Другая жизнь. Назад в СССР – 4

Глава 22

Меня увидели.

— Ты с нами? — спросил Серёга Овечкин, проигрывая «коду».

— Одну песню пока исполню. Двадцать лет спустя.

— Или двадцать раз? — «схохмил» маленький пошляк с большим басовым Фендером.

— О, Миха! — обрадовался Сашка Говердовский. — Всё работает, как часы. Фирма, есть — фирма. Не то, что наш самопал! И гитары, и аппарат, и акустика… Клавиши — вообще абзда! Ирка пищит и тащится.

— Двадцать лет сыграем! — возбуждённо огласил я.

— Окей.

Он отступил от микрофона. Я, взяв свою акустическую «Айву» и, накинув ремень, подключил её звукосниматель и сказал в микрофон, ещё не видя Ларисы. Голос получился дрожащим и неуверенным.

— Эта песня прозвучит для самой лучшей девушки во Вселенной. Для единственной и неповторимой.

Я начал проигрыш: ту-ту-у-у, тудуту-у, тутудуту-у-у, туту-у, тудуту-у-у…

— Я прошу тебя, сумей забыть все тревоги дня. Пусть они уйдут и, может быть, ты поймешь меня. Все, что я скажу, не знаешь ты, только ты тому вина. Понял я, что мне нужна, нужна одна лишь ты, лишь ты одна.

Голос дрожал, но я постепенно успокаивался. Однако девушку я видел словно в мареве миража. Я смахнул капли пота.

— Этот день нам вспомнится не раз, я его так ждал. Как мне хорошо с тобой сейчас! Жаль, что вечер мал. Я прошу тебя: побудь со мной, ты понять меня должна. Знаешь ты, что мне нужна, нужна одна лишь ты, лишь ты одна. Хочу, чтоб годам вопреки, так же были мы близки, так же были мы близки, и двадцать лет спустя[1].

Допев и доиграв песню, я снова метнулся со сцены. Софиты и обильный пот мешали мне не упускать из вида Ларису, тем более, что народа было очень много и танцевали даже у дверей. Даже в фойе танцевали. Не вмещались желающие в зал с елкой, которая играла огнями и мешала «простреливать» зал взглядом. Аппаратура у ребят была классная и громкая.

Ларисы у дверей не оказалось. Сердце моё упало на пол. Я его пнул ногой, как футбольный мяч, и, проследив его полёт через фойе до лестницы и выше, окаменел. Ларису тянул за собой какой-то рукастый верзила в матросской форме, виднеющейся из-под шинели нараспашку. Девушка не особо упиралась, но «тянулась» за морячком, словно шла не по доброй воле, и смотрела на дверь фойе. Увидев меня, она призывно махнула другой рукой. Я всё понял и двинулся вперёд, не особо поспешая, чтобы не привлекать внимание, но широким шагом.

Нагнал я матросика возле раздевалки и преградил ему дорогу.

— Куда спешите, товарищ старшина? Похищаете нашу Снегурочку?

— К-к-какую Снегурочку? — опешил морячок и резко остановился.

— Ну, как какую? Лариса у нас Снегурочка. Сейчас должна уже быть переодета и скоро её будут вызывать к елке. О! Вон уже и Дед Мороз прибыл! Так, что… Давайте-давайте… Отпускайте, молодой человек, нашу Снегурочку. Не срывайте мероприятие.

Я смотрел на морячка укоризненно.

— А ты кто такой? — усмехнулся морячок. — Зайка-побегайка? Это же ты сейчас песню со сцены пел? Что ты мне баланду травишь⁈ Не ухажор ли ты, Ларискин? Писали мне, что объявился такой тут, млять, поэт-песенник. Нахер пошёл! Порешу!

Морячок дёрнулся в мою сторону, но лишь для того, чтобы отпугнуть, а потому, я не сдвинулся с места.

Тогда он, с явным сожалением на лице, скользнул левой рукой под шинель и себе за спину.

— У него там пистолет, — сообщил Флибер и притормозил время. Он сейчас достанет ствол и сразу от пуза начнёт стрелять. Паренька-то было кому настропалить и ствол в руки вложить. Ни с халуаевцами, ни с начальником краевого управления милиции отношения так и не сложились. А они территориально «дружили». А, как известно, враг моего врага — мой друг. Вот и дружили они против меня, да… Не очертил я красные линии, куда не позволялось бы моим недругам заходить, да-а-а… Да и кто я такой, чтобы их очерчивать? А то что? Спросили бы они. Не начинать же было с ними настоящую войну. Со спецназом ГРУ? Со всей милицией? Да вы смеётесь!

