Двуглавый. Книга вторая

Глава 27 О доверии и не только

— Ну вот, я же тебе говорил! — не то чтобы я прямо так уж хотел показать своё интеллектуальное превосходство, нет, но напомнить тёзке о давнем нашем разговоре и моих тогдашних выводах явно стоило, так, больше для порядка.

Вернуться к тому разговору, когда после начала тёзкиного обучения в Михайловском институте мы обсуждали, для чего бы Денневитцу оно понадобилось, пришлось после другого разговора, куда более важного, на этот раз с тем же Денневитцем. После собрания в кабинете Кривулина Карл Фёдорович отпустил Воронкова домой, сам же в сопровождении дворянина Елисеева отправился в Кремль, где утащил подчинённого к себе в кабинет и приказал подать туда чаю.

— Итак, Виктор Михайлович, о положении дел в Михайловском институте говорить не буду, вы сами всё видели и даже на себе испытали, — по традиции, Денневитц начал с очевидного. — Не стану скрывать, там, — Карл Фёдорович многозначительно воздел перст к потолку, — высказывалось пожелание обучать в институте людей из нашего ведомства, как и иных ведомств, обеспечивающих защиту Империи от врагов внешних и внутренних, но, вы же сами, Виктор Михайлович, видите, что в имеющихся условиях говорить о таком преждевременно. Да что тут далеко ходить — я вас направил в институт на подобное обучение и чуть было не потерял!

Судя по этим словам Денневитца, дальнейших проверок, по крайней мере, таких серьёзных, как это было тогда с Хвалынцевым, опасаться не приходилось. Но куда интереснее было послушать, куда Карл Фёдорович повернёт дальше.

— Должен отметить, Виктор Михайлович, — продолжал надворный советник, — в том, как вы избежали уготовленной вам Хвалынцевым ловушки, я вижу не только изрядную вашу удачливость, но и похвальную решительность вместе с умением использовать те знания и навыки, которым вы успели научиться. Замечу также, что мне следовало более внимательно прислушиваться к вашим докладам о нездоровых проявлениях в работе института.

Так, а вот теперь держим ухо востро — если начальство не скупится на похвалы подчинённому, да ещё и впадает в самокритику, стоит быть готовым к тому, что подчинённого ждёт какое-то ну о-о-очень сложное и ответственное задание.

— Поэтому, Виктор Михайлович, я решил поручить проводить такое обучение именно вам, — выдал Карл Фёдорович.

Особой неожиданностью для меня слова Денневитца не стали, но, честно говоря, я думал, что услышу их несколько позже. А вот дворянин Елисеев впечатлился как следует — то ли подзабыл о том нашем разговоре, то ли ждал этого в каком-то совсем уже отдалённом будущем.

— Разумеется, это будет не прямо завтра, — похоже, у тёзки все эти мысли были написаны на лице, и Денневитц поспешил его успокоить. — Вам нужно ещё самому подучиться и набрать побольше необходимых знаний. Но я теперь буду требовать от Сергея Юрьевича, чтобы обучение ваше имело целью именно подготовку вас как будущего преподавателя.

— А не получится ли так, Карл Фёдорович, что господин директор будет не в восторге? — вопрос показался тёзке резонным, и он его задал. — Всё-таки он может расценить это как нарушение его прерогатив?

— Мне нужно, чтобы дело делалось, а не восторги Сергея Юрьевича, — отрезал Денневитц. — А за тем, чтобы он правильно всё оценил, Александр Андреевич присмотрит, — усмехнулся он. — Я позабочусь, чтобы так и было. Так что готовьтесь, Виктор Михайлович, готовьтесь, ничего другого нам с вами не остаётся. Службу нашу вы уже неплохо знаете, в делах институтских тоже вполне разбираетесь, классный чин по окончании университета получите, пора вам расти и далее. Представление вам на зауряд-чиновника [1] я уже подал, так что начинайте думать, чему и как учить будете.

