Двуглавый. Книга вторая

Глава 32 Герой вчерашнего дня

— А где ещё? — изобразить искреннее удивление мне труда не составило, уж я-то знал, что больше и правда негде.

— Принимать тебя дома мне, к сожалению, было бы очень непросто, — посетовала Эмма, — но ты мог бы пригласить меня к себе…

Да-да. Объяснить восьмилетней дочке, что за молодой человек навещает её маму и уединяется с ней, было бы и правда непросто, тут Эмма права. Объяснить самой Эмме, что живёт дворянин Елисеев в Кремле, и растолковать, почему именно там, было бы, конечно, намного проще, но такое проходило бы уже как разглашение служебной тайны, о чём тёзка меня и предупредил, хоть я и сам всё понимаю. Но вывернулся — сказал, что живёт тёзка на служебной квартире, куда приводить гостей запрещено. И не наврал же, что самое главное.

— Виктор, а расскажи что-нибудь о себе, — не унималась Эмма. — А то я о твоём тёзке даже больше знаю, чем о тебе!

М-да, женское любопытство и само-то по себе страшная штука, а уж неудовлетворённое женское любопытство — это вообще смерть всем, беги и прячься, если успеешь… Увы и ах, именно оно нам с дворянином Елисеевым сейчас и угрожало. Хорошо хоть, догадалась спросить не голосом, а по нашей связи, взяв за руку. Так-то мы разговаривали обычно вслух, вряд ли сейчас Чадский рискнул бы подслушивать, но тут такой случай, что никакая перестраховка не лишняя, и хорошо, что Эмма это тоже понимает. Однако же как-то отвечать надо…

— Прости, Эмма, мне очень тяжело вспоминать, — хорошо, что управление телом было сейчас на мне, удалось и горечи в голос подпустить, и морду соответствующую состроить.

— Так выговорись, полегчает, — коварно предложила она.

— Не полегчает, — тут я изобразил прямо-таки обречённость. — Я ведь до того, как меня убили, очень хорошо жил, ты, боюсь, не представляешь даже, насколько хорошо, — да уж, представить себе жизнь в моём времени местным было бы до крайности затруднительно. — И вспоминать всё то, чего я теперь лишён…

— Понимаю, — покладисто согласилась Эмма. — Но если тебе захочется поделиться…

— … то я знаю, с кем, — показал я готовность пойти ей навстречу. Когда-то потом. Может быть. Как-то очень уж сразу Эмма приняла моё нежелание откровенничать и отправилась в душ.

— Не представляешь, насколько хорошо? — ехидненько передразнил меня тёзка. — А кто всё время восхищается, что у нас всё лучше, чем у вас было в те годы?

— Ага, восхищаюсь, — признал я. — Только я-то не в те годы жил, а почти век спустя.

— Ну, тоже верно, — настала тёзкина очередь смиряться. Я, правда, по доброте своей слишком сильно перед ним своей прошлой жизнью, в особенности окружавшим меня уровнем технического развития не сильно и выхвалялся, чтобы не травить понапрасну душу ему и себе, но общее представление обо всём этом дворянин Елисеев моими стараниями получил.

Тут Эмма выбралась из душа, тёзка её там сменил, и образовавшаяся пауза оказалась очень даже к месту — Эмма к нежелательным темам больше не возвращалась и вообще принялась одеваться в ожидании очередного пациента, поскольку выходной был только у тёзки. Дворянин Елисеев о делах тоже не забывал и собирался заглянуть к Кривулину. Договорились, что ещё встретимся ближе к концу дня, и разошлись.

— А скажите, Сергей Юрьевич, между Хвалынцевым и Шпаковским никакая кошка не пробегала? — спросил тёзка, когда закончили с приветствиями.

— Хм, так чтобы прямо уж кошка, я бы не сказал, но друг друга Степан Алексеевич и Александр Иванович и правда недолюбливали, — ответил Кривулин. — Но позвольте поинтересоваться, Виктор Михайлович, почему вы спрашиваете?

— Я же у обоих учился, — напомнил директору тёзка. — Методика у того и другого схожая, вот я и подумал, что хотя бы конкуренция у них должна была иметь место.

— Именно так, — согласился директор. — Но до каких-то публичных споров или, упаси Боже, конфликтов дело у них никогда не доходило.