Я рывком сблизился с ним и взял его руку у запястья. Взял и крепко-крепко сжал. Надавив на кость и сухожилие, чуть выше места, где пальпируют пульс. Это болевая точка, если правильно и с нужной силой нажать. Я нажал, и время сдвинулось с места. Его звали Александр. Он вскрикнул от боли и, отпустив руку Ларисы, попытался меня ударить, но я низко присел. Его кулак пронёсся, как лопасть пропеллера. С такой же скоростью и с таким же шумом.

— Барабанщик, епта! — подумал я, вставая из почти полного приседа, и блокируя его правую руку возле локтя своей ладонью.

Потом я перехватил своей левой рукой его правое запястье, резко сместился вправо от себя к его левой руке и, выдернув её из-под полы шинели, заломил за спину, а потом крутнул и его правую руку над его головой, почти сведя его кулаки вместе. Он снова вскрикнул. Я ткнул его подошвой в подколенную впадину, и он, упав на колени, снова взвыл. К нам метнулись дежурные с повязками пятикурсники.

— У него, скорее всего, оружие! Вызывайте милицию и дайте что-нибудь, чтобы связать человека. Шарф какой-нибудь…

— Не сломай ему руки, — сказала Лариса без тени сочувствия в голосе. — Он барабанщик.

— Теперь ему не барабанить, а стучать придётся. Лет пять, а то и десять.

— За что, — удивилась девушка.

— У него тут, — я похлопал морячка по пояснице, — пистолет прощупывается. Он хотел его достать, а я не позволил. Он мог бы и пострелять здесь немного, да, Саша? Хотел пострелять?

— Попугать хотел, — прокряхтел он.

— А так… Без ствола? Слабо?

— С тобой, говорят, без ствола не справиться.

— Кто говорит? — тут же начал я экспресс-допрос.

— Не важно. Друзья говорили.

— Что за друзья? Имена, прозвища, фамилии?

— Пошёл ты!

Парень дёрнулся, но застонал. В это время я заводил и правую его руку за спину «снизу», как и левую и он попытался вывернуться. Не получилось… Появились милиционеры. Их УАЗ — «цыплёнок» стоял перед институтом.

— Что тут происходит? — спросил старший сержант.

— Попытка похищения человека и вооружённое нападение.

— Вооружённое? — удивился милиционер. — Где оружие? У кого?

— Тут прощупывается, — сказал я. — Потрогайте.

Сержант склонился над «барабанщиком» и пощупал выпирающий из-под шинели «ствол».

— Тэтэшник? — удивился он и откинул чёрную шинель.

— Ствол! — изумился его напарник.

Понятыми выступили старшекурсники, дежурившие в фойе у раздевалки. Нас опросили прямо на месте происшествия. В то время, когда Дед Мороз вызывал «настоящую» Снегурочку. Елка заиграла огнями. Мы видели её огни в окнах конференц-зала, через стеклянные входные стены, чей корпус стоял чуть ниже учебного.

— Да-а-а… Потанцевали, — проговорил я.

— Вот дурак! — в который уже раз проговорила Лариса. — Я ещё летом сказала ему, что не люблю его.

— А ведь он куда-то её тащил, — сказал я сам себе.

— Его машина ждала, — сказал Флибер.

— А что же ты мне не сказал? — удивился я.

— Зачем. До машины вы не дошли. Там тебя вторая машина ждала. Они обе сразу уехали, как только ты его остановил. Алиби себе мастрячат.

— Но мы их знаем?

— Знаем-знаем… Всех знаем.

— Ну не хочется их убивать.

— Так и не надо. Они исправятся. Вы ещё вместе работать будете.

— Дожить до того времени ещё надо, — буркнул я. — И Лариску теперь щитить надо.

— Поехали, отвезёшь меня домой, — сказала Лариса. — Не хочется уже ничего.

— Пошли одеваться, — согласился я.

— Хорошо, что ты его не бил

Я дёрнул плечами. Мы вышли на крыльцо института, с которого ещё нужно спуститься по приличной лестнице по скользким ступенькам. Снежная крупка сыпала и сыпала. Но подошвы моих туфель совершено не скользили и я уверенно взял Ларису на буксир.

— Прокатимся вокруг? — спросил я. — Может на площадь? Там уже ёлка?

