Дракула

I

В страшные дни Балканской войны из Восточной Европы нередко приходили известия об одиноком человеке в темном монашеском одеянии, который бродил по полям сражений и улицам разрушенных деревень, не выказывая ни малейшего страха перед пулями, бомбами и ножами мародеров. По словам очевидцев, смерть окружала его со всех сторон, но он сохранял спокойствие и невозмутимость. Сербы и хорваты, христиане и мусульмане — все относились к нему с благоговейным трепетом, особенно те, кто, сочтя незнакомца пособником врагов, пытался его убить и выяснил, что пули проходят насквозь, не причиняя ему вреда.

Я говорю вам: на этой земле нет столь маловерного убийцы, который, увидав человека, неуязвимого для любого вида оружия, не счел бы это чудом.

Святой отец, как вскоре стали называть незнакомца, обретал все более широкую славу, ибо исцелял раненых и облегчал страдания тех, чьи истерзанные тела уже находились за пределами его власти. Иногда его поцелуя было достаточно, чтобы несчастные расстались с жизнью без мук. Множество раз его видели в двух различных местах одновременно, и по крайней мере однажды он на глазах у свидетелей поднялся в воздух. То обстоятельство, что никто и никогда не видел, чтобы незнакомец проглотил хотя бы крошку пищи, было сущим пустяком по сравнению с прочими признаками его божественного происхождения.

Подозрения, которые возникли у меня относительно святого отца, подтвердила плохонькая фотография, сделанная кем-то из журналистов. Впрочем, этот мутный снимок давал самое общее представление о его наружности, и никакого — о его природе.

Вопрос, что он замышляет, не давал мне покоя. Через несколько лет, когда отчаявшиеся кардиналы раздираемой противоречиями Римско-католической церкви отыскали незнакомца и возвели на папский престол, его безумные намерения стали очевидны.

Вскоре после этого я предстал перед священной инквизицией, которую возродила к жизни жестокость нынешней эпохи. Глядя на неумолимый суд, находившийся в ведении папы Иннокентия XIV, я догадался, что все происходящее — часть некоего грандиозного плана.

Почему это произошло именно сейчас, после того как в течение пяти с половиной столетий мы старательно избегали друг друга?

Влад — тот, кого называли святым отцом.

Мой сын.

II

Я не помню, сколько имен мне довелось сменить за тысячу лет, большинство из них забылись. Только имя которое я получил при рождении, навсегда отпечаталось в памяти. Хью де Бургунди.

Подобно своему отцу, ростом я превосходил своих современников, отличался могучим телосложением и незаурядной физической силой. Моя кожа была намного смуглее, чем у французов. Возможно, потому, что в далеком прошлом кровь нашего рода смешалась с кровью арабов. Как и мой отец, я был рожден для ратного дела. Поэтому, когда настало время, я облачился в кольчугу, плащ с вышитым красным крестом и вместе с другими воинами-христианами направился на Святую землю, дабы очистить ее от неверных. Наши копья и мечи разили направо и налево, и то обстоятельство, что все люди на земле состоят друг с другом в родстве, не мешало нам выполнять святой долг перед Богом и Францией.

Я не знаю, что двигало моим отцом, который погиб в Палестине прежде, чем я отправился в свой первый крестовый поход. Но могу точно сказать: сражаясь, я неизменно пытался убить сарацина, живущего внутри меня.

Я с младых ногтей усвоил рыцарский кодекс чести. Ценил жизнь, ибо она дарована Богом. Покровительствовал женщинам, детям и слабым, защищал их от опасностей. Уважал право врага на убежище в церкви и, ступив на священную землю, неизменно вкладывал меч в ножны. Однако на войне с человеком происходят странные вещи. Тот, кто хочет выжить, должен войти во вкус убийства. А для того, чтобы это сделать, необходимо забыть все правила, кроме одного: проливай кровь всегда и при любых обстоятельствах. Самый благородный рыцарь может оказаться во власти жуткой метаморфозы и превратиться в головореза, лишенного чести и совести.

