Двуглавый. Книга вторая

Глава 31 Служебная рутина

— Да мать же её!.. — Тёзка затормозил, переключил передачу, развернулся и отъехал на исходную позицию.

— Отдохни, — посоветовал я. — И давай-ка подумаем, что у нас не так.

— А чёрт его знает! — своё недоумение дворянин Елисеев выразил очень уж эмоционально. Впрочем, право на такую эмоциональность имел он полное и неоспоримое — вот не получалось у нас ничего, хоть ты тресни!

Что, по идее, должно было получиться? Да вот, задался тёзка вопросом: если он может телепортировать себя, любимого, других людей и даже машины, то почему бы всё это не совместить? В смысле, почему бы не телепортироваться из точки А в точку Б не просто так, а двигаясь в автомобиле и этим самым автомобилем управляя?

Идея эта пришла в нашу общую голову не просто так. Поскольку рано или поздно отбывать в Покров тёзке придётся, встал вопрос, как бы устроить так, чтобы очередной наёмный убийца опять не лишил жизни совершенно постороннего человека. Вот дворянин Елисеев и додумался до того, чтобы навестить родительский дом на своей «Яузе», на ней же вернуться потом в Москву, но не обычным порядком, а через телепортацию. Выглядело оно более чем привлекательно — уж обеспечить отсутствие чужих глаз на старте и на небольшом участке, куда должна прибыть машина в Покрове, всяко проще и надёжнее, чем охранять тёзку с автомобилем всю дорогу. То же самое и на обратном пути — прикрытием в Покрове озаботится Греков, а в Москву «Яуза» попадёт туда, где никого чужого быть попросту не может, да хоть в тот же Кремль. Надворному советнику Денневитцу идея ожидаемо понравилась, и он дозволил проведение опытов на полигоне лейб-гвардии Кремлёвского полка недалеко от подмосковной Балашихи. Вот только опыты эти так пока и оставались безуспешными.

Обязанностей внетабельного канцеляриста Елисеева по освоению возможностей Михайловского института в плане обучения чинов дворцовой полиции и иных служб никто, кстати, тоже не отменял, и неудачные автомобильно-телепортационные эксперименты тёзка чередовал с поездками в институт, чему мы оба были только рады — ведь в институте нас помимо важных и серьёзных дел ждала Эмма. Она, кстати, тоже изложила свои соображения по нормализации работы института. В основном это была довольно толковая проработка идеи Бежина, разве что с явным уклоном в обучение целительству, но тут, что называется, ей и карты в руки.

Однако же, как бы там ни было, общение с Эммой проходило больше по любовно-постельной части, чем по деловой. А вот с частью деловой дела обстояли не так уж и хорошо…

В поисках способов преодоления сложностей с автомобильной телепортацией тёзка обратился к Кривулину, вот тут-то окончательно и выяснилось то, что мы с дворянином Елисеевым где-то как-то ощущали, но не могли для самих себя сформулировать, прямо как та умная собака, которая всё понимает, а сказать не может.

— Даже не знаю, Виктор Михайлович, чем можно вам помочь, — вопрос дворянина Елисеева поверг директора института в задумчивость. — Должен признаться, я здесь решения не вижу. Это, конечно, не значит, что решения нет, но…

Тёзка терпеливо ждал, когда Сергей Юрьевич продолжит, мне не оставалось ничего иного, как ждать вместе с ним.

— Но я, как мне представляется, вижу суть ваших затруднений, — снова заговорил директор. А вот это уже интересно… — Суть тут, на мой взгляд, в том, что вы, находясь в автомобиле, не можете определить точку приложения вашего желания и вашего ментального усилия. Да, пожалуй, что так.

Вот! Вот оно, то самое, что не могла сказать та умная собака, которую мы с дворянином Елисеевым столь убедительно изображали! Точка приложения!