А вот это неплохой ход. Формально на внетабельных чинов ограничения по срокам производства в следующий чин не предусмотрены, но получить повышение менее чем через год после поступления на службу — это очень и очень полезная запись в личном деле, спасибо дворянину Елисееву, в этих тонкостях я уже более-менее ориентировался. В общем, сами понимаете, деваться тёзке после такого было уже некуда, мне тем более, и с предложением Денневитца товарищ согласился. Да и не предложение это было, так что согласился, не согласился — без разницы, выполнять всё равно придётся.

— Однако же, — надворный советник поднял ладонь, привлекая тёзкино внимание и показывая, что разговор ещё не закончен, — прежде чем вы начнёте готовиться к преподаванию, необходимо закончить неприятное дело с Хвалынцевым. Окажите Эмме Витольдовне помощь в осмотре этого Бежина, возможно, и удастся открыть подноготную столь неприглядного происшествия. Но это уже завтра, сегодня отдыхайте.

На том Денневитц тёзку отпустил, вот тут я и напомнил товарищу о нашей давнишней беседе. Правоту мою тёзка признал, да и куда бы ему тут деваться, но больше его занимало дело, назначенное на завтра. Меня, впрочем, уже тоже.

…Сумасшедший дом Михайловского института устроился в усадьбе, отдельно стоявшей неподалёку от подмосковного села Косина. Глухой кирпичный забор смотрелся даже помрачнее привычных в прошлой жизни железобетонных, крашеные в чёрный цвет железные ворота только добавляли мрачности наружному облику заведения. Надолго мы у ворот не задержались, видимо, охрану предупредили заранее. Вид территории внутри столь тоскливо смотревшегося ограждения оказался тоже не шибко приятным. Пусть и было всё засажено кустами, сейчас, в марте, они и сами по себе смотрелись грустно, и отсутствие листвы делало хорошо заметными железные решётчатые заборы, которыми территория делилась на участки, крайнее, замечу, небольшие. Главное здание, крашеное серо-голубым, выглядело бы ещё прилично, если бы не характерные решётки на окнах и не всё такие же чёрные железные двери. Какие-то небольшие домики, стоявшие отдельно, тёзка рассмотреть не успел.

Прибыли мы целой делегацией в составе дворянина Елисеева, Эммы, Кривулина и Чадского, встречал нас главный врач Андрей Владимирович Дёмин, хорошо сложенный улыбчивый брюнет, очень уж похожий на доктора Менгеле [2], и главный надзиратель Ефим Васильевич Стольцев, медведеподобный гигант с грубым, но неожиданно добрым лицом. Ну прямо оба такие белые и пушистые…

Нас проводили в комнату с минимумом прочной деревянной мебели — стол, стул, табурет и кушетка с тонким ватным матрасом, туда же принесли ещё три стула и попросили недолго подождать.

Пациента Стольцев привёл и правда уже скоро. Невысокий человечек неопределённого возраста когда-то, судя по обвислым щекам, имел лишний вес, но сейчас был болезненно худ, что нередко бывает с наркоманами. Содержали Бежина в относительном порядке — волосы чистые и подстриженные, побрит, хотя не шибко аккуратно и, похоже, вчера. Одет он был в серую фланелевую пижаму, под которой виднелась не особо свежая белая полотняная рубаха, и войлочные тапки на босу ногу. Своё полное имя — Юрий Иванович Бежин — он назвать смог, пусть и не очень уверенно, но сколько ему лет, вспомнить не сумел, хотя, похоже, честно пытался.

Эмма велела Бежину снять тапочки и лечь на кушетку, выполнил он её распоряжение безропотно. Тёзка пододвинул даме стул, она уселась и взяла пациента за руку. Рука, кстати, выглядела чистой, с коротко постриженными ногтями без чёрной каймы, но вообще, сочетание чистого тела и несвежего белья смотрелось как-то подозрительно и большого доверия не внушало.

