Два дня до солнца

Глава 8. Городовая

Те, о ком не знает Антон Шуткач

8 лет назад.

Дима Театральнику не понравился. В этом не было ничего удивительного, Театральнику вообще мало кто нравится.

Впрочем, Димка ответил ему взаимностью. Вон как настороженно смотрит, даже русые волосы с глаз не отвёл, будто так можно спрятаться от презрительного взгляда хозяина театра. Да, именно хозяина. Того, кто заведует сердцами зрителей, духом спектаклей и хранит всё, куда может завести фантазия после просмотра каждого представления.

Чех встаёт и чуть потягивается. Оба мигом переключаются на него, позабыв о возникшей неприязни. Ситуация, конечно, не из лучших, но пока иного выхода нет. Чех едва заметно морщится, представив, во что ещё может вылиться разговор с Городовой.

— Ну, и? — вдруг интересуется Театральник. — Какие будут распоряжения?

Дима хмурится и косится на Чеха. Приходится ободряюще улыбнуться, только на парня это не особо действует.

— Покажи ему всё про визуализацию и создание. Что, зачем и почему. Основу от и до.

Театральник закатывает глаза и произносит что-то нецензурное. Получается убедительно, так, что Дима осторожно отступает, стремясь быть подальше от столь непонятного существа.

Чех осторожно подталкивает его в спину:

— Не дрейфь, Театральник человечиной не питается.

Дима вздрагивает. Зато тот довольно ощеривается и задумчиво протягивает:

— Ну, в последнее время я не такой переборчивый, право слово.

Чех усмехается и хлопает Диму по плечу:

— Слушай его внимательно. Мне надо отойти на несколько часов. Потом зайду сюда и поедем домой.

— Я попал в психушку, — тихо бормочет Димка и обречённо пожимает плечами, мол, делайте что хотите.

Надо бы ещё как-то приободрить, но ничего умного в голову не приходит. Поэтому Чех резко разворачивается и направляется к выходу из зала. Находиться рядом с Театральником — испытание не для слабонервных. И хоть Чех себя к таковым никогда не относил, выдерживать концентрацию ехидства, злобы, невинности и болезненного очарования — сложно. А Димке пойдёт впрок, один раз можно и потерпеть. К тому же Театральник своё дело знает.

Оказавшись на улице, Чех вдыхает полной грудью свежий осенний воздух. Надо же, даже солнце выглянуло, пока они расшаркивались. Он улыбается и юркает во внутренний дворик, прямо за Оперным театром.

Город радуется.

Шелестит жёлтой листвой, шепчет каменными стенами, шипит асфальтом и брусчаткой под ногами. Здравствуй, Следящий! Давно к нам не заходил. Таки забыл среди забот своё Чёрное голубое море? Или, может, нет до нас дела? Ай-ай-ай, а мы скучаем, мы ждём… Становится немного не по себе. Права же красавица, права жемчужина. И поздороваться с ней надо бы как следует, а не бегом: с Екатерининской, через дворик да на Дерибасовскую. И не по лестнице, что ведёт прямо к морю, едва задержавшись в тени деревьев, а прямо-прямо-прямо.

Чех вздыхает, виновато разводит руками. Никто на него не взглянул — мало ли здесь чудаков? Но в ушах звенит нечеловеческий довольный смех: сплетение шума ветра, моря и голосов одесситов. Город не злится, город ждёт.

— Ну-ну, — раздается из ниоткуда хрипловатый женский голос, заставляющий замереть на месте. — Не успел прийти, а уже безобразничает.

Шляйхер Сара Абрамовна — женщина глубоко за шестьдесят и церемоний разводить не привыкла. Почувствовала… У Городовых это называется услышала его присутствие, но вот встретить — это нет. Всё сам.

— Как здоровье, драгоценная Сара Абрамовна? — спрашивает он, едва шевельнув губами, и на мгновение замирает. Ветер почти утих, может и не донести его слова в уши Городовой.

— Я себя чувствую, а вот дальше уж как знаете, — хмыкает она. — Вы имеете ко мне что-то серьёзное или отвлекаете зазря?

Чех рассеянно провожает взглядом роскошную машину, ждет, пока загорится зелёный, чтобы перейти дорогу. Некстати проскальзывает мысль, что нужно решить всё с Городовой как можно скорее, чтоб до темноты, ибо не хватало ещё напороться на Одноглазого и его камнелюдей. Не сказать, что не знает, что с ними делать, но лишние хлопоты сейчас ни к чему.

— Серьёзное, — неслышно выдыхает он. — Вам будет интересно.

В ответ — тишина. Только заливистый смех пробежавших рядом девчонок.

— Ладно, шоб вам за ваш же интерес, если вы меня понимаете, — наконец доносится ответ. — Приходите, я нафаршировала рыбы. Таки пообедаем.

