Двуглавый. Книга вторая

Глава 21 О разоблачениях и отношениях

Встречи с Эммой пришлось, однако, подождать — целительница занималась пациентом. При других условиях дворянин Елисеев отправился бы убивать неожиданно появившееся свободное время в столовую, но ротмистр Чадский уже напоил его чаем, так что этот способ скрасить ожидание сейчас не годился. Маячить перед глазами людей Чадского, шляясь по коридорам института, ни тёзке, ни мне тоже не хотелось, так что тёзка устроился у Эммы в приёмной, от нечего делать перелистывая несколько последних номеров «Огонька», несколько небольших статеек даже прочитал — так, по диагонали, не сильно стараясь вникнуть в смысл. Но вот пациент, точнее, пациентка, дама ближе к пятидесяти годам, покинула кабинет вместе с Эммой и её помощницей — женщиной помоложе пациентки, но ненамного. Какое-то время было уделено обязательной вежливости — взаимному представлению Виктора Михайловича Елисеева и той самой помощницы, Юлии Дмитриевны Волосовой, ещё сколько-то ушло на несколько слов благодарности помощнице и объявление ей свободного времени на ближайшие три часа, и Эмма, наконец, заперла кабинет изнутри, а я, получив управление телом, накинулся на неё с выражением самой искренней благодарности…

Эмма в этот раз превзошла саму себя. Превзошла в жадности до наслаждений, бесстыдстве и неукротимости. Ох, и досталось с того сладостей тёзкиному организму, хоть под конец наших упражнений и пришлось совсем несладко! Такой вот каламбур, да. А когда мы, довольные и измотанные, развалились на диване, Эмма подобралась к тёзкиному уху.

— Виктор, нам надо очень, — на слово «очень» она сильно, насколько это было возможно при шёпоте, нажала голосом, — очень серьёзно поговорить.

— По-моему, давно пора, — подхватил я. Да, снова я — тёзка тоже успел порулить телом, но сейчас опять передал управление мне. — Но ты уверена, что стоит беседовать здесь? Может, пригласить тебя куда-нибудь?

— У тебя есть свободное время, чтобы делать такие приглашения? — что-то в словах Эммы было не так. Но что именно? — Поэтому, уж прости, но здесь, — ну точно! Её голос звучал не еле различимым шёпотом у тёзкиного уха, он чисто и явственно раздавался прямо в голове! Ну да, она же держит меня за руку! Ну я и…

— Да-да, — в том самом звучащем в голове голосе различил коротенький смешок, — это можно и так. Или ты забыл, как оно было в госпитале?

Да уж, утёрла дама мне нос… Не додумался, признаю. А она — додумалась.

— Только… — теперь в голосе женщины прорезались неуверенность и сомнение, — … только прости, но…

— Но что? — как-то не сильно такое замешательство было на Эмму похоже, даже интересно стало, что она сейчас скажет.

— Я… Я хотела бы не с тобой поговорить, — виновато призналась она. — С тем, другим, кто в твоей голове…

Приехали, блин-переблин… Мы, значит, изо всех сил скрываем нашу двуглавость, даже от мозговой атаки Хвалынцева удачно увернулись, а тут вот так запросто — бац! — и никакой тебе скрытности. Как она смогла-то⁈ Ладно, будем выворачиваться, по ходу дела проясняя обстановку…

— Так ты со мной сейчас и говоришь, — просто сказал я. Тёзка, отдам ему должное, и сам понимал, что в имеющихся условиях беседовать с Эммой надо именно мне, и даже не пытался вклиниться. Впрочем, я о нём не забывал и потому решил сразу обозначить даме текущее положение. — Но имей в виду, товарищ нас слышит. А если бы и не слышал, я бы ему всё потом рассказал. Ты же понимаешь, тайн друг от друга у нас нет и быть не может. И, если что, это не обсуждается.

— Да, понимаю… — не знаю, что и как она себе тут понимала но принять мои условия ей пришлось. — Тогда, может быть, всё-таки представишься? — Ага, самое время нашла приличия соблюдать…

— Елисеев, Виктор Михайлович, — а что, и представлюсь… — Да, мы полные тёзки, — предупредил я следующий вопрос. И тут же задал свой: — Как ты узнала?