Эмме хватило с полминуты подержать руку Бежина, чтобы он погрузился в сон, после чего тёзка уселся с другой стороны кушетки и тоже взял больного за руку. Зрелище, открывшееся мне через тёзку, не радовало — организм больного был изрядно изношен и практически весь испещрён следами нездоровых изменений. Оценить возможность избавления пациента от наркотической зависимости дворянин Елисеев не мог, я подавно, да и Эмма, насколько удавалось чувствовать её через Бежина, пребывала в явном расстройстве. Тяжёлый случай, короче. Очень тяжёлый. Но подумать, будто Эмма опустит руки, мог бы лишь тот, кто её не знает. За сознание Бежина целительница взялась не сразу, начала с печени и велела тёзке ей помочь. Конечно, о полном восстановлении нормальной работы органа говорить не приходилось, очень уж там всё было запущено, но, если верить Эмме, два-три года жизни мы господину Бежину подарили. Подправила Эмма ему и сердце, добавив ещё год-другой на этом свете, и лишь затем попыталась проникнуть в сознание пациента.

Беда тут оказалась в том, что давалось ей это с большим трудом, а дворянин Елисеев особо помочь не мог, не хватало тут тёзке ни сил, ни опыта. С силами у Эммы сейчас было примерно то же самое, зато опыта у неё оказалось достаточно, чтобы быстро найти правильное решение.

— Не пытайся ничего делать с ним! — скомандовала она. — Меня поддержи!

Тёзка так и сделал — как бы встал позади Эммы, тихонько подталкивая её в глубины поражённого сознания и не давая отступать хотя бы на шаг. Тактика оказалась действенной, и уже вскоре тёзка почувствовал, что в его поддержке надобности больше нет — Эмма сумела пробиться через ненаблюдаемую им преграду. Что и как она там делала, дворянин Елисеев тоже не видел, а вместе с ним оставался в неведении и я, но оба мы чувствовали, что приходится ей нелегко.

Однако по-настоящему мы с тёзкой поняли, чего стоило Эмме работать с Бежиным, когда она закончила. Выглядела женщина, мягко говоря, не очень. Уставшая и немного даже поникшая, она минуты три просто молча сидела, приходя в себя. Похоже, понимали её состояние все, кроме спящего Бежина, потому что никто не пытался с Эммой заговорить, да и между собой говорили очень мало и вполголоса.

— Принесите одеяло укрыть больного, — когда Эмма наконец заговорила, все даже вздрогнули от неожиданности. — Спать он будет сутки, и лучше бы его в это время не трогать. Ефим Васильевич, — повернулась она к Стольцеву, — проводите нас к доктору Дёмину.

— Как прошёл осмотр? — доктор встретил нас широкой улыбкой.

— Вы колете ему морфий? — настроя на политесы у Эммы не наблюдалось.

— Да, — улыбка доктора Дёмина стала чуть поменьше, но совсем не исчезла.

— Сократите дозу на четверть, — велела Эмма. — Бежина следует перевести в одиночную палату, общение с другими больными исключить. Обращаться по-доброму. Не буянит?

— Очень редко, — в глазах доктора появилась растерянность, он, кажется, никак не мог сообразить, какое ему демонстрировать отношение к этой дамочке, столь нахально распоряжающейся в его епархии.

— Успокаивать без побоев, — Эмма продолжила командовать. — И готовьте больного к лечению морфинизма.

— Андрей Владимирович, исполняйте все рекомендации Эммы Витольдовны, — внёс ясность в происходящее Кривулин. — Это очень и очень важно, вот и Александр Андреевич не даст соврать, — Чадский сдержанно кивнул, а поскольку был он в мундире, присутствие ротмистра придавало происходящему почти официальный характер. Доктор Дёмин наконец всё это сообразил и поспешил заверить Эмму Витольдовну в том, что всё будет сделано в точности как она сказала.

— Известите меня, когда Бежин проснётся, — Эмме, похоже, было не так-то легко говорить, поэтому она опускала имена-отчества, отчего речь её воспринималась сухой и действительно, больше напоминала отдачу приказаний или, как минимум, раздачу распоряжений. — Возможно, завтра я на время его заберу.

