Два дня до солнца

Глава 4. Чех

Те, о ком не знает Антон Шуткач

8 лет назад

Я киваю, хватаю за рукав раскрывшего рот Ябо и тяну за собой.

На кухне царит образцовый порядок, из чего можно понять: здесь работают, а не едят. На столе стоит включённый ноутбук, рядом пепельница и раскрытая пачка сигарет.

Садимся есть молча. Чех делает вид, что очень занят, но при этом бросает задумчивые взгляды на Ябо. Тот явно это видит, однако продолжает налегать на колбасу. Я стараюсь казаться спокойным, однако всё время сижу в напряжении, опасаясь, что Ябо вновь примется за свои штучки. Пристальное внимание он воспринимает как прямую угрозу, после чего угроза тут же устраняется, но появляется свеженький труп.

С Чехом дело обстоит куда сложнее: это не случайный незнакомец, а мой друг и в каком-смысле начальник. Если завяжется драка, ничем хорошим это не закончится. Кстати, спокойствие Чеха меня беспокоит не меньше. Не так реагируют на ввалившееся среди ночи в ваш дом существо, которое до этого можно было только вообразить больным мозгом.

Нет, я уже прекрасно понял, что Чех что-то знает. Мой сбивчивый рассказ по телефону его как-то не особо удивил. Было ощущение, что его волновал не вопрос: «Что за чертовщина творится?», а скорее другой: «Почему эта чертовщина творится с тобой, Дима?»

Доев, Ябо сообщает, что хочет спать. Обыденно, словно приехал в гости к родному дядюшке.

— Сейчас, — глухо отзывается Чех, встает из-за стола и шагает в гостиную. — Идём.

Когда они исчезают, я вздыхаю спокойнее. Протягиваю руку, беру пачку сигарет и зажигалку. Вообще-то не курю, но сейчас не повредит. Делаю затяжку и с непривычки закашливаюсь. Всегда вызывает диссонанс, что при таком холёном виде Чех жалует столь ядрёное курево. Голова чуть идет кругом, зато пропадает неразбериха из мыслей.

Чех возвращается и бросает на меня хмурый взгляд, без разговоров отбирает зажигалку и пачку.

— Ну и?

Кратко, но с такой интонацией, что сразу понимаю: пока я не расскажу всё от и до, меня не отпустят.

Он садится напротив, снимает очки и потирает переносицу, всем видом показывая, что готов слушать хоть до рассвета.

Я смотрю на тлеющий кончик сигареты. Маленький огонёк, а может натворить сколько бед. Так же, как Солнышко.

— У меня была командировка в Ужгород. Бумаги там всякие, документация. Ерунда, в общем. Добрянский поймал меня, вручил документы на музейное мероприятие и велел прыгать в поезд.

Чех задумчиво смотрит на меня:

— Добрянский? Филипп Павлович? Профессор ваш ненаглядный?

Я стискиваю зубы. Конечно, не лучшее начальство, но уж какое есть. Простой этнограф из краеведческого музея его не выбирает, к тому же бывает и похуже. У Чеха, по-моему, срабатывает ревность. Работодательская, ничего такого. Оставь я свой музей ― ему бы не пришлось искать копирайтеров помимо меня. Чех – контент-менеджер в крупной компании. Но пока я этого не планирую, потому делаю вид, что не обращаю внимания.

— Да, он самый.

Чех как-то неопределённо хмыкает:

— Допустим. А дальше что?

Я вздыхаю. Вспоминать это не слишком приятно.

― Прибыл на место, встретился с ужгородскими коллегами, отработали всё. Потом вечером пошёл в гостиницу, перекусил, погонял телевизор и лёг спать. Но потом…

Чех молчит. Только внимательно смотрит на меня.

― Потом?

― Я резко вскочил. ― Прикусываю губу и смотрю прямо в пустую тарелку Ябо. ― Как будто что-то ударило, потом ухватило за горло. И потянуло. Потянуло так, что я быстро оделся и выскочил из гостиницы, помчался по улицам и пришел в себя только у дверей двухэтажного дома.

― Что за дом? ― прищуривается Чех.

Я мотаю головой:

― Не знаю. Вся дорога как в тумане. Да ещё ночь. Я мчался, как ненормальный.

— Дальше?

— Дальше… Я начал стучать в двери. Было что-то жуткое. Словно произойдет нечто очень плохое, если я не войду. И не надо на меня так смотреть, я не могу это объяснить.