Чех невольно улыбается, понимая, что ему не рады, но придётся.

— Благодарю, я сыт.

— Ой, я вас умоляю! Я буду есть, а вы мне портить аппетит своей кислой физией?

— Ка-анечно, — заверяет Чех, особенно выделив звук «ч».

После всего сказанного он абсолютно уверен, что к столу его пригласят. Но вот дозировку яда в порции пока не определить.

***

Cара Абрамовна живет в стареньком покосившемся доме с обшкарлупившимися красными стенами. Окна выходят во дворик, в котором постоянно находится кто-то из соседей. На проржавевшей лестнице, что ведет к двери Шляйхер, всегда лежит несколько котов такого размера, что не обойти, а только перепрыгнуть.

На памяти Чеха она единственная Городовая, которая запросто может позвать к себе домой. То ли сказывался возраст, то ли характер.

Чех на секунду замирает, прежде ступить во дворик. Не зря говорят: одесский дворик — место особое. Здесь живут не соседи, а семья. Притом семья необычная. И со своим уставом туда соваться не следует, будь ты трижды Следящий.

— Доброго дня, Эммануил Борисович, — доносится старческий голос из увитой виноградом беседки. — Как ваше ничего? — И тут же, не дожидаясь ответа Чеха, кричит: — Сара! Сара! Иди сюда, посмотри же, кто пришёл!

— Я всё вижу, — громогласно раздается сверху. — Эммануил Борисович, не стойте столбом, проходите!

Чех с трудом сдерживает смех и невинно разводит руками, показывая находящемуся в беседке, что с дамой лучше не спорить. С одной стороны, это не так уж далеко от истины. Следящий Южного региона могущественнее Городовой в несколько раз. Только вот Городовая на своей территории, поэтому ссориться с ней крайне неосмотрительно.

Кухня у Сары Абрамовны маленькая, заставлена тёмной мебелью. На изрядно побитой и поцарапанной плите свистит красный чайник в крупный белый горох. Рядом стол, на котором масса баночек с приправами и невозмутимо лижущий лапу рыжий кот.

— Кис-кис-кис, — пробует подозвать его Чех.

Кот отвлекается, презрительно смотрит огромными жёлтыми глазищами и тут же возвращается к прерванному занятию. Ему что люди, что Городовые, что Следящие… Всё ― пыль под лапами.

Сара Абрамовна сидит на продавленном диване, обитом старым бордовым бараканом, и курит. Смачно, в затяжку. Причём нечто столь ядреное, что даже табак Чеха уступает позиции.

Он садится рядом, ибо сквозь выпускаемый дым не рассмотреть лица собеседницы. А Городовые, им только дай волю, мигом надурят, даже наплевав, что ты выше по иерархии. Поэтому только глаза в глаза, подавляя силу воли и стискивая энергию, что так и хлещет сквозь ментальную оболочку. Город их оберегает, поддерживает в любой момент, никогда не даст оступиться. Но это не значит, что не надо проявлять характер.

— Рада видеть, — сообщает она голосом, настолько далёким от радости, что мысль про яд, подсыпанный в еду, не кажется такой уж и безумной.

— Я тоже, — мягко заверяет Чех, внимательно глядя в серые, почти бесцветные глаза.

У Городовых не бывает тёмных глаз. Их глаза — стекло, сквозь которое можно увидеть судьбу каждого горожанина, историю каждого дома, каждый цветок на окне. Городовой платит за это высокую цену — отдаёт свою память и прошлую жизнь. Его больше нет как человека, есть только память города, сила прошлого и ветер будущего. Городовым нельзя стоять против воли Города.

Сара Абрамовна тушит папиросу и чуть морщится. Поправляет очки, убирает за ухо тёмно-рыжую кудрявую прядь. Явно чувствует настроение Чеха. Но тот только довольно ухмыляется.

— А скажите, — ласковым тоном и с самым невинным выражением лица произносит он, — давно ли у вас разгуливают визуализаторы запросто так?

Сара Абрамовна встает, со страшным скрипом открывает дверцы кухонного шкафчика и достает столовые приборы. Вопрос не из приятных, поэтому и не спешит что-то говорить.

— Запросто — это вы что-то путаете, — задумавшись, отвечает она. — Дымкевич у нас имеет документ. А вот с остальными уже я… имею разговор.

Чех бы и рад поверить, но… когда в твоём доме сидит бог фейспалма, это как-то сложно. Не отрывая взгляда от застиранного синего халата в маленький кокетливый цветочек, в который завернута Городовая, он задумчиво произносит:

— Один визуализатор с лицензией на город? Ой ли?

Сара Абрамовна резко разворачивается ― так, что колышется её необъятных размеров грудь.

