Два дня до солнца

Между светом и тьмой

Наше время

Небо настолько синее, что хочется лететь.

Расправить крылья и взмыть вверх. Покружить над коричневыми, оранжевыми и серыми крышами домов, посмотреть на солнце и криком речной чайки резко кинуться к синим водам.

Железный одной рукой прижимает к себе бумажный пакет с горячей сдобой: пирожок с капустой, слойка с курицей и ананасом и, конечно же, булочка с маком. Мака столько, что можно есть ложкой. Железному нравится пекарня возле остановки, где всегда все горячее и свежее. Его уже знают в лицо, улыбаются тепло и приветливо, спрашивают о самочувствии и погоде. Предлагают вкусняшки Пифии. Пифия ― черный кругленький мопс, что любит гулять, гулять и… да, гулять.

Поэтому сейчас во второй руке Железного периодически натягивается поводок, а потом слышится заливистый лай ― Пифия гоняет голубей.

Вот никогда спокойно не пройдет, безобразница.

Сегодня у Железного была всего одна пара, в этом году пригласили в кораблестроительный университет читать политологию. Ему нравится: и предмет, и общение с ребятами. Да и время остается. Можно, спокойно взяв портфель с бумагами, пройтись домой, оставить все и… на прогулку. Пифия аж подпрыгивает в коридоре, когда он возвращается.

Погода нонче стоит просто дивная.

Небо бездонное. Зелень настолько яркая, что невозможно отвести взгляд. Воздух прозрачный, вкусный ― бери руками и ешь ― будет полезнее всех на свете витаминов.

― Гав! Гав!

― Пифия, ― вздыхает Железный и останавливается перед широкими полосами зебры в ожидании, когда притормозят машины, чтобы перейти дорогу. Как раз в скверик с маленькими софорами, которые придают особый колорит. Железному нравится сидеть на скамеечке возле них, пить сладкий-сладкий раф, смотреть поверх очков на проходящих мимо взрослых и детей. И… слушать. Слушать всех, кто приехал в город и кто уезжает. Пытаться выстроить дорожку их будущего, осторожно ступить, посмотреть и… исчезнуть.

На него снизу смотрят очаровательные глазки-бусинки, и сердце тут же тает. Вот как её ругать? Уж лучше дать кусочек булочки. Потом, правда…

Часы на здании вокзала показываются час дня. Самое время.

Машин много. Людей много. Птицы и те разлетались так, что ух.

― Пифия, ко мне, ― тихо говорит он, и собака молниеносно слушается.

Потому что в паре метров остановилась зелено-жёлтая маршрутка, откуда сейчас выходит толпа людей с чемоданами. Лучше уж обойти, зато потом можно вместе со все пройти ещё один перекресток, где всегда очень оживленное движение.

― Мы успеваем? ― зычно спрашивает высокий мужчина в кожаной куртке свою худенькую спутницу в розовом плаще.

Она смотрит на точеное запястье, где блестят золотые часики, и кивает. Железный незаметно вздыхает. Все сейчас с телефонами или с этими… браслетами, которые рассказывают, как спать и как ходить. А вот такие вот часики со стрелками ― это уже, считай, какая прихоть, толком и не встретишь.

Поезда уже заняли свои колеи.

Вон стоят синие красавцы с жёлтыми полосами на боках. Важные такие, горделивые. Взирают сверху вниз на разноцветную толпу тех, кому надо ехать. Ещё немного, и спустятся проводники в кипенно-белых рубашках и темно-синих юбках или брюках. Поправят фуражки с лаковыми козырьками и объявят посадку.

Зашумит человеческое море, заволнуется, потянется к вагонам, чтобы показать документы и зайти внутрь.

Железный резко делает шаг влево, и кто-то внезапно его толкает.

― Ой, извините, пожалуйста! ― слышится за спиной.

И тут же подхватывают под локоть, не давая выронить пакет со сдобой.

Пифия начинает звонко лаять.