Доводилось ли вам в конце дня чувствовать, что вы не в состоянии поднять руку, ибо с рассвета до заката рассекали черепа пленникам? Случалось ли вам брести по колено в крови жителей целого города, которым вы вспороли животы, ибо подозревали, что они могли проглотить свое золото и драгоценности? О, я проходил через это множество раз и не ищу себе оправдания. Утверждаю лишь, что юный рыцарь Хью, устремившийся на восток из родной Бургундии, не был способен на подобные свирепые деяния. В отличие от меня.

Ведомо ли вам, каково это — очнувшись от тягостного сна, осознать, что реальная действительность страшнее любого кошмара? Известно ли вам, что испытывает человек, посмотревший в глаза ребенка, ставшего живым факелом, и увидевший в них отражение собственной черной души?

Под покровом ночи я покинул свой отряд и долгие дни бродил по холмам и пустыням, пока не встретил живых мусульман, у которых мог попросить прощения. По закону мести им следовало убить меня. Но они проявили удивительную терпимость. Лишь несколько поколений спустя приверженцы ислама усвоят уроки жестокости, которые им преподали христиане. Они покарали меня, но не так, как я рассчитывал.

Я отправился на восток, дабы воздвигнуть на землях неверных Крест Христов. И позволил людям, которых должен был убивать, распять меня на этом кресте.

III

— Ты предстал перед священным судом по обвинению в сговоре с враждебными существами сверхъестественной природы. Ты обвиняешься в том, что шесть дней назад злонамеренно применил колдовские чары, благодаря коим лишил молодую женщину рассудка, соблазнил ее и удовлетворил свою похоть.

Одеяния моих судей были черны, а лица угрюмы. Церковники всегда питали страсть к черному цвету. Во все эпохи. Если бы председательствующий не огласил обвинение, глядя на экран компьютера, можно было бы подумать, что все происходит в Средние века. Но тогда понтифик был смертным, а сейчас, полагая его таковым, люди пребывали во мраке заблуждения.

— Что ты можешь сказать в свое оправдание?

Мой взгляд, скользя по непроницаемым физиономиям судей, задержался на изможденном лице самого кровожадного папы из всех, кто когда-либо занимал престол святого Петра. Я знаю, что некоторые считали его антипапой. Сторонники ереси, расколовшей Церковь на две половины, избрали собственного папу, но были изгнаны из Рима. Папа-еретик молча смотрел на меня со своей галереи. Вне всякого сомнения, он точно знал, кто я такой.

— Мне нет нужды оправдываться, ибо я получил то, что хотел, — изрек я. — Эта женщина была превосходной возлюбленной. А теперь выполняйте свой долг, не будем предаваться пустым словопрениям.

Я сознавал, что этот суд — не более чем фарс. Свидетели, выступавшие против меня, давали самые разноречивые показания. На самом деле я встретил эту женщину на piazza[21] одного из итальянских городов. Она что-то рисовала на мольберте. Встретив мой взгляд, она простодушно заметила, что у меня знакомое лицо, и попросила разрешения меня нарисовать. Если кто-то из нас двоих и стал жертвой обольщения, так это я. Причиной обвинения, скорее всего, были два надоедливых и бессильных уэльских духа, которые преследуют меня на протяжении нескольких столетий. Причинить серьезный вред они не в состоянии, но порой чувствительные особы, заметив их, придают этим жалким существам куда большее значение, чем те заслуживают.

Нужно ли говорить, что суд признал меня виновным? Один из свидетелей указал на витающих вокруг меня духов, заорал — и внезапно их увидели все. Стадные инстинкты никогда не изменяли человечеству и будут сопутствовать ему до самого конца. А состояние современного мира таково, что, полагаю, конец этот наступит максимум через два десятилетия. Говорю без всякого злорадства, напротив, с любовью и грустью. Вы, люди, наделены многими замечательными качествами, но ваша склонность избирать себе вождей, ведущих мир прямиком к катастрофе, достойна сожаления.

— Признан виновным в сексуальном насилии с. применением колдовских чар, — гласил приговор. — Через неделю после суда осужденный будет очищен от греха через страдание и возвращен Создателю посредством расстрела.

