Два дня до солнца

Глава 10. Кара... кур

Те, о ком не знает Антон Шуткач

8 лет назад

Сильно хочется заговорить матом, когда Чех покидает зал. Не потому, что я ждал этого мгновения, а потому, что как-то прошляпил момент его ухода. Вернется — не постесняюсь в лоб сказать всё, что думаю.

Внезапно доходит, что этот мысленный монолог вполне отражается у меня на лице (мимика богатая, чёрт её подери), и гадский Театральник наблюдает с живейшим интересом. Боже, но что же это такое? Ябо, кажется, и то более приятный тип. Хотя лицо у него и не обезображено хрящевыми наростами. Однако ощущения — бр-р-р.

Мысль, что Ябо можно считать приятнее кого-то, ставит в тупик. Только сейчас начинает доходить: я как-то вообще не особо осознавал, что рядом находится монстр.

— Давно меня так не боялись, — замечает Театральник своим малоприятным скрипучим голосом, отвлекая меня от мыслей. — Впрочем…

Мне это нравится.

Он не произносит этих слов, но я уже хорошо чувствую настроение, чего уж там.

— И что дальше? — осторожно спрашиваю я, стараясь не смотреть в тёмные глаза. Кажется, ещё секундочка — и вытянут всю душу.

Театральник молча разворачивается и принимается осторожно пробираться между рядами, словно боясь задеть сидения.

— Иди сюда, — зовет он спокойно, словно зная, что не посмею ослушаться.

Слушаться ни капли не хочется, но выхода нет. Воровато оглянувшись по сторонам и убедившись, что путей к отступлению нет, я двигаюсь за ним. Театральник издаёт короткий смешок. Спиной видит, что ли?

Он садится, вопросительно изгибает зачернённую бровь, мол, так и будешь стоять? Почувствовав себя глупо, я быстро шагаю вперёд и плюхаюсь рядом.

Театральник явно собирается сказать какую-то гадость, однако не успевает.

— Всегда смотрел на занавес, — быстро произношу я, — и не мог понять. Что там делает эта чёрная маска? — И тыкаю рукой вверх.

Театральник лениво следит за жестом. Маска там была на самом деле. Уж сколько раз я приезжал в театр, и вечно не мог взять в толк: как там, среди изящных бело-золотых цветов, завитушек и двух красивейших масок цвета слоновой кости умостилось непонятно что ― чёрное, грубое, с примитивными прорезями для глаз. Оно смотрело прямо в зал, наблюдая за каждым пришедшим на представление, и, казалось, довольно усмехалось.

— Прихоть оформителей, — улыбается Театральник, однако в его глазах мелькает что-то очень нехорошее. Как будто глядишь в бездонный колодец ночью: голова начинает кружиться, и вот-вот рухнешь вниз.

Я снова смотрю на маску, чувствуя, что это куда безопаснее.

— Разве? — уточняю беспечным тоном.

Но ответа так и не следует. А тишина, ещё миг назад висевшая непроницаемым полотном, вдруг вздрагивает и трепещет. Будто волны, начинают накатывать голоса: мужские, женские, детский лепет и старческий хрип…

Сердце сжимается. Спокойно, Дима, спокойно. Ты же прекрасно знал, что просто разговором в пустом зале не отделаешься.

Чёрная маска на занавесе моргает прорезями глаз, нить сжатых губ кривится в ухмылке.

Из оркестровой ямы доносится страшная какофония, отдалённо напоминающая момент перед спектаклем, когда музыканты разыгрываются. Я делаю глубокий вдох. Рядом раздается смех Театральника ― глубокий, бархатистый, низкий, совсем не в пример голосу. Странно. Я скашиваю глаза и в ужасе замираю — рядом никого нет.

Голоса тем временем уничтожают тишину полностью: смеются, спорят, шепчут, шипят… Звуки из оркестровой ямы становятся громче, настойчивее, словно каждый инструмент силится переиграть другой. Будто вмиг музыка и голоса всех сливаются в одно.

Голова идет кругом. Всё вокруг смазывается, становится картиной безумного художника, который вместо того, чтобы прорисовать детали, вдруг забрызгал холст красками. Остается одна чёрная маска. Моргает — один раз, второй, третий… Из прорезей глаз тянутся сизые струйки дыма.

В горле першит, будто рядом разожгли огромный костёр. Дым застилает зал, прячет бордовый занавес, ласково обволакивает фигуру Театральника. Стоп? Почему я его вижу внизу?

Быстро оглядываюсь и соображаю, что завис в воздухе.

Театральник поднимает голову и светски улыбается. Внутри вспыхивает паника вперемешку с желанием стереть эту улыбку навсегда. Сволочь. Мерзавец.

«Покажи ему всё про визуализацию», — вспоминаются слова Чеха, и к списку жертв прибавляется ещё и Чех.

Показывать мне явно ничего не собираются. Тело немеет, даже не получается разобраться, каким образом я стою в воздухе, почти напротив этой мерзкой маски. Дым, кстати, становится гуще. Я закашливаюсь, вытираю выступившие слёзы.

— Что происходит?! — рявкаю вниз, уже не видя ничего внизу.

