Двуглавый. Книга вторая

Глава 3 Наказуемая инициатива

Дорогие мои читательницы!

Поздравляю вас с 8 Марта и предлагаю подарок — две главы сразу!

Уважаемые читатели-мужчины! Вам подарок достался исключительно из-за милых дам, так что не забудьте поздравить и одарить ваших женщин!

Приятного чтения!

— Итак, Дмитрий Антонович, Виктор Михайлович, высказывать какую-то оценку того удручающего положения, что мы имеем возможность наблюдать в Михайловском институте, было бы, как я понимаю, излишним, — Денневитц с некоторым сомнением посмотрел на стоявшую перед ним чашку, но всё же глотнул горячего кофе. — Я даже сомневаюсь, можно ли высказать эту оценку словами, принятыми в приличном обществе.

Вообще, начальники имеют привычку изрекать очевидные истины с таким видом, будто сами до них додумались, причём не сразу, а в результате напряжённого умственного труда. Я и в своём мире успел такого насмотреться, да и сам, чего греха таить, когда в какое-никакое начальство выбился, иной раз поступал точно так же. Тем не менее, очевидность озвученного Карлом Фёдоровичем вывода истинности его никак не отменяла — охарактеризовать открывшееся нам положение дел в институте, пользуясь исключительно русским литературным языком, было, конечно, можно, вот только характеристика эта осталась бы неполной, а потому и совсем не точной. Хлёсткие матерные обороты смотрелись бы тут намного более уместно.

Если же без мата, то дела в Михайловском институте физиологической психологии Российской Академии наук обстояли и правда ужасно. Специалисты в области бухгалтерии, привлечённые дворцовой полицией и жандармами, насчитали по своей части столько нарушений, что мы с тёзкой даже не могли предположить, будет ли Денневитц добросовестно перечислять их в своём докладе, или же их перечень пойдёт отдельным к тому докладу приложением. Чуть более тридцати тысяч рублей казённых денег можно было, по утверждению экспертов-бухгалтеров, списать в прямые убытки, и ещё почти вдвое больше проходили в их отчёте как упущенная выгода. Да-да, мы оба с огромным удивлением узнали, что оказание платных услуг частным лицам было институту дозволено, но в действительности ушлые сотруднички делали эту работу с оплатой мимо институтской кассы. Думать тут можно что угодно, но предполагать, будто начальство в институте о том не знало, было бы непростительной наивностью. Так что для академика Угрюмова просто лишиться своего места стало бы невыразимым счастьем, но, скорее всего, его ждала куда более незавидная участь.

А вот с мерой причастности к этому безобразию каждого отдельно взятого институтского сотрудника разбирались уже мы и, в меньшей мере, жандармы. Как мы с тёзкой сообразили, жандармам Денневитц спихнул мелкую сошку, оставив себе самых злостных любителей левых доходов. Поступил так надворный советник вовсе не из жадности, как о том можно было бы подумать, и даже не из стремления заграбастать дворцовой полиции и себе лично побольше славы в раскрытии этого дела, а из соображений более практических. По его словам, у жандармов в связи с институтским делом шла своя чистка, всё-таки прав я оказался, предполагая, что некоторым надзирающим за институтом жандармам застилали взор регулярные отчисления с побочных заработков особо хитро выделанных обладателей и по совместительству исследователей необычных способностей. Так что пока Пятое отделение штаба Отдельного корпуса жандармов, которое в моём мире назвали бы управлением собственной безопасности, разбиралось, не без нашей помощи, с чистотой рук своих сослуживцев, особо не до других дел тем сослуживцам и было. Впрочем, наша помощь жандармам в самоочищении сильно большой не являлась, просто если на допросе очередного институтского ловкача всплывало упоминание о каком-то конкретном жандармском чине, выписка из протокола в тот же день уходила в то самое Пятое отделение.