Я спросил, нельзя ли привести приговор в исполнение безотлагательно. В ответ судьи лишь растерянно переглянулись, ибо никогда прежде не сталкивались со столь вопиющим пренебрежением к собственной жизни. Мне всего лишь хотелось избежать скуки, связанной с недельным ожиданием. За годы, проведенные на этой земле, я так часто подвергался официальным казням и становился жертвой случайных убийств, что оттягивать очередную смерть не было ни малейшей причины. У мертвых есть свои преимущества.

Влад это знал.

Об этом свидетельствовала ледяная улыбка, скользнувшая по его плотно сжатым губам прежде, чем он встал, повернулся спиной ко мне, осужденному, и покинул свою галерею, шурша золотисто-белым папским одеянием.

Если его приспешники полагали, что, изрешетив мое тело пулями, они действительно вернут меня Создателю, можно лишь посочувствовать их прискорбной неосведомленности.

IV

В начале эпохи крестовых походов рыцари-крестоносцы, которым довелось встречать сарацин не только на поле брани, были вынуждены признать один весьма странный факт: дикари-мусульмане обладали куда более глубокими знаниями, чем представители цивилизованного Запада.

— Из любви к своему Богу ты пришел сюда с ненавистью в сердце и с мечом в руках, — сказали мне жители одной из деревень, куда я забрел в поисках прощения. — Посмотрим, станешь ли ты иным, если будешь страдать так же, как страдал твой Спаситель.

Они колотили меня кулаками и хлестали розгами с железными наконечниками. Они водрузили мне на голову терновый венец, так что кровь заливала мне глаза и я не видел, как меня подняли на крест, сделанный по моим указаниям, и пронзили гвоздями мои руки и ноги. В некоторых незначительных деталях картина, воссозданная моими мучителями, отличалась от известных изображений Распятия. Тогда я полагал, что причина кроется в их невежестве. Лишь столетия спустя я догадался, что они знали о римских казнях куда больше нашего.

В течение трех часов я висел меж небом и землей; затем мой бок проткнули копьем, сняли меня с креста и отнесли в тень. Мое тело обмыли, натерли алоэ и миррой, обернули в льняные пелены и оставили меня гореть в жару. Аллаху предстояло решить, жить мне или умереть.

Находясь во власти горячечного бреда, я действительно стал иным. Теперь из головы моей не выходила одна мысль: «Если все эти муки можно вынести… ради чего мы сражались?» По воле Аллаха я выжил.

Но ни в ту пору, ни сейчас я не могу поверить, что Аллах имел отношение к отвратительному существу, которое явилось ко мне на вторую ночь. Возможно, запах крови и беспомощности заставил эту тварь оставить свою пустынную нору. Косматое грязное животное с хищным взглядом и острыми зубами отрывало кровавые струпья, покрывавшие мои раны, и пожирало их как лучшее лакомство.

Я решил, что это, возможно, некий дух, вознамерившийся отомстить крестоносцам за их жестокость. По длинным волосам и бороде он узнал во мне европейского варвара и решил, что смерть, на которую обрекли меня мусульмане, будет для меня слишком легкой и милосердной.

Каковы бы ни были побуждения этого существа, истерзанный человек, которого оно наконец оставило в покое, не имел ничего общего с тем, кто взошел на крест. Я корчился внутри своих пелен, терзаемый не только жаром лихорадки, но и болью преображения. Очнувшись, я ошутил безумный голод, который не могли насытить ни плоды, произрастающие на этой земле, ни пасущиеся на ней тучные стада.

V

Находясь в тюремной камере, я слышал грохот, доносившийся откуда-то с юга, где в последнее время вновь оживился Везувий. Кстати, именно желание увидеть извержение вулкана явилось главной причиной моего приезда в Италию. За столетия, проведенные на земле, я ни разу не стал свидетелем подобного зрелища.