— Захочешь спуститься — просто спустись, — неожиданно раздается приторно сладкий голос Театральника. — Это так просто. Особенно для тебя.

Маска открывает безгубый рот и хохочет; ее смех не слышится, но чувствуется кожей. Неожиданно она появляется перед самым моим носом. Подавив чувство нереальности, я вскидываю руку, чтобы отбросить маску в сторону, однако она скрывается в клубах дыма.

— Я убью тебя! — шепчу хрипло, надеясь, что Театральник всё же услышит.

Однако удостовериться не удается. Дым становится осязаемо густым, непроницаемым, удушливым. Я нелепо взмахиваю руками, пытаясь загнать подальше страх и панику. Меня кружит сорванным листом и швыряет вперёд. Я шлепаюсь на колени. Щека и подбородок пребольно ударяются обо что-то твёрдое. В рот попадает земля. Отплёвываясь и ругаясь одновременно, пытаюсь приподняться и справиться с мерзким головокружением. Дым становится всё прозрачнее и прозрачнее. Интересно, откуда в театре земля?

Металлический звон заставляет замереть. Чей-то сдавленный хрипящий шёпот доносится справа. Не Театральник. Я осторожно поворачиваю голову и… теряю дар речи. Рядом шумит ковыль, над головой — бесконечное серое небо. Сильный ветер рвет одежду, треплет волосы, поднимает страшную пыль.

В нескольких шагах от меня на спине лежит человек. Почерневший, будто выпрыгнул из огня; вместо одежды — сплошные лохмотья. На обожженной груди поблескивает какое-то ожерелье, по виду напоминавшее скифскую пектораль. Руки прижаты к губам, словно он молится без слов. Запястья кажутся слишком тонкими, неправильными до отвращения. То ли морили голодом, то ли какое-то уродство. Хотя что за мысли… Кажется, он давно мёртв.

Его веки вдруг вздрагивают, я отшатываюсь. Невидящий взгляд, глаза — колодцы мрака: ни белка, ни радужки. Я невольно отступаю, чувствуя, как внутри всё сжимается. Что-то страшно чуждое и непостижимое смотрит на меня сквозь человеческую оболочку.

Взгляд неожиданно становится осмысленным ― и мне ощутимо плохеет. Никогда не относился к тем, кто при виде обезображенных людей может спокойно попивать пиво. В обморок тоже не падаю, но ничего приятного не испытываю.

— Кара… — выдыхает он с хрипом и странными щелчками, словно они составляют основу его голоса.

Вмиг страх уходит. Я вдруг понимаю, что мне не причинят вреда. Холодное и трезвое осознание: Театральник показывает всего лишь драму. Я подхожу к лежащему и спрашиваю:

— Что?

Собственный голос кажется чужим и далёким, но нужно запомнить хотя бы что-то. Это кажется чрезвычайно важным. Потом сумею подумать, возможно, попытать Чеха.

— Кара… кур… — Он закашливается, руки безвольно падает вдоль тела. Сквозь сжатые пальцы что-то проскальзывает.

Пауки! Сообразив, что их десятки, я вздрагиваю, но ноги словно прикипают к земле. От ужаса холодеют руки, а пауки чёрным ковром замирают на теле мёртвого человека, внимательно глядят на меня маленькими глазками. Бежать! Скорее! Чёрт его знает, что там происходит в этих паучьих головах.

Ветер резко стихает. По ушам ударяет тишина. Я втягиваю воздух и недоумённо оглядываюсь: вновь зал, никакого трупа рядом. Только Театральник хмуро посматривает на меня. Всё как обычно. Я глубоко вздыхаю и хрипло спрашиваю:

— Что это было?

— Я у тебя хотел спросить, — мрачно заявляет он. — Куда тебя занесло?

Я теряю дар речи от такого поворота событий. Даже забываю про увиденное, медленно начиная закипать. Сейчас плюну на все приличия и звездану эту циничную морду кулаком. Вот просто за…

Раздается трель мобильного, и я подскакиваю на месте. Театральник, картинно изогнув губы в презрительной ухмылке, достает из кармана телефон. Чёрный, словно их цельного куска агата. Простой и немыслимо пижонистый одновременно.

— Да? — отвечает он.

Я прикусываю губу, чтоб не захихикать. Не совсем нормальная реакция, но почему-то пафосный Театральник с достижением современной техники в руке выглядит неуместно забавным. Нервное, кажется.

Он нехорошо зыркает на меня, потом хмурится. Моё поведение явно занимает его куда меньше, чем то, что говорят. Проходит несколько секунд. Театральник нажимает на отбой и хмуро смотрит на мобильник. Изящное движение пальцами, миг — пустая ладонь.

— Что случилось? — осторожно спрашиваю я, невольно отметив удивительную мимику. Всего какое-то мгновение, но Театральник не удержал маску презрения, вспыхнули эмоции: растерянность, непонимание, раздражение.

— У нас проблемы, дорогой. Точнее одна. Но очень одноглазая.

Формулировка мне не нравится. Даже опустим это неуместное «дорогой». Последние дни я влипаю в новые неприятности, не успев выбраться из предыдущих.