— Увидела, — ответила она. — Когда Хвалынцев тебе в голову полез. Но подозревать что-то подобное и раньше стала, только не понимала, как такое может быть, потому и не верила сама себе…

— А теперь, значит, понимаешь и веришь? — съехидничал я. — Кстати, а Хвалынцев увидел? — вот это нас с тёзкой волновало больше всего.

— Верю, но всё равно не понимаю, — честно призналась Эмма. — И не волнуйся, Хвалынцев не увидел. Но он искал другое.

— А что именно? — вопрос шёл вторым по важности, вторым и был задан.

— Не врёшь ли ты своему начальству, — чего-то такого я и ожидал.

— Нашёл? — ответ я представлял заранее, но хотя бы для порядка надо было спросить.

— Нет, — ну да, так я и думал. Что ж, это, конечно, хорошо, но нарисовался и ещё вопрос, теперь уже к Эмме:

— Ты-то как до такого додумалась?

— Вы по-разному ведёте себя в постели, — ну да, всё не просто, а очень просто. Вот так они и палятся… — Я заметила не сразу, а потом никак не могла понять, в чём тут дело, но вы очень разные, и меня эта разница и будоражила, и пугала… Но больше пугало, что я не понимала, как такое возможно. Да я и сейчас не понимаю! Хотя и вижу, — признала Эмма. — Вот только… — она замялась и, как я чувствовал, продолжать побаивалась.

— Что — только? Не бойся, говори, — я подкрепил свои слова лёгкими поглаживаниями по… Ладно, уточнять не буду.

— Знаешь, Виктор, я женщина вполне эмансипированная и считаю, что в постели предрассудкам не место, но… — она снова замялась. — Но быть любовницей сразу двух мужчин… Это… Это уже… — Эмма так и не сказала, чем именно она такое считает. — Просить, чтобы меня имел только ты, смысла нет, ведь так? — спросила она. Соображает…

— Так, — подтвердил я. — Товарищ, пусть и не по своей воле, приютил меня в безвыходном положении, и я не могу отказывать ему в таких радостях.

— То есть, по-твоему, и я не могу ему отказывать⁈ — возмутилась Эмма.

— Ну почему же, можешь, — пошёл я на обострение, — но это будет отказ нам обоим.

Эмма отпустила мою руку и, насколько это позволяла ширина дивана, попыталась от меня отодвинуться.

— Ну вот, обидел даму зазря, — подал голос дворянин Елисеев.

— На обиженных воду возят, — не совсем к месту выдал я. Растерялся слегка, чего скрывать. Как-то не подумал даже, что для Эммы оно может быть важно.

— Такой участи она не заслуживает, — устыдил меня тёзка. Дожили, понимаешь, он меня учить будет… Пришлось, впрочем, его правоту признать. А раз так…

— Эмма, — я взял её за руку, чтобы продолжить разговор, — Эмма, прости. Что теперь поделать, если так всё сложилось?

— А никак нельзя вернуть тебя обратно? — спросила Эмма. Ага, надежда умирает последней.

— Никак, — и без того полуживую надежду пришлось безжалостно добить. — Моё тело мертво. Да и не понравилось бы оно тебе, я был совсем не молод… Уж так постараться над тобой, как в этом теле, я бы, наверное, не смог.

— Пустяки, — отмахнулась она. — Я же целительница, я бы с этим справилась. А ты можешь показать мне себя? Какой ты на самом деле… был? — выговорить, пусть и мысленно, это коротенькое, но в наших условиях ключевое слово ей было очень трудно, но Эмма всё же смогла.

Хм, вопрос, однако… Как передать ей воспоминания о своём внешнем виде в той жизни, я пока что даже не предполагал, но мне почему-то это казалось не таким сложным делом. Напрасно казалось — у меня с трудом получалось отчётливо представить себе себя тогдашнего, и вот это меня даже испугало. Кажется, я начал свой образ забывать…

— Давай, помогу? — ах ты ж, закрыть эти размышления от тёзки я как-то и не подумал, вот товарищ и предложил помощь. А что, тоже вариант…

Тёзка вспомнил наш разговор при первой встрече на дороге, за несколько минут до появления того урода, Голубка. Я пытался как-то представить, что Эмма это видит, но ничего у меня не получалось, пока тёзка вновь не пришёл на помощь. Что и как он сделал, я даже не успел ни заметить, ни понять, но судя по реакции Эммы, всё у него получилось.