Вообще, действующих вулканов осталось не так много: Везувий, Святая Елена, Этна, Тихий Огненный Круг. Конечно, в этом мире происходят и другие смертоносные представления, повергающие публику в ужас ничуть не меньше вулканов, — землетрясения, тайфуны, ураганы, наводнения, не говоря о восстаниях, войнах и погромах, которые с успехом заполняют паузы между вспышками природной ярости.

Помню, по мере того как тысячелетие близилось к концу, предчувствия, охватившие вас, людей, становились все более мрачными. Многие не сомневались, что конец тысячелетия станет и концом света. Пророки и прорицатели всех мастей — от Нострадамуса до Эдгара Кайса — разжигали всеобщую истерию. До какой степени дошла людская недальновидность, если вы не способны увидеть разницу между единичным событием и длительным процессом.

Одно тысячелетие сменилось другим, только и всего. Ровным счетом ничего не произошло. Мир испустил вздох облегчения и позабыл о недавних страхах, не замечая, что продолжает катиться к своему концу.

Ни в Христе, ни в Аллахе уже нет ни малейшей необходимости. Конец света произойдет без их участия: смещение земной оси, вызванное стремительным таянием многокилометровых толщ льда на Южном полюсе, привело к тому, что движение планеты по орбите замедлилось и день ото дня становится все медленнее.

Представьте себе апельсин. Теперь представьте, что кожура апельсина окутана сложной сетью рек, магнитных полей и тектонических плато. А еще по ней бродят крошечные хрупкие создания, уверенные в могуществе своей науки и живущие во власти суеверий. На поверхности уязвимой и ненадежной кожуры эти создания строят свои жилища.

А теперь выгляните из своего окна.

Выглянув из своего, я увидел столб черного дыма, извергнутого Везувием. Отсюда он казался всего лишь темным пятном, расплывшимся на фоне голубого неба.

На третью ночь ко мне явился Влад — папа Иннокентий XIV. Остановившись в дверях камеры, он уставился на меня, словно хотел в мельчайших подробностях запомнить мой облик.

— Ты по-прежнему не способен познать собственную натуру, Хью? — спросил он и распростер руки. — Не отвечай, в этом нет нужды. На свой вопрос я могу ответить сам. Ты был и остаешься хищником, но пытаешься найти этому оправдание. Сердце твое вожделеет крови, а с губ срывается жалкий лепет.

— Судя по всему, тебе тоже не так просто постичь собственную натуру, — заметил я, указав на его роскошное папское одеяние.

— Тяжелые времена требуют железных правителей, а история еще не знала таких тяжелых времен, как нынешние, — изрек он. — Я просто принял брошенный вызов и достиг могущества в военную пору. Ты сам был свидетелем этого. Но повелевать трупами в мирное время, когда над каждым живущим более не висит угроза смерти, — довольно скучное занятие. — Его губы скривила змеиная улыбка. — Поэтому ты здесь, сидишь на этой скамье, а я стою над тобой с кольцом святого Петра на пальце. Я всегда был ведущим, а ты покорно следовал за мной. Да, моя природа стала иной благодаря тебе, но твой укус лишь ускорил преображение моей воли и разума.

— Значит, ты стал миротворцем?

— По крайней мере, мне удается казаться таковым. Этот мир предпочитает миротворцев, Хью. Они являют собой приятный пример для подражания.

«Как ему удалось вознестись так высоко?» — спрашивал я себя. Я знал, он был избран папой в годину, когда Церковь раскололась на две части и земля начала уходить у кардиналов из-под ног. Сторонники идеи всеобщего братства и распахнутых объятий никак не могли найти общего языка с приверженцами жесткого курса, уверенными, что править нужно огнем и мечом.

Как он сумел использовать их разногласия для своей выгоды? Ведь он никогда не был рукоположен в священники и не имел доступа в Ватикан, а всего лишь бросил в землю, вспаханную войной, семена новой легенды. И когда пришло время, пожал щедрые всходы.

— История повторяется, — молвил Влад. — Тебе известна судьба папы Целестина V? Того, что взошел на папский престол в тысяча двести девяносто четвертом году?

Мне пришлось признаться в своем невежестве.