— Что будем делать? — спрашиваю, внимательно глядя на быстро поднявшегося из кресла Театральника.

— Делать? — переспрашивает он, обводя взглядом зал, и вдруг звонко щёлкает пальцами, словно подзывая кого-то мне невидимого. — Ноги!

«Хорошее предложение», — одобряю я про себя, но умничать вслух не решаюсь.

Возле Театральника сгущается плотный туман. На мгновение кажется, что можно разобрать слабые очертания человеческой фигуры. Театральник что-то шепчет, туманная голова кивает. Секундная беседа, раз — и не следа от тумана.

— На выход! — неожиданно резко командует он.

Подчиняться не хочется, но приходится. Как-то вмиг пропадает желание говорить с ним о чём бы то ни было. Кажется, внутри моей головы кто-то нашёптывает, чтобы я молчал, сохранив увиденное в тайне от посторонних ушей.

Мы уже выходим из зала, минуем коридор, когда Театральник цепко подхватывает меня под локоток. От его прикосновения по телу пробегают мурашки, в очередной раз убеждаюсь: рядом с человеком это создание и близко не стояло.

— Что ты видел? — тихо спрашивает он.

Предупреждение зашипело змеёй: не смей, молчи! Обычно с интуицией у меня не то чтобы дружба, но и полного непонимания всё же нет. Поэтому вежливо улыбнувшись, я так же тихо уточняю:

— Когда?

В тёмных глазах Театральника мелькает нехорошая искра. Его пальцы впиваются в моё предплечье так, что с трудом удается удержать рвавшийся с губ вскрик.

— Не стоит играть со мной в игры, мой мальчик, — воркует он мне на ухо настолько сладким голосом, что тут же хочется выпить воды.

Но сдаваться я не собираюсь.

— И не думал, — произношу как можно спокойнее, искренне надеясь, что Театральник не вцепится мне в глотку. Ну, так… мало ли?

Он щурится, однако я открываю тяжёлую входную дверь и под неодобрительный взгляд одной из билетёрш поверх узеньких очков, выскакиваю на улицу.

Холодный воздух заставляет вздрогнуть. Театральник бесшумно выходит следом. Ёлки-палки, а тут уже темно! Ничего себе время пролетело! Правда, я до сих пор не могу определить: что это было? Путешествие в другое мир? Прикосновение к чьим-то воспоминаниям? Или те самые загадочные визуализаторы, о которых упомянул Чех?

Кстати, Чех. Чтобы хоть как-то морально отгородиться, а заодно и не дать расслабиться себе и другим, я набираю его номер. Чех отвечает не сразу, и судя по голосу, он в крайне мерзком расположении духа. Однако услышав моё не очень-то складное вранье, которое на самом деле было почти правдой, только усмехается и обещает скоро быть.

Положив трубку, я оборачиваюсь и встречаюсь с пронзительным взглядом Театральника. Мы стоим у самого входа, однако значительно сбоку, чтобы не мешать людям, пришедшим на вечернее представление.

— Театр показывает всем разное, — задумчиво произносит он, оглядывая меня с ног до головы, словно пытаясь понять, что же такое привиделось мне. — Но редко когда самовольно отправляет человека не туда, куда прошу я.

Вообще прекрасно. Посылали в одно место, а влип в другое. Тем не менее, расслабляться не стоит, пусть даже эта колючка и сменила пренебрежительное отношение на попытку поговорить.

— А что мне надо было увидеть? ― Тон выходит слегка вызывающим, однако Театральника этим точно не прошибёшь. Он всё так же смотрит на меня, даже не шевелится.

Мимо, оглушительно сигналя, проезжает свадебный кортеж. Слышатся крики и радостный женский смех. Не одобряю эту традицию, когда она такая громкая, но у людей праздник. Жизнь вообще идёт своим чередом, никому неинтересно, что откуда-то взялся бог фейспалма, а возле меня стоит гротескный полушут-полупалач. Иначе к нему отнестись не получается.

— Визуализацию, — наконец произносит он. — Процесс, людей. Понять, как всё происходит. Почему существа из подсознания оказываются здесь, и…

Моё изумление нарастает. Я раскрываю рот, чтобы сказать, что ничего подобного и рядом не было, однако за спиной вдруг раздается оглушительный рев мотора. Хорошего такого, четырёхтактного.

Увидев в глазах Театральника тень недовольства и какого-то даже затаённого страха, я медленно оборачиваюсь.

Их много. Наверно, около десяти человек. С виду вроде бы и ничего. Подумаешь, байк-клуб решил покататься. В Одессе их полно. Только вот тот, кто смотрит прямо на меня, различая даже в полутьме входа, заставляет содрогнуться.

Прямой и холодный взгляд. Жутко неподвижный. Это заметно даже с приличного расстояния. И смотрит так внимательно, словно наконец отыскал то, что так давно хотел.

Из-за угла магазина выворачивает Чех и… останавливается. Что ж, кажется, впечатлен не я один. Рядом заковыристо ругается Театральник. И только почему-то в голове проносится тихим умирающим шёпотом:

— Кара… кур…