На этом фоне отсутствие вовлечённости Михайловского института в заговор и мятеж смотрелось очень даже благостно, хотя бы уже тем, что сокращало нам объём работ и их напряжённость. Отсутствие, правда, полным не стало — один из тех троих, ответы которых на вопросы о мятеже тёзке не понравились, всё же отметился в вербовке заговорщиками некоторых офицеров, но двое остальных лишь имели среди заговорщиков родню, этим наказание грозило только за недонесение, да и то, наверняка отделаются лёгким испугом — доказать, что об участии родственников в заговоре они знали, мы так и не смогли, а в суде это не докажут тем более, тут позиции защиты предсказуемо будут намного сильнее, чем у обвинения.

Так что сосредоточились мы теперь только на разматывании финансовых нарушений в работе института да на незаконных доходах. Но нам, честно говоря, и того более чем хватало, уж очень много всего там переплелось и наслоилось. Так что Карл Фёдорович был целиком и полностью прав.

— Положение настолько нетерпимо, — продолжил он, дождавшись, пока и мы с Воронковым сделаем по глотку прочищающего голову напитка, — что ограничиваться одним лишь его описанием я полагаю неуместным, и потому беру на себя смелось изложить в докладе на высочайшее имя некоторые предложения по исправлению оного положения. И раз уж мы с вами вместе институтские безобразия открыли, было бы уместным выслушать и ваше мнение перед составлением доклада. Начнём, Виктор Михайлович, с вас.

М-да, такого официального культа Петра Первого, как это вроде бы имело место в Российской Империи моего мира, я тут не заметил, но вот уже второй раз за не слишком долгую историю моего в тёзкином теле пребывания присутствую на совете, проводимом по петровскому правилу — первым высказывается младший по чину. Хотя, если подумать, оно и правильно: в отсутствие давления авторитетного мнения старших чинов младшие могут говорить то, что думают, не заботясь о том, чтобы не противоречить начальству.

За время следствия я уже рассказывал тёзке, как была устроена система безопасности в режимных учреждениях моего мира, так, насколько знал это сам. Работать в таких местах мне приходилось, но не на столь высоких должностях, чтобы более-менее свободно ориентироваться в особенностях работы отделов, которые при советах именовались «первыми», а потом просто «режимно-секретными». Тем не менее, чем поделиться с тёзкой, у меня было. Его мои рассказы заинтересовали, в особенности сама идея надзора не извне, а изнутри, и именно эту идею он сейчас захотел подать Денневитцу. С тем, что я справлюсь с этим лучше него, дворянин Елисеев спорить благоразумно не стал, и потому от имени названного дворянина принялся излагать наше с ним общее предложение я.

— Мне, Карл Фёдорович, сам принцип внешнего надзора за деятельностью института представляется неверным, — зашёл я сразу с главного. — Надзор должен быть внешним и внутренним одновременно.

— Поясните, Виктор Михайлович, — заинтересовался Денневитц.

— В институте должно быть создано особое отделение, — тёзка успел подсказать, что здесь лучше говорить «отделение», а не «отдел», — которое и будет надзирать как за соблюдением всех принятых для Михайловского института установлений, так и за секретностью проводимых исследований. И надзор этот должен быть постоянным. Следует установить в институте такой регламент работ, чтобы мимо надзорного отделения не проходило ничто, а сотрудники самого отделения имели право и возможность в любое время проверить любое действие, которое вызовет у них подозрения. Набрать в отделение нужно офицеров и чиновников из жандармерии и дворцовой полиции, возможно, выведя их за штат в своих ведомствах. Помимо надзора, чины отделения должны будут обращаться в свои ведомства для проведения усиленных гласных и негласных проверок в отношении тех сотрудников, чьё поведение будет выглядеть подозрительно. Отделение должно будет иметь доступ к любой документации института, документация же самого отделения должна быть для остальных сотрудников института, даже для руководящих, закрытой.

— Интересно, Виктор Михайлович, очень интересно, — задумчиво сказал Денневитц. — К вашему предложению мы ещё вернёмся несколько позже, теперь же, Дмитрий Антонович, послушаем вас.