— Вы имеете шо-то против? Так вроде ж есть указ Трёх и Сестры не держать в городе больше одного, а то таких делов натворят, шо мало не покажется.

Что правда, то правда. Визуализатор — человек со стальным характером и определёнными возможностями. Он может корректировать то, что обретает плоть в этом мире, выйдя из чужих фантазий. Слава Трём и Сестре, что в природе Визуализаторов не так уж много. Это уникальные специалисты.

Александр Дымкевич – одесский Визуализатор, подчинённый одесской Городовой. Его дар проснулся десять лет назад. Мадам Шляйхер обнаружила его почти сразу и взяла под своё крыло. Талантливый мужчина, который на раз чувствует порождения человеческого подсознания и вычисляет их. Хорошо хоть, что все эти годы в самой Одессе ничего серьёзного не происходило, поэтому Дымкевич помогал другим Городовым.

Сара Абрамовна тем временем сервирует стол.

— Присаживайтесь, Эммануил Борисович. Только уж смотрите, тарелку мне не покоцайте.

Чех молча садится, даже не подумав что-то сказать. Её стряпня — это что-то невозможное. Едва понюхал — и пропал. Сметаешь всё: золотистую корочку, нежнейшую мякоть, подливку, что так и норовит стечь по пальцам. И хочется забыться, и пальцы всё же облизать. Но этикет, черт его забери! Нельзя, а жаль. К вящему сожалению кости тоже приходится оставить. Но что некоторые гости могли желать слопать тарелку — это легко.

Рыжий кот спрыгивает со стола и, оглушительно мурча, принимается тереться о ноги хозяйки. К Чеху не приближается, прекрасно понимая, что жадный до хорошей еды гость делиться не будет.

— Ах ты, бандит! — ласково гудит Сара Абрамовна. — Ты же только умял цельную рыбку!

Кот возмущённо мяукает.

— Даже не начинай, — хлопает она рукой по столу, и котище благоразумно умолкает.

Когда проходит достаточно времени, чтобы утолить аппетит, Чех приступает к делу:

— Неприятность, по которой я к вам пришёл, такая: кто-то визуализирует без разрешения. При этом…он явно вышел из Одессы.

Сара Абрамовна приподнимает тонкую бровь, мол, продолжайте.

— То, что он натворил, меня совсем не радует. Получудище в недочеловеческом обличии. И силы… немалой

— Так почему его не? — Она выразительно проводит ладонью по горлу.

— Рано, — хмыкает Чех. — Так я хоть чувствую чужеродную силу и сумею приманить самого визуализатора. Только вы мне должны помочь.

Он достает из кармана пузырёк с кровью Ябо и кидает Городовой. Та ловит в мгновение, даже не меняясь в лице. Открывает его, втягивает ноздрями запах – в светлых глазах ударяет по песчаному берегу штормовая волна. Касается языком, чтобы почувствовать вкус, так всегда проще понять, откуда пришло создание.

- Вы правы, - мрачно произносит она. – Это наше направление. Корни вашего чудовища в Одессе.

Чех просто кивает. Он рад, что удалось на этом сфокусировать внимание Городовой.

Упоминать про Димку не упоминал. Парень вляпался не по своей воле, да к тому же родом из другого города. Как только Театральник прояснит ситуацию, Мороза в охапку и валить отсюда. На месте уже можно будет разобраться и придумать, куда его спрятать.

Сара Абрамовна собирает со стола тарелки:

— Эммануил Борисович, не облокачивайте на меня свои проблемы. У меня, знаете ли, своих по самое.

Чех снова хмыкает. Пожалуй, постановка вопроса в корне неверна. Если Визуализатор распробует свои уменьица, то…

— Не хихикайте за спиной, — наставительно произносит Сара Абрамовна, — не то ваш чай вам не понравится.

Чех морщится:

— Не люблю чай. Да и вообще мне много чего не нравится.

— Тогда может вам папиросок с собой завернуть? — невозмутимо уточняет она. — Сёма возьмёт мне и ещё скрутит. А то вы видели его, он целыми днями сидит в той беседке, так должен же быть от него хоть какой-то толк!

— Покорнейше благодарю, — отмахивается Чех, проигнорировав возмущение про Сёму. — Лучше расскажите обо всём подозрительном за последнее время.

Она берет высокий стакан с чаем и садится за стол. Чех напоказ кривится. Чай — гадость, и фиг переубедишь. Другое дело ― кофе.

— Да так… — задумчиво протягивает Сара Абрамовна, — разве что Одноглазый буянит, но так не запретишь же…

Порой одесский говор исчезает без следа, словно Городовая и впрямь пытается говорить нормально. А, может, время действует — сейчас весь южный регион говорит почти одинаково.