— Странно, что ты ничего о нем не знаешь. В то время ты уже жил. Я-то появился на свет сто пятьдесят лет спустя. Слушай меня внимательно и делай выводы о том, как надо пользоваться ситуацией.

Церковный конклав длился уже полтора года, а кардиналы никак не могли сдвинуться с мертвой точки, — начал он свой рассказ. — Спорам и препирательствам не было конца. Каждый хотел взойти на папский престол, и каждый не мог допустить того, чтобы это сделал другой. Наконец они достигли согласия и избрали папой восьмидесятилетнего отшельника, жившего в пещере высоко в горах Южной Италии. Разумеется, кардиналы действовали в собственных интересах: они полагали, что старик будет послушной марионеткой в их руках. Так и случилось. Когда несчастного старого дурня заставили спуститься с гор и приехать в Ватикан, он был растерян и испуган донельзя. Тоскуя по своему убежищу, он приказал сделать в папских покоях его копию и спал там. Он был совершенно не способен править и, промучившись несколько месяцев, отрекся от престола и вернулся к отшельнической жизни.

Прошло семь веков, и после смерти папы Иоанна Павла IV кардиналы, эти старые вороны в красных шапках, вновь оказались в затруднительном положении. Церковь, того и гляди, взорвется, даже быстрее, чем планета, которую ей так и не удалось спасти. Но кардиналы по-прежнему не в состоянии решить, кто поведет их к неизбежному концу. Я давно понял, как будут развиваться события, и принял необходимые меры. Когда настало время, в Ватикане оказался мой верный союзник, который предложил избрать папой простого человека, силою веры исцелявшего раненых на полях сражений в Боснии. Ты помнишь, как убедительно я сыграл эту роль? Кардиналы проглотили наживку. Я сделал правильный ход, а они — ханжеский выбор. Потому что знали: мир одобрит его, сочтя, что пророчество о кротких, наследующих землю, наконец-то осуществилось. Сами же кардиналы, скрывшись от посторонних глаз, надеялись, подобно умелым кукловодам, дергать за ниточки свою марионетку.

Влад вновь позволил себе улыбнуться, обнажив жуткие острые зубы.

— Все вышло так, как они задумали. За исключением одного обстоятельства — манипулировать мною оказалось совсем не просто.

Я натужно рассмеялся:

— Это может повлечь за собой серьезные проблемы.

— Несомненно. Но не забывай — на моей стороне догмат о папской непогрешимости.

— Полагаю, твоя непогрешимость волнует их меньше всего.

— Это палка о двух концах. Сделав меня папой, кардиналы получили возможность осуществить свои тайные желания, о которых они прежде не осмеливались даже говорить вслух. Двадцать-тридцать лет назад, будучи амбициозными молодыми священниками, могли ли они вообразить, что, подобно своим средневековым предшественникам, получат власть над жизнью и смертью?

— Мне трудно представить, что люди позволят им вернуть эту власть.

Влад рассмеялся, сочтя мое замечание чрезвычайно забавным.

— Неужели ты сомневаешься? В свое время ты отправился на войну, потому что священник с крестом в руках указал тебе путь на восток. Ты полагаешь, за девять столетий человеческая натура сильно изменилась? Поверь, она осталась прежней. Особенно сейчас, когда земля в буквальном смысле уходит у людей из-под ног, они хватаются за все, что дает видимость поддержки. Иначе они не могут.

— И никто не знает, кто ты на самом деле?

— Из тех, кто может мне помешать, — никто. И с каждым днем таких становится все меньше.

Мы проговорили еще некоторое время. Влад полюбопытствовал, когда ко мне прицепились два духа, сыгравших злую шутку. Я объяснил, что познакомился с ними давным-давно, когда сражался на стороне Англии в приграничной войне против Уэльса. Они были родными братьями, которых я поссорил и довел до дуэли, имевшей смертельный исход для обоих. Разговор о смерти взбудоражил меня. Я невольно задавался вопросом: что, если мой смертный приговор, который будет приведен в исполнение через четыре дня, — очередная потеха для Влада и Рима?

— В отношении меня ты прав, — признал он. — Но для всех прочих казнь еретика — великое событие. Впрочем, ты заслуживаешь столь высокой чести.