Да, наверное, надо бы что-то объяснить. Доказать, что и правда произошло нечто выходящее за рамки нормальности. Но со мной Ябо. Поэтому слова просто излишни.

Чех всё же закуривает, начиная нервно выстукивать пальцами дробь по крышке стола.

— Мне открыли. Женщина. Наверное, домработница, сейчас трудно судить. Я не помню, что говорил. Нёс какую-то ересь. А потом вдруг перед глазами потемнело. Очнулся уже в сыром подвале в компании… Ябо.

Чех неожиданно хмыкает:

— Представляю, как ты обрадовался.

— Ещё бы, — бурчу я, вспоминая ужас, когда в тусклом свете карманного фонарика, грозившего вот-вот погаснуть, появилась морда, лишь частично напоминавшая человеческое лицо. — Мне достаточно быстро втолковали, что пан Штольня — владелец этого дома, и он… негостеприимный хозяин. Поэтому нечего рассиживаться, надо делать ноги. Впрочем, каким-то образом я всё понял без слов Ябо. К тому чувствовалось в воздухе что-то странное. Пусть я плохо соображал, но шестое чувство подсказывало: случилось что-то очень плохое.

— Пан Штольня, значит… Он тебе не сказал, откуда такой взялся?

Я качаю головой. Ябо упорно держит это в тайне.

Чеху явно не нравится такое заявление, но от комментариев он воздерживается ― вместо этого глядит на монитор и что-то быстро набирает на клавиатуре.

— Ябо мне и помог выбраться. Он… — Я запинаюсь, но тут же продолжаю: — Кое-что умеет. Он вытянул из меня прилично сил, но сумел вышибить дверь. А потом безошибочно отыскал выход из подвала. Он… короче, не человек.

— Я заметил.

И правда. Дурацкое уточнение с моей стороны, но мысли опережают слова, поэтому и говорю что попало.

Чех переводит взгляд на меня. Недоверия в тёмных глазах нет, но там читается искреннее недоумение. Я и сам понимаю: мой рассказ звучит как бред. Однако пока ничего другого сказать не могу.

— Вот как. Существо такой силы оставили без присмотра?

Я чуть пожимаю плечами.

— Подозреваю, что… если б меня туда не кинули, ничего бы не было. Но кто-то упустил это из виду.

Чех трёт подбородок. Кажется, ему такое объяснение не по душе. Но пока я и сам не знаю, как оказался в том злосчастном подвале. Как дошёл до дома… Почему бегу сломя голову вместе с этим существом.

— Как вы добирались?

Я мрачнею:

— Очень плохо. Стараясь не показываться никому не глаза. Это было сложно, но хорошо, что холодно, да и шлем спасал не раз. Сразу думали о повязке, но это было слишком заметно. Я порядком остыл уже, но обещаю тебе: Добрянскому голову откручу, как только доберусь домой.

На губах Чеха появляется улыбка, весьма плотоядная и довольная. Но тут же исчезает, словно не было. Он прекрасно понимает: Добрянский тут ни при чем, он всего лишь отправил меня в Ужгород. А я… я бежал так, что пятки сверкали. И, оказавшись в такой сумасшедшей, просто слетевшей со всех катушек ситуации, позвонил именно Чеху. Потому что знал: у него меня искать вряд ли будут.

— Мотоцикл где взяли?

Я хмыкаю и наливаю себе коньяку. За угон ничего хорошего не светит, но за оставленные трупы… Ладно, не будем о плохом. Поначалу меня это пугало до ужаса, но присутствие рядом Ябо слишком притупляет восприятие реальности.

Чех вздыхает:

— Это всё?

— Не совсем. Периодически Ябо срывается и… убивает. Не всех, конечно, но тех, кто проявляет ненужный интерес. Быстро и безжалостно. А ещё нас преследует странная девочка, которая любит играть с огнём. Кажется, она той же породы, что и Ябо.

Я не говорю, что стоит пролиться крови ― и появляются триги. Ябо пояснил: эти твари с ним постоянно, так же, как у нас в организме всякие бактерии. Вроде живёте тихо-мирно, всё хорошо, но только появилась свежая рана, и бактерия-трига готова сожрать тебя с потрохами. И всех, кто по недоразумению окажется рядом. Где-то на краю сознания маячит мысль, что возьмись я говорить про странных существ, которые могут уничтожить тебя в один миг (а я видел, что могут), Чех не рискнёт иметь со мной дело дальше. Про триг мне рассказал Ябо. Откуда они берутся, правда, он тоже не знал.