— А непубличных? — уцепился дворянин Елисеев за слово.

— Тоже не припомню, — Кривулин даже руками развёл. — Впрочем, теперь-то это вообще не имеет никакого значения.

— Соглашусь, Сергей Юрьевич, — на том тёзка и откланялся.

Для Кривулина оно, надо полагать, и правда никакого значения уже не имело. А вот для нас с дворянином Елисеевым — совсем наоборот. Собственно, разговор этот тёзка затеял по моему наущению, чтобы проверить очередную мою идею. Имея представление о том, какие формы могла принимать конкуренция в Михайловском институте, можно было бы предположить, что и убийства людей из списка Хвалынцева могли стать проявлением этой самой конкуренции. Могли, конечно, и не стать, но, во-первых, почему бы эту версию и не проверить, а, во-вторых, ещё парочку версий я тоже припас, одну на случай отпадения этой, вторую — если версия с конкуренцией получит хотя бы косвенное подтверждение.

Идти в секретное отделение смысла не было, там тех времён не застали и ничем нам с тёзкой помочь не могли, поэтому дворянин Елисеев при полном моём одобрении уверенно направился в столовую — всё-таки после упражнений с Эммой наш общий организм настойчиво требовал пополнить запасы питательных веществ. Помимо восполнения энергоресурсов, поход в столовую позволил убить около часа времени, но идти к Эмме всё равно было ещё рано, и тёзка вернулся пока что в Кремль, чтобы посидеть с университетскими учебниками — до конца очередного семестра времени более чем хватало, но это же не повод забросить учёбу, чтобы потом навёрстывать упущенное в авральном режиме.

Второй за день визит к Эмме дал нам с тёзкой настоящее ощущение выходного дня, наполнив обе наших души радостью и почти что счастьем. Эмма, похоже, тоже испытывала нечто подобное. Неудобные вопросы она в этот раз не задавала и вообще вела себя так, будто и в прошлый раз они не звучали. Нет, она, конечно, спросит ещё не раз, не два и не пять, но будет это не сегодня, и, надеюсь, не завтра. А так всё было настолько хорошо, что даже жалобы Эммы на занятость пациентами на первую половину завтрашнего дня настроения ни ей, ни нам с тёзкой не испортили.

С утра, пока наша дама занималась целительством, тёзка заглянул к Воронкову, удачно перехватив сыщика, только что вернувшегося с очередной встречи с кем-то из бывших коллег по московской сыскной полиции — он так и продолжал проверять список Хвалынцева. Озвученную тёзкой просьбу допросить Шпаковского Дмитрий Антонович поначалу воспринял без особой радости, но когда дворянин Елисеев растолковал смысл такого допроса, пообещал отправить соответствующую бумагу прямо сегодня. Не скажу, что мы питали какие-то большие надежды, но в наших условиях любая зацепка, пусть и самая маленькая, была бы к месту.

— Ого! — вырвалось у меня, едва мы с тёзкой вошли в комнату отдыха Эммы. Да уж, было чему удивиться — куда-то делась обычно стоявшая на низком столике посуда, сам столик был завален толстым слоем журналов мод на нескольких языках, и ещё две стопки таких журналов нашлись под столиком. — Ты что это, модами увлеклась? — что госпожа Кошельная за модными веяниями, мягко говоря, не особо следила, я вроде уже упоминал.

— У меня несколько выгодных пациентов подряд было, — виновато улыбнулась Эмма. — Вот я и подумала, а не обновить ли мне гардероб?

Хм-хм-хм… Вот не скажу, что идея мне не понравилась, отойти от образа этакой старомодной дамочки подруге было бы и неплохо, но обилие этой глянцевой макулатуры, честно скажу, пугало — не слишком ли круто Эмма Витольдовна взялась? Оставалось только надеяться, что к смене своего образа наша подруга отнесётся с присущим ей здравомыслием. Я, правда, успел ещё подумать, что с журналами этими что-то не так, но Эмма сняла очки, прильнула ко мне, и все мои мысли улетучились известно куда. Я и потом не мог припомнить, была ли у нас когда-либо раньше встреча, по разнузданности и бесстыдствам сравнимая с этой…

Едва дворянин Елисеев вернулся из Михайловского института, зашёл Воронков и огорошил нас с тёзкой известием, что допрашивать Шпаковского мы отправляемся прямо завтра с утра. Тёзка уже начал было соображать, что ему брать в дорогу, потому как Александр Иванович, по его прикидкам, должен был отбывать каторжные работы никак не ближе Урала, но Воронков сказал, что поедем мы в Бутырскую тюрьму. А уж когда Дмитрий Антонович рассказал, почему господин Шпаковский не поехал на каторгу, тёзка не удержался и самым неприличным образом заржал как целый кавалерийский эскадрон. История и в самом деле случилась просто анекдотическая, не сказать бы сильнее.