— И совсем ты не старый, — это она мне польстила или и правда так думает? — Представительный такой… И очень даже интересный… Но ты так странно одет, что это за мода?

Да твою же мать! Ну что такое, а⁈ Вот только ослабишь контроль, и начинается палево! Я же тогда в ветровке был, джинсах и кроссовках, повседневная, блин, походно-рабочая форма одежды…

— Американская, — попытался я отбрехаться.

— Надо же, даже не слышала никогда, — с некоторым сомнением сказала Эмма. — Но смотрится неплохо, очень неплохо, хоть и необычно… А для дам у них что-то интересное есть?

С какой силой я мысленно заорал на тёзку, чтобы он даже не вздумал показывать Эмме те картинки с девицами, которыми я иллюстрировал рассказы о своём мире, говорить не буду, сами должны понять. Уж тут мне отвертеться не удалось бы никак, я вот не уверен, что и с моим-то видом вопрос снял окончательно, а покажи я Эмме наши женские шмотки… Нет, это даже не обсуждается, потому как строго-настрого запрещено. Пришлось отговориться незнанием и переключить внимание Эммы на более актуальную тему.

— А у тебя терпение всем на зависть, — начал я с немного неуклюжего комплимента.

— Терпение? Почему терпение? — не поняла Эмма.

— Тебе когда начало казаться, что со мной что-то не так? — отвечать вопросом на вопрос, конечно, не шибко хорошо, а по здешним понятиям вообще чуть ли не хамство, но вот как раз наводящий вопрос тут и требовался.

— Заметила сразу, как мы… оказались тут, — «тут», надо полагать, означало в её устах «на этом диване», — но задумываться начала после твоего отпуска.

Ага, как раз тогда мы с тёзкой обратили внимание на её непонятную озабоченность, а она не стала говорить о её причинах, пообещав сказать потом. Теперь, значит это самое «потом» наступило.

— А почему спросила только сейчас? — стало интересно нам с дворянином Елисеевым обоим.

— Да как-то… — Эмма снова замялась, — … как-то боязно было.

— Боязно? Почему? — не знаю, как у тёзки, а у меня интерес сменился удивлением.

— Не того боялась, — улыбнулась Эмма. — Видишь ли, — улыбка моментом исчезла, — те, у кого больше пяти признаков предрасположенности к нашим способностям, бывает, впадают в душевное расстройство… Есть даже такие, что совсем с ума сошли. Вот я и испугалась, что у тебя раздвоение личности. А оказалось, у тебя личностей целых две…

— И обе, заметь, вполне цельные и психически здоровые, — с гордостью подхватил я.

— Да, — не стала она спорить. — Всё равно не понимаю, как такое возможно…

— Мы оба и сами не понимаем, — признался я. — Но для меня так уж точно лучше, чем быть мёртвым.

— Для меня тоже, — согласилась Эмма. — Тоже лучше, что ты не мёртв.

Ну вот, приехали. Кажется, у нас с ней намечается взаимность, вот только в моих обстоятельствах толку от той взаимности если и больше нуля, то не так уж намного. Тоже вот проблемка…

— Виктор, — она как-то очень уж хитренько улыбнулась, — а скажи мне вот что… Этим приятным бесстыдствам ты тоже в Америке научился?

— В Америке в таких случаях говорят: no comments! —ответил я и немедленно к тем самым бесстыдствам приступил, чтобы отвлечь женщину от опасной темы. Как и ожидалось, это сработало, но уже когда мы оделись, Эмма снова взяла меня за руку.

— Спасибо, — раздался её голос в моём сознании.

— За что именно? — не понял я.

— За доверие. За то, что не стал требовать, чтобы я молчала, — объяснила она.

— Ты умная, — я постарался, чтобы звучало это не комплиментом, а просто подтверждением очевидной истины. — Ты и так никому не скажешь.

Вместо ответа я получил долгий, сочный и многообещающий поцелуй.