Чех закашливается:

— Очаровательно.

На некоторое время повисает тишина. Коньяк оказывается хорошим, внутри становится тепло, и я наливаю себе ещё. Всё походит на бред больного подсознания. Такого не бывает. Это всё невозможно. Но ровно до тех пор, пока не столкнешься с этим лично.

— Слушай, а почему Ябо? — вдруг спрашивает Чех.

— Говорит, что сокращённо от «я бог».

Чех качает головой:

— Какая скромность. И много ли в нём… божественного?

Я не отвечаю: попросту не знаю, что сказать. Порой он вытворяет такое, что нам и не снилось. Или снилось в самом ужасном сне.

— Много, — неожиданно раздается голос Ябо. Он отбирает у меня бутылку и делает глоток прямо из горлышка.

Чех, подперев кулаком подбородок, внимательно его разглядывает. Почему-то мне кажется, что в этот раз он остался доволен.

— И какие будут… божественные планы?

Ябо пожимает плечами:

— Всё просто. Исправить божественность.

***

Я лежу на жёстком диване, закинув руки за голову. Ябо устроился в одном из раскладных кресел и, кажется, уже спит. Наконец-то можно побыть в тишине: до этого всё время надо было бежать — чем скорее, тем лучше, ни о каких гостиницах речи и не шло — только дорога. Раньше я и не думал, что смогу промчаться тысячу километров с редкими остановками и даже не думать про усталость. Теперь же…

Теперь ощущения странные, но вырубиться, едва голова коснётся подушки, всё равно не получается.

Я делаю глубокий вдох и прикрываю глаза — изучать тёмный потолок всё равно ни к чему. Не покидает какое-то странное ощущение, будто я упускаю нечто чрезвычайно важное. Если учесть, что рядом Ябо, то упустил я много чего. Но Чех… В его поведении было что-то не так. То есть… не такая реакция. Да, за столько лет я уже понял, что он мужик спокойный. Но настолько? Он даже не отшатнулся, увидев лицо Ябо. Почему? Да и мой рассказ тоже внимательно слушал, ни капли удивления на лице.

Чех… Я явно многого не знаю о тебе, мой друг.

Сон подкрадывается незаметно, окутывает мягким покрывалом, усмехается звёздами с небес. Неизвестно откуда шелестит горячий ветер, приносит запахи трав, пыли, ревущих машин. Солнце пылает, воздух плывет, подрагивает в объятиях июльского жара. Совсем так же, как бывает южных степях, недалеко от моря. Небо кажется ненастоящим, словно нарисованным. И таким глубоким, без дна и края… Тянется невидимыми руками прямо к сердцу. Ни единого облачка, только пронизанная лучами лазуритовая синева.

Я быстро иду вперёд, прочь от дороги, прочь от людей. Босые ноги касаются земли, серебристые метёлки ковыля щекочут ладони и пальцы. Ничего нового, обычный день. Привычный, голодный, знойный.

Невдалеке мелькает фигурка. Стройная невысокая девушка, кожа настолько белая, что, кажется, не уступает белому шару солнца. Рыжие волосы развеваются на ветру. Она замирает, отводит волнистую прядь, видит меня — звонко смеется. Смех у неё мягкий и приятный. И сама ― очень молодая, исполнилось ли восемнадцать?

— Дима!

Внутри вдруг становится так же жарко, как будто солнце пылает вместо сердца. А она оказывается рядом, прижимается, касается губами моих. Только не поцелуй выходит — ожог, я дёргаюсь. Её лицо близко-близко, глаза жёлтые, как весенние одуванчики. Курносый нос, усеянный конопушками, пухлые губы, маленький подбородок. Белое, жёлтое, рыжее, снова белое. Солнышко. Боль вмиг исчезает, стоит посмотреть ей в глаза. И голова идёт кругом, нестерпимо хочется обнять, прижать, вдохнуть этот белёсый жар, задохнуться от зноя. Желание становится раскалённым и бескрайним, как степь под небом.

— Не враг, — шепчут сухие потрескавшиеся губы. — Но не идите за мной. Я сама не знаю, как быть. Но не идите.

Выдержка лопается, пальцы сжимают рыжие пряди, я впиваюсь в её губы. Мир взрывается, тело охватывает огнём, крик застревает в горле.