— Видите ли, Виктор Михайлович, — Кривулин перешёл к разъяснению подробностей, — когда вы телепортируетесь сами, в одиночку или с другими людьми, вы прилагаете ментальное усилие к себе и вашим спутникам, задавая одновременно этому усилию направление движением вашего тела и тел ваших спутников. Когда же вы телепортируете материальные предметы, ментальное усилие вы прилагаете к ним, опять-таки задавая ему направление движением руки. Так ведь?

— Так, Сергей Юрьевич, — тёзке оставалось лишь согласиться с очевидным и давно понятным.

— А к чему, и главное, каким образом вы можете приложить это усилие, сидя в автомобиле? — вопросил Кривулин. К себе не можете, потому что у вас нет возможности шагнуть. К автомобилю не можете, потому что в данном случае он не является для вас внешним предметом, каковой вы должны телепортировать, оставаясь на месте. Вот вам, Виктор Михайлович, и причина неудачи.

И вот что тут скажешь⁈ Умнейший человек Сергей Юрьевич, что есть, то есть… Ведь ни убавить, ни прибавить — несколько слов и проблема изложена во всей её неприглядности. Нет точки приложения — нет телепортации.

— Но я бы не стал утверждать, что всё так уж бесполезно, — обнадёжил Кривулин тёзку. — Ищите, Виктор Михайлович, думайте. Я не удивлюсь, если найти решение вы всё же сумеете.

— Спасибо на добром слове, Сергей Юрьевич, — слова директора тёзке были, конечно, приятны, но хотелось чего-то конкретного, что помогло бы понять, в каком направлении то самое решение искать. В итоге дворянин Елисеев потратил ещё день на раздумья, замучал меня вопросами и идеями, по большей части совсем уж завиральными, и мы с ним мудро решили пока что вопрос отложить. В конце концов, обычная-то телепортация оставалась тёзке доступной. Обычная, ага. Дожили, понимаешь, такие вещи обычными стали…

— Я понял вас, Виктор Михайлович, — каким-то сильно огорчённым Денневитц после тёзкиного доклада не выглядел. — Что же, в Покров вам всё равно пока рано, успеем ещё придумать, как с вашим отбытием и прибытием поступить.

Да, в Покров пока рано. Работа по списку Хвалынцева ещё продолжалась, и мало-помалу открывались там интереснейшие подробности. Выяснилось, например, что помощник инженера Юрский, насмерть сбитый неустановленным автомобилем, был заядлым игроком, причём играл не в игорных домах, а в приятельских компаниях. Умно, кстати — в игорных домах он быстро бы попал в чёрные списки, потому что с завидным постоянством выигрывал, а вот среди своих знакомых просто прослыл невероятным везунчиком, обеспечивая себе доход, как минимум не меньший, чем плата, получаемая им на заводе. Но то ли кого-то обыграл господин Юрский очень уж крупно, то ли просто кому-то из его знакомых сильно не понравилось постоянно проигрывать… В общем, отправилось дело на доследование, чтобы выявить всех, кто составлял господину Юрскому компанию в его увлечении, и дать возможность титулярному советнику Воронкову вдумчиво с ними побеседовать.

Кстати, не один Юрский отличался такой удачливостью в играх — двое москвичей из тех, кто до сих пор оставался в живых, успели, судя по словам соседей, примелькаться с систематической покупкой лотерейных билетов, а если учесть, что рассказывали об этом соседи с плохо скрываемой завистью, то покупки эти вовсе не были делом убыточным. Ну, для нас с тёзкой дело знакомое — купленные ещё перед похищением несчастной Анечки Фокиной лотерейные билеты принесли дворянину Елисееву в общей сложности почти одиннадцать тысяч рублей выигрыша, деньги эти тёзка по моему совету положил в сберкассу под неплохой процент, и если что, у нас имелась хорошая такая финансовая подушка безопасности.

Застреленный неизвестным преступником господин Гартман, лишённый дворянства из-за отказа от службы, безбедно жил, с успехом играя на бирже, что тоже было широко известно в узких кругах. Не настолько, однако же, узких, чтобы сведения прошли мимо внимания полиции, жандармов и кого-то ещё, кто поделился ими потом то ли с Бежиным, то ли напрямую с Хвалынцевым.