Уж не знаю, откуда у Александра Ивановича нашлись деньги на адвоката, при том, что в приговоре суда значилась, помимо каторги, ещё и конфискация имущества, но нашлись. Адвокат оказался умельцем под стать уплаченной ему суммы, и сумел совершить, казалось бы, невозможное — по его апелляции Верховный суд пересмотрел дело и сократил Шпаковскому срок аж на семь лет, нашлись-таки нужные зацепки. Вот только победа оказалась пирровой, и на месте Александра Ивановича я бы, наверное, подал на адвоката в суд, чтобы вернуть деньги, да ещё и получить сверху нехилую такую компенсацию. Честно сказать, из объяснений тёзки я понял не так много, но смысл уловил — в Верховном суде законы знают не хуже любого адвоката, а уж толковать те законы умеют всяко лучше. В итоге вместо двадцати пяти лет на каторге Шпаковский отсидит восемнадцать… в одиночной камере. Что лучше, даже не спрашивайте, ни я, ни тёзка этого не скажем, потому что сами не знаем.

— Что, Виктор Михайлович, пришли торжествовать? — сказать, что Шпаковский сильно обрадовался новой встрече с бывшим пленником и учеником, было, конечно, нельзя, но держать фасон он честно пытался.

— Ну что вы, Александр Иванович, я совсем не за этим, — тёзка постарался изобразить самую добродушную улыбку, какую мог. Кажется, получилось, потому что Шпаковский явственным образом растерялся. — Я хотел поинтересоваться вашим мнением о Степане Алексеевиче Хвалынцеве…

Вот тут Шпаковскому стало не по себе по-настоящему. Я бы сказал, что на него накатила злоба, хорошая такая, что называется, чёрная.

— Хвалынцев⁈ — чуть не выплюнул он. — А этот… — в последний момент бранное словцо Александр Иванович всё-таки удержал, — тут каким боком⁈

— А что так злобно-то? — спросил тёзка.

— Уж простите, Виктор Михайлович, не ваше это дело, — мрачно ответил Шпаковский. — И ничего вам рассказывать я не стану.

— Моё, Александр Иванович, моё, — дворянин Елисеев заранее договорился с Воронковым, что до определённого момента будет на допросе номером первым, и сейчас вовсю отводил душу. — Впрочем, я бы даже сказал, что наше с вами.

— Это, простите, как? — от удивления Шпаковский сбавил тон.

— Степан Алексеевич оказался причастен к покушению на меня, — сухо ответил тёзка. — Есть у вас что сказать по этому поводу?

— Даже так⁈ — взвился Шпаковский. — Знаете, Виктор Михайлович, а ведь и есть! Правда, только подозрения…

— Рассказывайте, — в этот момент я готов был гордиться тёзкой. Сработало же!

Шпаковский и рассказал. Как они с Хвалынцевым рвали друг у друга сведения о перспективных людях с хорошим количеством признаков предрасположенности. Как Бежин по-родственному подыгрывал Хвалынцеву, а он, Шпаковский, приплачивал помощнику Бежина и всё равно узнавал о тех, кого Юрий Иванович прятал от директора.

— … такие два человека были! — в какой-то момент Александра Ивановича по-настоящему проняло. — Уникальнейших талантов! Уникальнейших! Но не успел, не успел я у Бежина бумаги на них выкрасть… И знаете, что? Один застрелен, второй попал под автомобиль! Насмерть! Уже после того, как Хвалынцев о них узнал!

— Гартман и Юрский, если не ошибаюсь? — осведомился тёзка.

— Д-да… — опешил Шпаковский. — Вы и до этого докопались⁈

— Докопались, Александр Иванович, докопались, — для чего эти удачливые игроки могли понадобиться Шпаковскому, мы с тёзкой примерно представляли.