Раздается какой-то грохот, и я вскакиваю. Но перед глазами по-прежнему стоит лицо Солнышка.

***

Едва дверь в гостиную закрывается, Чех проводит ладонями по лицу. Всё плохо. Всё очень плохо. Исправить божественность? Чёрта с два. Хорошо хоть, сейчас оба валятся с ног; пока будут спать, есть время подумать.

Он и предполагал, что Мороз вляпается в приключение, но что в настолько… гадкое — и мысли не было. Было в мальчике что-то такое, что тянуло всякую дрянь.

А теперь этот безглазый ангелочек. Совсем нехорошо.

Экран ноутбука уже гаснет. Чех смотрит в окно, будто пытаясь что-то разглядеть в ночной тьме.

Ябо явно создали. Или, говоря другими словами, визуализировали. По дури, нужно сказать, ибо надо быть совсем не в ладах с головой, чтобы вытащить из небытия это. А, как известно, нахождение создания рядом с обычным человеком очень плохо влияет на последнего. Вот и Дима… явно же не всё рассказал. Придётся вытягивать. Но пока он под впечатлением от Ябо, толку не будет.

С другой стороны… если Ябо тянул к себе Диму, то выходит, что последний ― Якорь. И Ябо ему вреда не причинит. Созданная тварь всегда нежно любит свой Якорь, который для неё как ангел-хранитель.

Чех берет бутылку. Тёмно-янтарного напитка осталось на самом дне. Он хмыкает и выливает всё, что было, в рюмку. Бог фейспалма, как назвал его Дима, недурен выпить, однако. Но сейчас не об этом речь. Фейспалма… чья же фантазия тебя создала, Ябо?

Коньяк немного горчит, но это почти не чувствуется в сравнении с разлитой в воздухе ледяной прогорклостью и липкой влажностью. Они пришли вместе с гостями. Желудок скручивает жгутом, а к горлу подбирается дурнота.

Чех стучит пальцами по столу, закусив губу. Мерзкая волна, как ни странно, идёт не от Ябо, а от Димы. Это и вовсе ставит в тупик. Димка Мороз — спокойный, умный, толковый. Надёжный, кстати. Ни разу не подвёл. Обычный парень ― сотрудник музея, рядовой этнограф, подрабатывающий копирайтом. Но с сегодняшнего вечера уже отчётливо изменившийся. И это изменение нельзя назвать хорошим.

Чех подкуривает сигарету, струйка сизого дыма тянется вверх. Ноздри щекочет запах табака с вишней.

Вздохнув, он резко щелкает первую попавшуюся кнопку на клавиатуре. Работа подождёт, сначала надо разобраться с происходящим.

Сайт Одесского Оперного театра встречает благородной желтизной фона и афишами предстоящий спектаклей. «Риголетто», «Спящая красавица», «Дон Кихот» — даже премьера. Какая прелесть.

Зажав сигарету в зубах, Чех быстро набирает сложную комбинацию — щелчки клавиш аж захлебываются.

Тут же открывается новое окно, мигают бордовые витиеватые буквы:

«Театральник, а что?».

В воздухе повисает запах краски, клея, пыли, пурпурного велюра кресел, тяжёлого занавеса, прячущего сцену от любопытных глаз. Подушечки пальцев начинает холодить, словно Чех касается не кнопок ноутбука, а лощёной бумаги программок спектаклей.

На экране высвечивается:

Театральник: «Ну, и?»

Без приветствий и предисловий. Обдает волной усталости и ленивого любопытства.

Чех: «В моей спальне внезапно появился бог. Направление — ваше. Свежая визуализация — даже недели нет. Он крепко связан с югом, я чувствую. Что произошло? Кому могло взбрести в голову заняться визуализацией в такое время?»

В голове звучит смешок, будто Театральник сидит рядом.

Театральник: «В твоей спальне вечно что-то не так. У нас тихо, знаешь ли. Правда, до сих пор не вернулся из Ужгорода Сашка Дымкевич»

Чех, нахмурившись, откидывается на спинку кресла. Странно, визуализаторы с лицензией не могут надолго отлучаться. А тут уже месяц, и опять Ужгород. Странно. Очень странно.

Он быстро тушит сигарету в пепельнице.

Чех: «Кто за него сейчас?»

Театральник: «Не знаю. Это дела Городовой»

Даже чувствуется, как он пожал плечами.