Невероятным везением отличались ещё три человека из списка, правда, везение это проявлялось в другом. Городовой среднего оклада [1] Яков Семёнович Бугримов в одиночку вступил в схватку с тремя вооружёнными грабителями, получил восемь ножевых ранений, однако до прибытия подмоги задержал всех троих, выжил и продолжал службу, гордо нося медаль «За храбрость» и получив повышение в чине. Некоего господина Мелентьева можно было бы посчитать хроническим неудачником — он постоянно становился жертвой несчастных случаев, попадая под автомобили, падая с третьего этажа и с моста, роняя на себя посуду с кипятком и так далее, но каждый раз отделывался наиболее лёгкими из возможных травм, так что скорее был кем-то средним между неудачником и везунчиком. А госпожа Семипяткина умудрилась побывать в двух автокатастрофах, крушении пассажирского поезда и трёх пожарах, неизменно оставаясь в живых и не получая никаких телесных повреждений вообще!

Но, как говорится, не везением единым — отметились в списке и люди, вокруг которых происходили необычные события иного рода. Например, среди родни и близких знакомых супругов Шаровых из Подольска оказалось очень уж много тех, кто совершенно неожиданно излечился от самых разных болезней, в том числе и весьма тяжёлых, и даже хронических — здесь тоже не обошлось без словоохотливых соседей.

Остальные пятеро либо никак себя не проявили, либо, что скорее всего, полицейские и жандармы пока не успели накопать о них сведений — каким-то же образом эти люди в списке Хвалынцева оказались…

Нашлись примечательные подробности и в деле об отравлении госпожи Судельцевой. Точнее, не в самом деле, туда это не попало, а в разговоре Воронкова со следователем. По словам Дмитрия Антоновича, этот пожилой уже многоопытный коллежский асессор, выслужившийся с самых низов, напрочь отказывался верить, что беспутный племянник сам додумался посыпать тётке яду: мол, такой был дурак и неумёха, что даже тут не справился бы. Да и приятели у него такие же балбесы были, что и он сам, но вот же нашёлся кто-то и подсказал. Видели, говорят, этого олуха в компании немолодого уже да на вид умного господинчика, да только что за господинчик, толком никто и не знал, ни имени его, ни откуда он вообще взялся. Так и не позволило начальство старому служаке даже вписать в дело упоминание о том господинчике — дескать, и сам племянник сознался, и все улики налицо, чего, Иван Степаныч, тебе ещё надо? Внятного описания примет таинственного господина тоже никаких не имелось, но что-то уж очень отчётливо запахло в деле знакомым уже душком того самого Яковлева, будь он неладен…

Дальше, однако, тёзке стало не до полицейско-жандармских новостей. Пришли предложения от Кривулина, Чадского, Бежина и Эммы, и Денневитц усадил дворянина Елисеева составлять на их основе единую бумагу для подачи наверх, разумеется, после того, как выкинул все идеи, показавшиеся ему негодными. Однако и эти отвергнутые предложения тёзке надлежало свести вместе, сочинив отдельный документ с обоснованием их нежелательности.

Вообще, конечно, институтские деятели напридумывали… Хитрее всех поступил Кривулин, что, в общем, и ожидалось. Помимо вполне толковых и обоснованных предложений по организации работы в институте, Сергей Юрьевич изящно прогнулся перед Карлом Фёдоровичем, предложив поставить госпожу Кошельную во главе медицинского направления, а под господина Елисеева даже создать почти что самостоятельное отделение прикладного обучения — что Денневитц благоволит Эмме Витольдовне, директор вовремя заметил, а уж с тёзкой тут и так всё было ясно. Под этот прогиб Кривулин пытался протащить расширение собственных полномочий, да ещё и усложнить до предела процедуру смены директора, то есть себя, любимого. Чадский, особо не мудрствуя, написал почти то же самое, о чём говорил с дворянином Елисеевым в последние дни. А Бежин разочаровал — если на словах его идеи смотрелись даже интересно, то в письменном виде он растворил их в таком оголтелом прожектёрстве, что мы с тёзкой даже засомневались, а стоило ли вытаскивать Юрия Ивановича из сумасшедшего дома. Вот Эмма приятно удивила — её проект отличался продуманностью и взвешенностью, разве что некоторый перекос в сторону целительства был заметен, но ожидать от неё чего-то иного уж точно не стоило.