Ого, вот даже как! Вообще, была такая договорённость, что если к Бежину вернётся рассудок, его необходимо будет допросить с соблюдением установленных законом правил, и сделать это не в сумасшедшем доме, чтобы полностью исключить даже малейшую возможность влияния со стороны дурдомовского начальства. И раз Эмма так говорит, то она, получается, уверена в том, что Бежин не сумасшедший? Или, во всяком случае, уже не сумасшедший? Но обсуждать эти подробности в присутствии Дёмина никто не собирался…

В машине на обратном пути тоже обошлось без обсуждений — умотанная Эмма просто-напросто задремала, едва устроилась на заднем диване «Волги». И лишь по возвращении в институт, когда все собрались в кабинете Кривулина, состоялось подведение итогов нашей вылазки.

— Бежин перестанет быть сумасшедшим, как только проснётся, — объявила Эмма, едва все уселись, никто даже не успел спросить первым. — Его помешательство действительно было следствием внушения извне.

— То есть всё-таки Хвалынцев? — спросил Кривулин.

— Сейчас я не могу утверждать это определённо, — ответила целительница. — И не возьмусь сказать, когда смогу, и даже смогу ли вообще. Впрочем, я надеюсь, по мере лечения морфинизма и возвращения к полноценной умственной деятельности Юрий Иванович и сам всё вспомнит. Только не спрашивайте меня, сколько времени на всё это уйдёт, я не знаю, — предвосхитила она вопрос, задать ей который был готов, наверное, каждый из присутствующих.

— Что же, — Кривулин принялся подводить итоги, — нам остаётся лишь выразить самую глубокую признательность вам, Эмма Витольдовна, за блестяще проведённый целительский сеанс.

— Без помощи Виктора Михайловича я, боюсь, не справилась бы, — сыграла Эмма на повышение наших с тёзкой акций.

— Вам, Виктор Михайлович, мы тоже чрезвычайно благодарны, — директор обозначил полукивок-полупоклон в тёзкину сторону. — Я непременно сообщу Карлу Фёдоровичу о ваших заслугах.

О, вот это он правильно завернул, очень правильно! Тёзкины акции должны расти не только на институтской бирже, но и на служебной тоже. Так что пусть сообщает, дело нужное.

На одних лишь словесных благодарностях Кривулин не остановился, тут же последовала раздача пряников и посущественнее. Эмме он объявил на сегодня свободное время, каковое она может использовать по своему усмотрению, и пообещал аж два внеочередных выходных по завершении дела с Бежиным. Один внеочередной выходной Сергей Юрьевич обещал Чадскому, всё-таки ротмистр, пусть и лишь формально, но числился подчинённым директора. Вот только для дворянина Елисеева плюшек у Кривулина не нашлось, поскольку тёзка в его подчинении не состоял никаким образом, но господин директор и тут извернулся, сказав, что о тёзкиных успехах известит надворного советника Денневитца письменно.

Сам упомянутый надворный советник, выслушав тёзкин доклад о поездке в институтский дом скорби, особо не удивился — должно быть, последние происшествия в институте, да ещё собственные впечатления от бесед с их участниками поспособствовали. Воронков, ясное дело, тут же получил распоряжение провести завтра допрос Бежина и вытянуть из него как можно больше.

— Всю эту гниль в институте надо с корнем повыдёргивать, — вновь блеснул Денневитц начальственным умением преподносить очевидные истины как некое откровение свыше. — Уж не знаю, отправил бы я вас, Виктор Михайлович, туда на обучение, заранее зная обо всех тамошних мерзостях, но вы молодец, смогли их преодолеть. Теперь вам надлежит приложить все усилия к тому, чтобы направлять на обучение других своих людей мне боязно не было.

— Приложу, Карл Фёдорович, непременно приложу! — внетабельный канцелярист Елисеев всем своим видом показал, что высокое доверие начальства оправдать готов, а уж за приложением к тому всех своих сил дело не станет. Я его пыл охлаждать не стал, ещё успеется.

[1] В Российской Империи высшее звание чиновника на гражданской службе, не имевшего классного чина

[2] Йозеф Менгеле (1911–1979) — доктор медицины, нацистский преступник, известный бесчеловечными опытами над заключёнными концлагеря Освенцим. Имел приятную располагающую внешность