— Могу я, по крайней мере, побриться? — спросил я, почесывая заросший щетиной подбородок. — Я чувствую себя грязным бродягой. Позволь мне потешить тщеславие.

— Ты, как всегда, ошибаешься, — возразил Влад. — Борода тебе идет. Она делает тебя намного интереснее.

Я думал, он собрался уходить, но Влад, открыв дверь, сделал знак кому-то, стоявшему в коридоре. Мгновение спустя один из швейцарских гвардейцев втащил в камеру слабо сопротивлявшегося кардинала — одного из тех, кого Влад называл старыми воронами в красных шапках. Руки кардинала были связаны, глаза испуганно выпучены, а изо рта торчал кляп, заставлявший его раздувать и без того пухлые щеки.

— Ты наверняка голоден, — заметил Влад. — В ночь перед казнью я пошлю тебе еще одного. Пей, сколько влезет. Когда пули взорвут твою грудь, я хочу, чтобы алая кровь хлынула оттуда ручьями.

Потрясенный, я смотрел на кардинала, корчившегося на полу.

— Приступай, — приказал Влад. — Эти старые болтуны больше мне не нужны. Теперь у меня есть ты.

VI

Я более не человек. Не знаю, как следует называть создание, подобное мне, которое внешне похоже на человека, но повадками напоминает зверя. Я сражался в Палестине во имя Господа и в результате растерял свою веру без остатка, ибо ни Христос, ни Аллах не должны разрешать подобным мне существам ходить по этой земле.

Я долго странствовал по миру. «Если я обречен быть тем, кто я есть, необходимо удостовериться, что подобный удел заслужен», — говорил я себе. Я вновь взял в руки меч и с готовностью служил всякому, кто был готов за это платить. Чтобы убивать, мне не требовалось причин. Меня интересовали лишь деньги. Я вновь вернулся к жестокому жизненному правилу, которым руководствовался прежде: проливай кровь всегда и при любых обстоятельствах. Будучи солдатом удачи, я никогда не испытывал недостатка в свежайшей крови.

Вернувшись домой в середине пятнадцатого века, я встретился с потомками своей семьи. Хью де Бургунди никто не помнил и никто не ждал. Все, что от него осталось, — хранившееся в семье предание о дальнем предке, который, отправившись в крестовый поход, пропал без вести. Я понял, что пребывание в родном краю подарит мне не покой, а печаль.

Мне не пришлось долго ждать нового похода. Вскоре я узнал, что герцог Бургундский, верный традициям крестоносцев, собирает под свои знамена рыцарей и наемников, дабы истреблять мусульман. На этот раз он хотел сразиться с Оттоманской империей, Отправившись на помощь Румынии, завоеванной турками.

Я с радостью вступил в его войско. В Румынии мне довелось участвовать в резне столь беспощадной и кровавой, что все битвы, в которых я сражался на протяжении столетий, померкли в сравнении с ней. И главным вдохновителем этой грандиозной резни, человеком, исполненным поистине беспредельной ярости и ненависти, был Влад Дракула, князь Валахии. Я успел забыть, что смертные могут быть столь бесстрашны.

Века, отданные ратному делу, превратили меня в воина, не знающего равных. Я не только в совершенстве владел мечом и копьем, булавой и молотом, но и заранее просчитывал, как будет развиваться атака. По малейшему движению противника я предугадывал, какой удар он намерен нанести. Никто не мог меня ни обмануть, ни убить. Ни одно оружие не причиняло вреда моей плоти.

Убейте в одной битве десять врагов, и вы заслужите всеобщее уважение. Убейте двадцать, и вас объявят героем. Убейте пятьдесят, вас сочтут богом. Под ударами моего меча враги падали, словно пшеничные колосья под серпом. Даже Влад Дракула удостоил меня своим вниманием.

— Никогда прежде я не видел, чтобы наемник так сражался, — сказал он однажды, когда мы стояли на поле, усеянном мертвыми телами. — Глядя на тебя, можно подумать, что ты готов убивать, даже не получая за это платы.