— Я бы полагал желательным внедрить в Михайловский институт нашего негласного агента, — с некоторой задумчивостью начал Воронков, — но мнение Виктора Михайловича представляется мне более дельным, хотя в полной мере моего предложения и не отменяет. Напротив, то, что предлагает Виктор Михайлович, даже облегчает исполнение такого внедрения. Я же понимаю, что на сей момент таковым агентом может быть только сам господин Елисеев, но вот его-то внедрить в институт как агента мы и не можем — как служащий дворцовой полиции он там уже известен. А найти подходящего человека было бы делом не таким скорым, как того хотелось бы. Но вот при наличии в Михайловском институте такого отделения мы сможем выявить подходящего нам человека среди уже действующих институтских сотрудников.

— Да уж, Виктор Михайлович, после вас уже и не знаешь, что придумать, — усмехнулся Денневитц. — Сам я собирался предложить государю учредить особый секретный комитет для надзора за Михайловским институтом, но ваше предложение видится мне предпочтительным. Это же додуматься надо было — надзор изнутри! Что касается вашего предложения, Дмитрий Антонович, то, как вы же сами и заметили, одно другому не мешает. — А потому поступим так, — я уже примерно представлял, что последует за этими словами, и не ошибся. — Вам, Виктор Михайлович, надлежит изложить ваше предложение на бумаге.

— Инициатива наказуема собственным исполнением? — вернуть себе управление организмом тёзка не успел, так что я не удержался и вклинился со слегка саркастичным комментарием.

Денневитц довольно засмеялся, тут же к нему присоединился и Воронков. Бразды правления пришлось отдать дворянину Елисееву обратно, но и он тоже внутренне похихикал. Разрядил я обстановку, да уж…

— Именно так, Виктор Михайлович! — отсмеявшись, подтвердил надворный советник. — Очень, должен сказать, точно вы выразились, надо запомнить. Пишите на высочайшее имя, задвигать вас я не стану и представлю ваше предложение государю именно как ваше. Если при изложении у вас возникнут какие сложности, обращайтесь ко мне и к Дмитрию Антоновичу, мы вам поможем. И не затягивайте — чем скорее напишите, тем лучше.

Так, а вот это уже интересно… Очень и очень интересно. Тёзка вообще чуть не обалдел от счастья, пришлось возвращать его с небес на землю, открыв истинный смысл столь нетипичного для начальства поведения Карла Фёдоровича. Да, идея, высказанная формально дворянином Елисеевым, Денневитцу понравилась, тут он душой явно не кривит. Вот только вместе с этим он, Денневитц, прекрасно понимает, что оценить её по достоинству здесь и сейчас смогут далеко не все, вот и страхуется. Примут тёзкину (ну хорошо-хорошо, мою) идею — Карлу Фёдоровичу плюс не только от нас с тёзкой, но и от вышестоящего начальства. Ну как же, увидел дельное предложение подчинённого, отправил его наверх, да ещё почти наверняка и сам дал тому подчинённому пару-тройку полезных советов. Не примут — надворный советник вообще ни при чём, не его же идея! Примут, но исковеркают в процессе исполнения — будет чем попрекнуть прожектёра Елисеева, да и отойти в сторонку в случае неудачи всегда можно, мол, вовсе не такое внетабельный канцелярист предлагал, и вовсе не это я передал вышестоящим. Тоже, знаете ли, классика административно-иерархических отношений, да.

— Слушаюсь, господин надворный советник! — уставной, да ещё и с выраженным армейским оттенком ответ последовал из-за нашей с тёзкой мысленной беседы с задержкой, но оно и к лучшему — так выглядело, будто дворянин Елисеев успел как следует обдумать полученное распоряжение и принять его со всей положенной серьёзностью.

…К исполнению начальственного поручения тёзка подошёл и впрямь серьёзно. Заказав в библиотеке десятка полтора томов различных законов, он, пока их не доставили, устроил мне форменный допрос, заставив меня выуживать из закоулков памяти всё, что я помнил про первые отделы, и даже вспомнить что-то из того, что успел уже подзабыть. Тут как раз принесли книги, дворянин Елисеев ими обложился и принялся творить, подводя под наше с ним предложение солидную теоретическую базу и безупречное юридическое обоснование.