— Совсем нет настроения, — поморщилась Лариса. — Включи что-нибудь…

Я выбрал на цветном мониторе диск, на котором был концерт Жара «Кислород» — он нравился мне — и включил.

— У тебя машина, как космический корабль, — сказала Лариса. — Огонёчки в такт музыки бегают. Это — цветомузыка да?

— Это пульт управления космическим кораблём, — пошутил я. — Это мы летим, а вокруг силовые поля планет и звёзд.

— Очень похоже. Снежинки и правда, как звёзды.

Крупка летела навстречу автомашине, вспыхивая в свете очень мощных, для этого времени, фар. Я всё-таки поехал не прямой дорогой, а вокруг, через центр города.

— Вот, дурак, а, — то и дело говорила Лариса. — Какой дурак! Что натворил? Он же нормальный был! Что с ним случилось?

— Любовь с ним случилась, — подумал я. — Вот и снесло крышу. Кто же парню на службе говорит, что разлюбила? Терпи уже и жди, пока не отслужит.

Лариса, словно услышав мои мысли, сказала.

— Да мы и дружили-то немного. Никакой любви не было. Так… Пристал ко мне на тынцах… Он на мореходном учился… Отчислили его… Встречались в институте, в читалке сидели, разговаривали. Он вдруг стал говорить, что любит, чтобы я его из армии ждала. А я-то тут причём. Мы даже не целовались. Не нужен он мне был. Выдумал себе что-то… Я даже приехала к нему через полгода, чтобы проверить себя. Ну и поняла, что это чудо совсем не моё. Вот об этом написала ему после. Он пару писем написал и всё. Думала успокоилось всё, а оно вот оно, как вышло. Наверное, я дура. Надо было дождаться его… Так я, что? Вроде совсем не с кем… И как он про тебя узнал? Ты-то вообще тут причём? А он тебя поэтом-песенником назвал. Я про тебя только с Олей говорила. Это она сказала: «Тебе с ним детей не крестить, а платье сшить надо. Вот иди и…».

Я слушал и молчал. Заканчивался день среды двадцать восьмого декабря одна тысяча девятьсот семьдесят восьмого года. Я думал о будущем, о «свечном заводике на Тайване», о предстоящих событиях в Афганистане, о том, что ещё нужно наладить выпуск медицинских аптечек, специального обмундирования, а то даже разгрузочные лифчики им придётся шить самим… Девушка рассуждала о прошлом и настоящем, не видя меня в этом настоящем.

— Ну-ну, — хмыкнул я мысленно.

— Ты, что молчишь? — спросила Лариса.

— Думаю, какая жизнь сложная штука. Один любит, другой не любит. И как это трудно найти такого человека, которого бы и ты бы любил, и он тебя.

— Любовь заслужить надо, — сказала, насупившись, Лариса.

— Ну, да, — согласился я. — Это у женщин так. У мужчин иначе. Любовь с первого взгляда — это у мужчин.

— Ты так думаешь? — удивилась она и посмотрела мне в правое ухо.

Потом она вздохнула.

— Я про любовь ничего не знаю, — сказала она грустно. — Девчонки уже замуж повыходили некоторые. С парнями ходят. У меня почему-то по-другому.

— Ничего, — успокоил я. — Ещё встретишь единственного и неповторимого.

Постепенно за разговором, который перетёк на учёбу, нервы девушки успокаивались и она даже в каком-то месте рассмеялась, вспомнив случай на экзамене. Однако я понял, что она совсем не любит свою будущую специальность — технологию рыбных продуктов.

— Я ненавижу рыбу, — вдруг сказала она. — Особенно её разделывать. Эти опыты в лаборатории, где одежда прованивается запахами рыбьего тука и химией… Бррр…

— А что же пошла на технологию. Шла бы на экономиста.

— Цифры я ещё больше не люблю, а в институт меня папа запихнул. Он у меня моряк. Сказал, что лучше знает и что не все технологи занимаются наукой. Многие сидят в управлении и занимаются бумажками и контролем качества.

— Правильно говорит. У меня мама, например, преподаёт. Даже иногда в Дальрыбвтузе, когда подменить кого-то надо. А так в рыбном институте повышения квалификации.

— Да? Есть и такой? — удивилась Лариса.

— Да. Там технологи производств повышают свой уровень. И не только технологи, да.