Чех: «Не верю. Чтобы ты ― и прошёл мимо?»

Смешок повторяется, на этот раз Чех не то, что представляет ― видит сквозь километры и влажный октябрьский воздух презрительно искривлённые губы и прищуренные глаза собеседника.

Театральник: «Клянусь Тремя и Сестрой»

Чех хмыкает. Гад, и не поспоришь. Но от этого легче не становится, так или иначе, всё равно нужно ехать в Одессу, чтобы разобраться.

Теперь не обойтись без звонка. Даже двух. Чех морщится: телефон он не любит. Голос есть, а человека рядом нет ― обман, игра, бестелесный звук. Гадость, иначе не сказать. Даже компьютер куда честнее: он не предлагает имитации человека по переписке.

В гостиной неожиданно что-то бахает. Чех хмурится, быстро встает и направляется туда.

Если этот бог фестивалит, вышвырнет на улицу. Для профилактики. Заодно и с соседями познакомится, а они лютые, когда не дают спокойно спать.

Дверь бесшумно открывается. Первым делом Чех видит сонного встревоженного Мороза, который недоумённо пялится на поднимающегося с пола Ябо. Услышав выражения бога, Чех приподнимает бровь. Интересно, где он набрался такого лексикона?

— Ну, что уставились? — весьма невежливо спрашивает Ябо, снова забираясь в кресло. — Я упал.

Звучит это правдоподобно, но Чех прищуривается. То ли координация пошаливает, то ли есть ещё какие проблемы ― например, тесная эмоциональная связь создания с Создателем. Если так, плохи дела. Ябо не сумеет полностью контролировать свои поступки.

— Всем баиньки, — сообщает Ябо, натягивает одеяло.

Мороз переводит озадаченный взгляд на Чеха.

— Спи, — машет тот рукой, закрывает дверь.

Потом снова направляется на кухню, прикидывая, насколько неприятностей стало больше.

Звонок среди ночи — верх неприличия, но вряд ли Конец Света его отругает. По ночам он не спит — сова, трудоголик и очень странный тип.

Он берет трубку сразу, не дав сказать ни слова:

— Подозревал, что ты не можешь, когда я живу спокойно.

Чех усмехается и закрывает сайт Одесского Оперного театра ― вдруг Ябо встанет снова. А так… нечего всяким богам совать нос в чужие дела.

— Ты меня знаешь. Хочешь поработать?

Повисает тишина. Конец Света слишком хорошо знает Чеха, чтобы говорить «сразу да». С другой стороны, Чех прекрасно знает, что Конец Света не сможет ему отказать.

— У меня нет выхода?

— Нет. Но тебе понравится.

У Чеха выходит разобрать фоновую музыку за голосом собеседника. Что-то тяжёлое: басы и рокот барабанов — опять Конец Света не даёт покоя соседям. Впрочем, это нормально.

— Когда прибудешь?

— Дня через два-три, — отвечает Чех, — надо кое-что уладить.

— Хорошо, — тяжёлый вздох, — жду.

Короткие гудки — Конец Света не любит прощаться.

Чех только качает головой: с кем приходится работать… Некоторое время он смотрит в залитое тьмой окно, чувствуя, что накатывает неприятное волнение. Этого ещё не хватало. Он быстро набирает знакомый до боли номер. Долгие гудки, во рту почему-то пересыхает. Отметив это, сам себя успевает отругать. Давно не мальчик, Эммануил Борисович, пора бы и честь знать.

Трубку наконец-то взяли.

— Алло? — голос женский, низкий, тягучий как мёд.

Чех невольно вздрагивает: ожидал чего угодно, но только не этого. Во всяком случае, сейчас. Показалось, что кухня вдруг наполнилась мягким журчанием.

— Дана?

— О как, — отвечает лениво, чуть растягивая слова, — не думала, что решишь развлечься ночной беседой.

Чех прикрывает глаза, облокачивается на кухонный стол. Перед глазами появляется она — спокойная, уверенная, движения плавные, будто вода. Волосы золотятся под светом лампы, с округлого плеча сползла тонкая шёлковая лямка комбинации, пухлые губы улыбаются, но глаза непроницаемы.

— Мне нужен Стольный, — сухо говорит он.

— Да, — всё тот же тон, только слышится в нём уже не ласковый ручеёк, а лёд. — Подожди, сейчас позову.