Утро следующего дня тёзка по моей подсказки уделил общению с Денневитцем и Воронковым, раз уж Денневитц сам сказал дворянину Елисееву обращаться, если понадобится. Вот и понадобилось, да.

— Скажите, пожалуйста, Карл Фёдорович, а как обстоят дела с таковыми способностями за границей? — вопрос, похоже, оказался для Денневитца неожиданным, но надворный советник с ответом не так сильно и задержался.

— Да почти что никак, — а вот это стало неожиданностью уже для дворянина Елисеева. Должно быть, недоумение проявилось у него на лице, потому что Денневитц пустился в объяснения: — Как я понимаю, у французских дворян не было времени углубиться в таковые изыскания, уж очень рьяно взялись за них революционеры, а больше нигде там ничего подобного с дворянством и не случалось.

— А нашими опытами они не заинтересовались, потому что побрезговали подражать русским варварам? — ехидно поинтересовался тёзка.

— Да где ж им было интересоваться-то? — хохотнул Денневитц. — Книг у нас таких написали немало, но из печати они не выходили, цензура не дозволяла. В Михайловский институт с самого его основания иностранных подданных на службу не принимали и изучением их способностей не занимались. Да и все труды Михайловского института печатаются строго для внутреннего употребления и в публичные библиотеки не поступают. Я, конечно, в полной мере всего тут не знаю, но есть же кого и спросить.

Это да, есть. Хитрые дельцы из Михайловского института так и сидели в Комендантской башне в ожидании суда, переводить их в обычные тюрьмы не стали. Пришлось дворянину Елисееву потратить ещё около двух часов на допросы нескольких этих персонажей, итогом чего стало некоторое прояснение вопроса. Оказалось, что в институтской библиотеке имелось несколько книг по интересующим институт темам, вышедших в Англии, Франции и Германии. Сотрудники института оценивали эти книги крайне невысоко, однако самого факта некоторой осведомлённости в этой области за границей их пренебрежение не отменяло.

Разговор с Воронковым получился ещё более кратким. Из дела о расследовании покушения на себя дворянин Елисеев уже знал, что на лечебницу доктора Брянцева, где тёзка нелегально проходил обследование, московская полиция вышла по наводке начальника сыскной части покровской полиции Грекова — хитрый Фёдор Павлович отследил тёзкин звонок в Москву и по-тихому уведомил московского коллегу. Но сейчас нам с тёзкой стало интересно, почему Воронков тогда увязал обращение к доктору Брянцеву с Михайловским институтом.

— Да я поначалу-то и не увязывал, — Воронков улыбнулся. — Но за лечебницей Брянцева наблюдение установил и что некоторые сотрудники института туда часто заглядывают, увидел. Но мы тогда не посчитали это относящимся к вашему делу…

Что ж, ещё один кирпичик в обоснование необходимости внутреннего надзора в институте. Завершив поход за советами и уточнениями, дворянин Елисеев снова напряжённо занялся умственным трудом, и закончил уже за полночь. Ну это я так посчитал, что он закончил, на самом же деле с утра, ещё даже не позавтракав, тёзка взялся редактировать своё творение, поправлять и уточнять отдельные места и вообще приводить его в человеческий вид. Я, конечно, не юрист, но мне лично показалось, что тёзка сумел не только обосновать необходимость создания в Михайловском институте секретного отделения, но и сделать это безупречно с юридической точки зрения. Ни одного действующего закона его предложения не нарушали, зато несколько отсылок к законам, положения которых могли лечь в основу проекта, дворянин Елисеев вставил. Ну что хотите, юрист всё-таки, пусть пока и недоучившийся!

Оставалось только переписать всё набело и вручить Денневитцу, что внетабельный канцелярист Елисеев к обеду и исполнил.