Только вот услышанное Чеху не нравится от слова совсем. Одноглазый — та еще гадина, которую лучше обходить стороной. А если, не приведи Трое и Сестра, он дал благословение незаконному визуализатору или хотя бы пообещал поддержку… Плохо, в общем. Очень плохо. И как-то крайне печально.

— Расскажите хоть в деталях.

И Сара Абрамовна начинает рассказывать. Долго, смачно, обстоятельно. Для Городовой важно указать всё, иначе картина потеряет смысл. Чех давно не рад, что пришёл к ней, но уходить ещё рано.

— Одноглазый буянит по ночам не только на окраинах, но и выбирается в центр. Я с ним имела разговор, Эммануил Борисович. И шо вы думаете?

— Он вас послал? — вежливо осведомляется Чех, прекрасно понимая, что на цивилизованный диалог Одноглазый не способен в принципе.

Сара Абрамовна смотрит так укоризненно, что на секунду становится неудобно. Чувствуется тугая пульсирующая сила, окутывавшая Городовую с ног до головы. Пульсация чуть щекочет и разливается теплом по коже, однако Чех знает, что может быть, если позволить силе подойти слишком близко. Такой же пепел, как в пепельнице на окне.

— В отличие от некоторых, он вежлив со мной, — невозмутимо сообщает она. — Но сказал, что вот уж неделю, как какой-то сукин сын понавыпускал триг, и они теперь покоя не дают его мальчикам.

Чех невольно крякает, вспомнив «мальчиков» Одноглазого. Камнелюди способны любую тригу пополам переломить, чего тут нервничать? Правда, если триг много… Зар-раза! Ну, кто? Кто вызвал к жизни Ябо, а вместе с ним столь неприятное приложение, которое притягивается кровушкой визуализированного? А вдруг…

Трига – порождение человеческого разума. Когда-то кто-то настолько плотно сумел её всадить в полотно реальности, что никак не вычистить этих тварей. В какой-то момент к ним уже привыкли, считая чуть ли не частью экосистемы. Той самой, к которой обычные смертные люди не относятся никаким боком.

Чеху становится не по себе. Что, если Ябо — не единственный, вызванный к жизни? Если таких подарочков много, то без помощи Стольного не обойтись. А тот сейчас занят по самое не могу — возится с собственными упырями в Киеве.

— Эммануил Борисович, уж не знаете ли, кто причиной тому?

Чех невинно смотрит на неё и пожимает плечами.

— Вот вы мне и поможете. Не хотите же, чтоб в Одессе творились безобразия без вашего ведома?

Сара Абрамовна берет на руки рыжего котищу и ворчит что-то про пользу Следящих. Кот согласно мурлычет.

— С вами связываться — это такая головная боль, я вам говорю. Но мне не нужен этот гембель на больную старую голову. Я таки прочешу Одессу и достану вам того шлимазла, только не делайте мне нервы.

Тирада малоприятная, но убедительная. К тому же да, все безобразия должны происходить исключительно с ведома Следящего.

Чех бросает взгляд в окно и хмурится. Темно. Театральник, наверно, в ярости. Пора уже покидать страшно гостеприимную во всех смыслах хозяйку.

Попытку попрощаться срывает пронзительный звонок мобильного. Чех смотрит на экран — Дима. Что, уже куда-то вляпался?

— Да? — получается хрипло и отрывисто.

— Ты ещё долго? — интересуется Дима немного отрешённо. — Мы уже всё, стоим тут у входа.

Чех приподнимает бровь, представив картину.

— Стоим?

— Ну, да. С этим чу… ну, приятелем твоим, — нехотя произносит Дима, и тут же добавляет совсем тихо, — давай быстрее, у меня ощущение, что он всё-таки готов полакомиться человечиной.

Чех невольно фыркает, чем вызывает недоумение на лице Сары Абрамовны.

— Хорошо, скоро буду. ― Нажимает отбой и почти извиняющимся тоном произносит: — Прошу простить, но дела. Обед был сказочным. Возможно, будем видеться чаще, когда я перееду в Одессу.

Сара Абрамовна как-то рассеянно кивает и даже не выходит его проводить. Чех спускается по ржавым ступенькам, перепрыгнув всего одного кота, и машет на прощание таинственному соседу, так и сидящему в увитой виноградом беседке.

— Эммануил Борисович, — неожиданно раздается низкий голос Городовой.

Чех притормаживает у выхода и оборачивается:

— Да?

Что-то ещё? Вроде всё обговорили, а видеть его тут совершенно не были рады.

— Таки за сколько километров вы сейчас от Одессы?

— Ну… — он мысленно прикидывает и выдает результат: — Этак сто пятьдесят.

Сара Абрамовна задумчиво поправляет воротник халата, а потом очки на переносице, чтобы не сползали на нос. И всё же говорит:

— И таки не надо ближе. Я вас умоляю!