— Но ведь надо всё равно ещё три года ковыряться в этой вонище: фарш, мука, консервы-пресервы, брррр… Как вспомню Шикотан и как мы сайру ножами резали… Мама родная! Весь одетый в халат и фартук непромокаемый, сапоги выше колен. Бррр… И двенадцать часов… И музыка бодрая играет.

— Что вы на Шикотане делали?

— Практика производственная… Вас это тоже ожидает после первого курса. Как ты к сессии выходишь? Все зачёты?

— Ещё нет, но получу — однозначно. Сдавать много лекций приходится. И уезжал… По делам спорта. В Москву. Там учреждали федерацию каратэ и квалификационную комиссию. Японцы приезжали, меня приглашали… Я мастер по их меркам. Вот и звали, продемонстрировать, кхе-кхе, японское искусство адаптированное к советским реалиям.

— Продемонстрировал?

— Ага. Я же самбо занимался, вот и скрестил, э-э-э, ежа с ужом. Сделал прикладной вид спорта. Чтобы и на каратэ было похожим и для армии-милиции полезным.

— Получилось? — заинтересованно спросила Лариса и усмехнулась. — Скрестить ужа с ежом?

— Изучают сейчас предложенную мной методику тренировок и защиты спортсменов от случайных попаданий рук и ног. Я там ещё и экипировку привез: шлемы, перчатки. Мне в Японии специально под русское каратэ сделали. Я предложил его называть «рукопашный бой».

— Хм. Молодец, — сказала девушка и стала смотреть в стекло перед собой. — У тебя в жизни всё понятно? Ты знаешь, кем ты хочешь быть?

— Да, ну, — хмыкнул я. — Я тоже не знаю, зачем пошёл на механика-технолога. Тоже мамино влияние. Ну и папа… Механик — и в Африке — механик. А механика — это точно не моё призвание. Меня тоже от запаха рыбного тука тошнит. Нанюхался в детстве в маминой лаборатории.

— И что будешь делать? — спросила, улыбнувшись, Лариса. —

— Привыкну, наверное. Мне больше спорт нравится. Может, на второе высшее поступлю.

Мы доехали до центральной площади, на которой стояла ёлка, горящая огнями разноцветных лампочек. За невысокими бортиками катались на коньках дети и взрослые, с деревянной горки скатывались на фанерках и на картонках любители более острых ощущений.

— Идиллия, — сказал я.

— Хорошо, — согласилась Лариса.

Чувствовалось, что она уже совсем успокоилась.

Мы свернули на Океанский проспект и поехали вверх, вверх, вверх… Выехали на Партизанский проспект, проехали мимо всегда серого здания «тюрьмы», и стали спускаться к Некрасовской. Путепровод уже строили, но… Выехали на Снеговую. Мы сделали приличную петлю, проехав через центр.

— Хорошо, что ты так поехал, — сказала Лариса. — Я хоть немного успокоилась.

— Да, слава богу, что так закончилось, — подумал я, но промолчал, не желая её «нервировать», как говорила моя мама. Человек сам с собой договорится, если его не будоражить.

Мы расстались у её подъезда. Она просто пожала мне руку и сказала:

— Спасибо тебе за всё. И за песню тоже. Хорошая песня, жаль, я её не до конца послушала. Сам сочинил?

Я покрутил головой.

— Юрий Антонов.

— Не слышала. У него хорошие песни.

Она посмотрела на меня и спросила:

— Поцеловать тебя, что ли?

Я пожал плечами.

— Маленький ты ещё.

— Давай, тогда я тебя поцелую, если тебе зазорно? — предложил я.

Она удивленно захлопала крыльями ресниц.

— Вот, ты хитрец! — она улыбнулась. — Не-е-е… Давай, уж я тебя. В знак благодарности.

— Вот, ты хитрая, — подумал я. — В знак благодарности… Хе-хе… Ох, женщины — коварство ваше имя.

Назад домой я ехал по пустынным и плохо освещённым улицам. Снегу прибавилось, и кое-где на поворотах в свете фонарей и фар поблескивал накат, а на обочинах надуло небольшие сугробы. А поэтому ехал я не очень быстро, хотя снежная резина с шипами держала дорогу хорошо. И навеяло мне нарисовать заснеженный Владивосток, расступающийся в свете ночных фар. Трамвайные пути. Фонари… Тротуар и старинные здания улицы Светланской, ныне носящей имя великого вождя пролетарской революции.

[1] Юрий Антонов — «Двадцать лет спустя».