а потом ловко находит причины их не выполнять.

С такой характеристикой мы оба полностью согласились, спорить тут было совершенно не с чем, а потому и совсем не хотелось.

— Вы и сами-то, кстати, тоже не так уж и искренни, — Эмма Витольдовна хитренько улыбнулась, — но вы хотя бы не врёте, просто не говорите всего. Зато когда что-то сказали, верить вам можно. А мне, знаете ли, нравятся надёжные мужчины, а ненадёжные… Ну, вы понимаете. Так что ничего у меня с Николашей не было и быть не могло. Учить его, несмотря на всё это, было легко и поначалу даже интересно, но когда он отказался совершенствоваться, то и я от него отказалась.

— Надо же, не врёт, — прокомментировал тёзка. Да я и сам понимал, что не врёт. А раз так…

— Очки снимите, Эмма Витольдовна, — я постарался, чтобы мои слова звучали приказом, а не просьбой.

— Ч-что, простите? — кажется, такого развития событий она не ожидала.

— Очки, говорю, снимите, — я резко встал. — Мешать же будут, да и разбить не хотелось бы…

Женщина сняла очки и слегка дрожащей рукой положила их на стол. Вот это правильно, это мне нравилось. Выполнила первый приказ — выполнит и следующие. Но нет, не такова оказалась Эмма Витольдовна, вовсе не собиралась она вот так прямо сразу поменяться старшинством со своим учеником.

— Не здесь, — решительно отпихнула она меня, едва я распустил руки. — Пойдём…

Я не сразу сообразил, что за место наставница считает более подходящим, как она открыла незаметную дверь, сливавшуюся с облицовкой стен кабинета, схватила меня за руку и потащила туда.

За дверью оказалась малюсенькая комнатушка без окон. Ориентировалась в ней Эмма Витольдовна свободно, и включила маленький ночник сразу, без особых поисков выключателя. А ничего так, уютненько… Здоровенный диван, застеленный сложенной несколько раз льняной тканью, маленький столик с двумя массивными стаканами и откупоренной бутылкой вина, на стене вешалка с дорогим пальто и слегка старомодной шляпкой, под ней изящные сапожки, рядом с диваном тумбочка, на полу множество простых верёвочных ковриков в три-четыре слоя и ещё одна дверь, видимо, в уборную. Комната отдыха, которой сейчас предстояло стать любовным гнёздышком.

…В постели Эмма Витоль… да какая там Витольдовна, просто Эмма, оказалась той ещё штучкой. Нет, многое из того, что мы по моей инициативе проделывали, стало для неё открытием, но эти открытия её только раззадоривали, и принимала она их с неподдельным энтузиазмом, искренней радостью и чуть ли не натуральным восторгом. Кое-чем и сама она сумела меня удивить, да вот хотя бы этим самым энтузиазмом, хе-хе. Да и бесстыдная отвязанность, с которой Эмма захлёбывающимся от возбуждения голосом комментировала мои и свои действия, тоже добавляла жару нашим безумствам. Надо ли говорить, что в этот день все учебные планы, если таковые и были, отправились, скажем так, куда-то не туда? Правильно, не надо, и так всё понятно.

Тёзкин организм, давно уже лишённый радости тесного общения с женщинами, показал себя во всей красе и мощи — даже не возьмусь подсчитать, сколько раз он под моим командованием брал штурмом неожиданно крепкое и упругое тело Эммы. Да, именно так — брал штурмом, для пущей остроты ощущений Эмма периодически изображала что-то похожее на сопротивление, которое, однако, я всегда преодолевал и устраивал даме нечто среднее между наказанием за наигранную строптивость и поощрением за бесстыдный артистизм. Точно помню, что первые два раза Эмму брал именно я, а уж как мы потом с тёзкой чередовались, так и останется белым пятном в истории.

Эти буйства продолжались ещё два дня, пока рассматривалось прошение Эммы, она сказала, что больше ей пока что учить дворянина Елисеева нечему, по крайней мере до того, как она сделает выводы по итогам его самостоятельных упражнений в целительстве, и теперь настала очередь тёзки учить её. Как и раньше с Аней Фокиной, вопрос о том, где сам Витенька научился этим ужасным, в смысле ужасно приятным, вещам, мы оставили без внятного ответа — Эмма же сама признавала, что дворянин Елисеев никогда не врёт, а просто иногда не договаривает, вот и в этот раз он не договорил. Но наконец прошение вернулось с разрешающей резолюцией временно исполняющего должность директора института доцента Кривулина, и ещё один день мы позволили себе провести в разнузданных удовольствиях, а уже на следующий тёзке предстояло провести первый самостоятельный целительский сеанс.

…Пациент уже ждал. Плотного сложения господина лет сорока к нашему приходу устроили в таком же кресле, в какое Эмма посадила тёзку, знакомясь с его предрасположенностью к целительству. Каким-то прямо уж очень больным господин не выглядел, должно быть, на первый раз начинающего целителя обеспечили не самым сложным пациентом. Жаловался тот пациент на боли в животе, регулярно одолевающие после еды.

Дворянин Елисеев придвинул поближе стул, уселся, изобразил ободряющую улыбку и взял мужчину за руку, сразу подключив внутреннее зрение, как называла это Эмма. Ну да, так и есть, нелады с желудком, почти наверняка язва, хорошо, что не сильно запущенная. На всякий случай тёзка присмотрелся и к другим органам. Не напрасно — не всё у господина оказалось в порядке ещё и с сосудами, похоже, пациент не особо внимательно относился к выбору своего рациона.

Исцеление больного тёзка начал в той же последовательности, что диагностику, то есть с желудка. Мне то самое внутреннее зрение было доступно только через тёзкино сознание, но тут у дворянина Елисеева возражений не имелось, так что я тоже видел, как язву, выглядевшую белёсым с рыжеватыми вкраплениями пятном, вдруг, повинуясь тёзкиному желанию, окружили ярко-голубые огоньки, быстро слившиеся в кольцо. Кольцо начало сжиматься, вскоре на месте язвы оказалось сплошное голубое сияние, ставшее постепенно меркнуть, и, наконец, полностью исчезнувшее — вместе с язвой. Примерно то же самое произошло несколько позже с сосудами, только там никакого кольца не было, просто по ним прошёл непонятно откуда взявшийся и непонятно куда исчезнувший ярко-голубой поток, не оставив за собой ни следа болезненных проявлений. От Эммы господин получил пожелание быть более умеренным в употреблении обильно перчёной и слишком жирной пищи, на чём его и отпустили.

— Что же, Виктор Михайлович, — Эмма аж сияла от гордости за ученика, — примите мои поздравления!

— Без вас, Эмма Витольдовна, я бы так не смог, — с достоинством произнёс тёзка.

Впрочем, настоящие поздравления и благодарности нам предстояли несколько позже и совсем-совсем другие…