А он высокий, Железный не думал, что настолько. И выглядит моложе своих двадцати семи. Глаза карие, теплые такие, с осколками зеленого стекла и янтаря, на которых играет солнце. Черные волосы падают на лицо ― всё из-за ветра, который тут, на перроне, всегда сильнее, чем в нескольких метрах отсюда.

Удивительно белая кожа, северяне в роду, что ли? Или просто не берет херсонское солнце? Есть такие тут люди, которые могут разгуливать под его лучами, но оставаться не тронутыми загаром. Прямой нос с лёгкой такой горбинкой. На верхней губе царапина. Откуда?

Кожаная куртка накинута на красную футболку. Джинсы. Кроссовки. Рюкзак через плечо. Вроде не большой, но Железный знает: минимум на пять дней всего там есть. На левой лямке рюкзака ― задорная красно-синяя нашивка в виде шута в колпаке.

― Вы не ушиблись? ― спрашивает он с тревогой, явно уже корит себя за невнимательность и нерасторопность.

Откуда ему знать, что всё было рассчитано специально?

― Нет, всё в порядке, ― улыбается Железный. ― Не беспокойтесь, молодой человек.

Пифия ещё раз звонко гавкает и с осуждением смотрит на парня. Мол, ходит и не смотрит вокруг. Одна беда с этими людьми.

Парень неловко кивает и направляется к поезду.

Железный наблюдает за ним. Потом отходит в тенек к зданию вокзала, ибо апрельское солнце словно с ума сошло. Палит и палит, будто через час завьюжит прямо среди весны.

В тени хорошо и спокойно. Можно достать пирожок, подцепить через изрезанную пухлыми ромбами салфетку, тихонько пробормотать: «Ну вот, опять вымажусь» и с удовольствием надкусить золотистый бочок.

Заодно и пронаблюдать, как парень с шутом на рюкзаке подходит к проводнице, показывает билет и паспорт. Та внимательно изучает документы, приставив ладонь козырьком к глазам ― солнце дотягивается и до неё.

― Всё же пошёл, ― звучит рядом низкий приятный голос.

Железному не надо поворачивать голову, чтобы понять, кто рядом.

― А вы думали иначе, Данила Александрович? Они сейчас все такие…

Снова пирожок. Капуста просто божественна ― в самый раз и перчика, и соли, и кислинки нет. И запах… господи, какой же запах! Голова просто идет кругом.

― Жаль. Я надеялся на его благоразумие.

― Разве может благоразумный человек писать книги?

Их взгляды всё же встречаются. Глаза Городового ― камень, полуденный воздух во время зноя, серая теплая вода, степная пыль. И не поймешь: шутит или нет? А то и вовсе ― насмехается?

Антон Шуткач в какой-то момент оборачивается, словно чувствует что-то, но потом поднимается по ступенькам в вагон, скрываясь от наблюдателей.

Шелест приближающихся шагов Железный не слышит ― чувствует. Не видит, но знает: сейчас и его, и Городового окатит зелёно-голубая волна. Немного с ленью, немного с любопытством, немного с иронией.

― Приветствую, господа. Не думал, что захотите проводить.

Его будто оплетают лучи света, скрывая тонкую улыбку и насмешливо изогнутую бровь, путаются в светлых волосах, подсвечивают серебро щегольской серьги.

― Не думал, что ты придешь, ― ответ Городового зеркалит интонацию. Вроде бы и спокойно, а эмоций — как оттенков в рассыпавшемся на морской глади рассвете.

Железный искренне удивляется. Вот как? Не ожидал, Данила Александрович, не ожидал.

Но в ответ только хмыканье:

― Конечно, приду. Или вы хотите, чтобы таких, как я, стало больше? Хотя бы на одного?

Последние слова отлетают от плит, которыми выложена дорога. От рельсов, от шпал, от двинувшегося в сторону Николаева поезда.

И даже ответить некому. Возле Железного больше нет ни Городового, ни его собеседника.