Вполне ожидаемой оказалась и реакция Денневитца. Записку Кривулина в организационной части он сдержанно похвалил, в части назначения госпожи Кошельной и господина Елисеева похвалил уже чуть громче, но по поводу директорских аппетитов отпустил парочку далеко не самых добрых замечаний. Предложения Чадского вызвали у Карла Фёдоровича глухое ворчание — есть у человека своя сфера ответственности, ею бы и занимался, но нет, весь институт переиначить ему захотелось, понимаешь. Бежина после прочтения его записки Денневитц пожелал отдать в подчинение Эммы Витольдовны, и пока она из него дурь не выбьет, никаких серьёзных дел ему не поручать. Записку самой Эммы надворный советник назвал самым дельным предложением из всех поступивших. Общим выводом комментариев Денневитца проходила мысль о том, что в общем и целом поручение его институтские деятели выполнили лишь частично, за исключением одной Эммы Витольдовны. В итоге дворянин Елисеев получил задание подготовить к подаче наверх одну докладную записку с предложением согласиться в целом с организационными планами Кривулина после их доработки, ещё одну об устройстве при Михайловском институте медицинского и целительского училища, и обоснование неприемлемости предложений Кривулина в части положения директора института. Немногие дельные моменты из записки Бежина Денневитц велел объединить с предложениями Эммы, а опус Бежина как таковой запретил даже упоминать.

Над всем этим тёзка неделю трудился как проклятый, выбираясь из своей квартиры в Никольской башне только в столовую да на ночь прогуляться, чтобы проветрить перед сном натруженные за день мозги. В чём-то я ему, конечно, помогал, но большую часть работы дворянин Елисеев добросовестно выполнил сам — всё же здешний канцелярит от привычного мне отличался довольно значительно, и написать так, чтобы ни у кого не появилось лишних вопросов, я бы не смог. Когда тёзка закончил, Денневитц затребовал все бумаги себе, и мы с дворянином Елисеевым тихонько злорадствовали — пусть теперь Карл Фёдорович в тёзкиной шкуре побывает! Ну да, ему же подавать эти бумаги наверх от своего имени надо, вот и придётся самому над ними посидеть. Понятно, после тёзкиных трудов ему уже легче будет, но всё равно…

Злорадствовали мы, правда, недолго — ровно до того момента, как Денневитц объявил дворянину Елисееву два выходных с правом провести их по своему усмотрению, но либо в Кремле, либо в Михайловском институте. Впрочем, скоро нам стало и не до благодарности любимому начальству — радость от встречи с Эммой вытеснила все прочие чувства. Вообще, конечно, странно тут всё вышло. Что для Эммы, что для тёзки роман начинался чисто как увлечение с прицелом исключительно на постельные удовольствия, я вообще оказался во всём этом замешан только как приложение к телу дворянина Елисеева, а теперь всё у нас держится именно на моих с Эммой чувствах, а тёзка тут считай что сбоку припёку. Но он молодец, не жалуется. Да и не на что ему тут жаловаться, если разобраться. Хотя, конечно, отношеньки у нас получились очень уж заковыристые — то ли секс втроём, то ли любовный треугольник, то ли хрен знает что вообще, сам я больше склонялся к последнему из названных вариантов.

— Я вот что подумала, — устроившись поудобнее после очередной доброй порции бесстыдных радостей начала Эмма, — а мы что, так и будем только здесь у меня встречаться?

Так, приехали. Кажется, комплексую по поводу характера наших треугольных дел только я один…

[1] В Российской Империи разряд нижних чинов полиции, включавший тех, кто в армии был младшим унтер-офицером (в полицию брали только отслуживших в армии)