— Уф-ф, пронесло, — подал голос тёзка уже в машине. До того молчал, тоже, видимо, переваривал всё услышанное. Только с выводом, как мне представлялось, поторопился.

— Ненадолго, — возразил я. — Она это так не оставит.

— Думаешь? — недоверчиво спросил тёзка.

— Уверен, — пока шли до машины, я успел набросать себе аж несколько вариантов того, что теперь может предпринять Эмма, и если она хотя бы за один из них не уцепится, готов был заставить дворянина Елисеева съесть собственную шляпу. Ну да, сам-то я свою съесть не могу, да и не было у меня никогда шляпы…

— И что тогда? — тёзка не унимался.

— Знаешь, давай разбираться с проблемами по мере их поступления, — предложил я. А что ещё мог я тут сказать?

Нет, сказать мог, конечно много чего, но зачем раньше времени товарища вводить в расстройство? Почему, спросите, в расстройство? Ну как, рано или поздно мы, как я понимал, попадём в положение, когда придётся либо прекращать отношения, либо рассказать Эмме всё. Мне, ясное дело, очень не хотелось ни того, ни другого, но… Но не оставалось тут ничего больше, вот никак не оставалось. Или полное доверие, или столь же полное отсечение Эммы от этой тайны и от её носителей. Причём и без того небогатый выбор осложнялся ещё и тем, что оба варианта были заранее подпорчены. Полностью отсечь Эмму от нашего с тёзкой секрета уже не выйдет, она его знает, пусть даже не в полном объёме, и речь тут может идти лишь о том, что только то самое знание при ней и останется. Это я ещё не говорю, что обиженная разрывом отношений не по своей инициативе женщина способна на многое, в том числе на такое, о чём лучше и не думать, тем более в наших условиях. А полное доверие… Может, конечно, я законченный циник, но доверять человеку, который про меня знает больше, чем я про него, как-то, знаете ли, не шибко комфортно. Даже при том, что человек вроде как не чужой. Ох, попали мы с дворянином Елисеевым, так уж попали…

Что и как тут можно было сделать, я, честно говоря, пока не представлял. Вот вообще даже никаких реальных возможностей не видел. Завести с Эммой особые отношения, как бы отдельно от тёзки? Простите, но при отсутствии собственного тела это нереально, даже мечтать о таком нет смысла, только лишний раз душу травить. Искать что-то такое-этакое на Эмму, чтобы мы с ней оказались в равных условиях? Уже теплее, но… Кто, спрашивается, будет искать? Дворянину Елисееву при его нынешнем образе жизни это не под силу, а просить Воронкова или Чадского — ну, вы меня поняли. Тут нам с тёзкой проще самим сразу в нашей двуглавости признаться — возни меньше, а результат один хрен тот же. Опять же, как такие поиски скажутся на самих наших с ней отношениях, заранее не предскажешь. Что именно на неё можно найти такого, что для было бы важно скрывать, вопрос вообще отдельный и очевидного ответа пока не имеющий. В общем, куда ни кинь…

Хорошо хоть, Эмма с абсолютной уверенностью утверждала, что до моего разума в тёзкиной голове Хвалынцев так и не добрался. Главное, чтобы ни он, ни кто-нибудь ещё не добрались и потом. А ещё лучше, чтобы никому больше вообще не приходила сама идея что-то искать в голове дворянина Елисеева.

Уже на подъезде к Кремлю в голову я вдруг понял, что ничего искать на Эмму не надо. Своим недонесением о нашей двуглавости она сама всё нашла и сама же поднесла нам на блюдечке. С той самой голубой каёмочкой, ага. Особенно радовало тут, что Эмма, с её-то умом, и сама всё это прекрасно понимает, а потому напоминать ей про данное обстоятельство не нужно. Честно говоря, на душе стало легче — и от того, что само нашлось, и ещё больше от того, что портить такими поисками своё к этой незаурядной и интересной женщине отношение не придётся. Хм-хм-хм… И что это, а? Любовь-морковь? Ну нет, точно не она. Но кто сказал, что эта самая любовь так уж необходима? Дружеский секс у нас есть, его и достаточно. А с друзьями, тем более такими, надо вести себя порядочно. И хорошо, что именно так я и могу вести себя с Эммой. Правда, хорошо.