— Прижать его хотите, значит… — Шпаковский тяжело вздохнул. — Не знаю, получится ли у вас… Он же гипнотизёр, каких мало, вывернется. Я же потому напрямую с ним и не сцеплялся никогда.

— Знаю, — тёзка посмотрел на бывшего учителя с этаким превосходством. — Пытался он меня подчинить, не вышло.

— Вот как? — оживился Шпаковский. — И как же вам удалось защититься?

— Стулом по голове, — что это не совсем его заслуга, дворянин Елисеев, понятно, упоминать не стал. Да и ладно, я не в обиде. — Насмерть, — добавил он необходимое уточнение.

— Далеко пойдёте, Виктор Михайлович, — прервал Шпаковский своё подзатянувшееся молчание, — далеко. Меня перехитрили, Хвалынцева упокоили… Даже горжусь, что учил вас. Горжусь! Но вы же не только порадовать меня этим известием пришли?

— Не только, — признал тёзка. — Про Яковлева Василия Христофоровича что-нибудь рассказать можете?

— И до этого добрались? — кажется, Александр Иванович устал уже удивляться. — Но он-то вам зачем? Пустой человечишка, совсем пустой.

— У нас есть основания полагать иное, — подпустил тёзка туману. — Но вы, Александр Иванович, рассказывайте, не молчите.

— Приходил он ко мне, — вздохнул Шпаковский. — Потом мне сказали, что приходил как раз от Хвалынцева. Я, было дело, принял поначалу Яковлева за шпиона, но быстро его раскусил. Обыкновенный аферист, да и не самый умный вдобавок.

— Подробнее, Александр Иванович, можно? — мягко нажимал тёзка. — Почему шпион, почему аферист, почему не самый умный?

— Спрашивал слишком много, — поморщился Шпаковский. — Разнюхивал. Но так, по-глупому, всё про деньги, про заработки… В шарлатанстве обвинять пытался, думал, оправдываться перед ним начну, да много чего и выболтаю. Да и так… Взрослый человек, по речи судя, так даже образованный, а нарядился, как пижон сопливый. Чего ради Хвалынцев с ним снюхался, какие дела у них были, даже представить не могу.

Да, не так уж и долго просидел Александр Иванович в одиночке, а сказалось это на нём не лучшим образом. Речь стала многословной, слегка сбивчивой, насытилась просторечными оборотами, не иначе, сказывалось отсутствие общения с равноценными собеседниками. Что же тогда с ним уже через пару лет будет? Ну да не наше с тёзкой это дело, не мы Шпаковского на ту дорожку толкали, что сюда его привела, сам себе этот путь выбрал.

Воронков кратко повторил вопросы под запись на бумагу, Шпаковский чуть более лаконично, чем в ходе беседы с тёзкой, на них ответил, протокол без возражений подписал — прямо-таки образец добросовестного сотрудничества со следствием. Прощался с нами он с явным сожалением. Что ж, могу только повториться — сам себя сюда завёл Александр Иванович, только сам…

— Шпион? — Денневитц будто попробовал слово на вкус. — А что, очень может быть, что и так… Но может и не быть… — вслух Карл Фёдорович проговаривал явно не все свои мысли, так что смотрелось это не очень понятно и даже загадочно. — В любом случае искать Яковлева продолжаем. Шпион он или кто, дело сейчас для нас не первое, для нас он прежде всего заказчик покушения на Виктора Михайловича. Есть, господа, какие соображения?

Соображения, конечно же, были, что у нас с тёзкой, что у Воронкова. Выслушав их, Карл Фёдорович пожелал узнать, закончил ли Воронков с проверкой списка Хвалынцева. Дмитрий Антонович доложил, что закончил, что говорить о каких-то результатах в розыске убийц Юрского и Гартмана, как и в поисках автора анонимки, полученной убийцей Серова и доследовании по убийству Судельцевой, пока преждевременно, что смерть Кузеса действительно не имеет криминального характера, все же прочие фигуранты списка живы-здоровы и ни в чём противозаконном не замечены.

— Что ж, Дмитрий Антонович, продолжайте следить за розыском, — постановил Денневитц. — А ещё, господа, пора готовить вашу, Виктор Михайлович, поездку в Покров…