Я стал гостем в его замке и сидел с ним за одним столом. Враги, которых он посадил на кол, устроив во внутреннем дворе своего замка рукотворный лес, смотрели, как мы отламываем хлеб и окунаем его в чашу с кровью.

И вот настал день, когда Влад увидел, как я утоляю жажду на поле брани. Теперь я понимаю, что это было неизбежно. Я упивался кровью раненых турок так часто, что позабыл об осторожности. Наши глаза встретились. Я стоял над своей добычей на четвереньках, подобно свирепому волку. Вне всякого сомнения, он все понял. Я решил, что он проникся ко мне отвращением и намерен меня умертвить.

— Прежде ты был человеком? — спросил он вместо этого.

Клубы густого жирного дыма, испускаемого горящими трупами, окутывали его со всех сторон.

— Да, — ответил я. — Но это было так давно, что я почти забыл о тех временах.

— Таким, каков ты сейчас, тебя сделал кто-то другой, — изрек он, и в его взоре вспыхнул огонь кошмарного желания. — То же самое ты можешь сделать теперь для меня.

Я молчал, не веря своим ушам. Прежде никто не обращался ко мне с подобной просьбой. Никто и никогда.

— Мне предстоит слишком много свершений, — пояснил он. — Самой длинной человеческой жизни не хватит, чтобы выполнить все, что я наметил. Возможно, если я стану таким, как ты, сумею осуществить свои планы.

Я исполнил его желание и вскоре после этого, быть может через несколько дней, обнаружил, что бреду сквозь заросли посаженных на кол трупов, окруженных черными тучами мух, обливаюсь слезами и умоляю о прощении. Я просил прощения не у мертвых, чьи пустые глаза взирали на меня с высоты, но у живых, которым предстояло разделить их участь.

Я ощущал бесконечное одиночество.

А он уже тогда понимал все.

VII

Последнее утро перед казнью.

Мне размозжили локтевые суставы тяжелыми деревянными молотками. Палач, ловко орудуя цепом, кусками срывал плоть с моей спины. Мои пальцы раздробили, поместив их в специальные тиски. Сквозь мои гениталии пропустили несколько электрических разрядов.

Я знал, что со временем все нанесенные увечья исцелятся, но это не делало боль менее мучительной.

Когда они сочли, что я претерпел достаточно страданий, дабы очиститься от греха, меня выволокли на piazza, где все было готово для публичной казни, и привязали к столбу. Под любопытными взглядами зевак я был расстрелян из пяти винтовок.

Даже существо, подобное мне, не может сохранять невозмутимость в таких обстоятельствах. Полагаю, со стороны я выглядел совершенно и абсолютно мертвым.

Полагаю также, что я весьма эффектно кровоточил.

VIII

Пока срастались мои раздробленные кости и разорванная плоть, я видел сны, не похожие на те, что посещают меня в часы обычного отдыха, ибо я всегда остаюсь настороже и не позволяю раскаянию нарушить мое душевное равновесие. Но когда смерть подошла ко мне вплотную, я вновь увидел ее.

Со дня нашей встречи прошло две недели, и я успел многое забыть. Но во сне она предстала предо мной с поразительной отчетливостью. Она рисует на piazza. Я смотрю на нее, и мне кажется, мир вновь исполнен надежд и обещаний. Я забываю о преследующих меня назойливых духах и более не слышу угрожающий грохот вулканов. Подозрительные взгляды и страхи, породившие их, исчезли. Я чувствую, что могу измениться и стать лучше.

Она из тех, кто приносит с собой целый мир, в котором до сих пор возможны милосердие и прощение. Глядя на клубы дыма, она видит легчайшие облака, а на засохших деревьях замечает зеленые ростки, которые пробиваются сквозь кору. На коленях она держит дощечку для рисования, в руке — толстый угольный карандаш; у ее ног стоит чашечка эспрессо. Если мне не изменяет память, никогда прежде столь прекрасное создание не заговаривало со мной.

— Ваше лицо… Оно кажется таким знакомым, — говорит она. — Вы позволите вас нарисовать?

Я позволяю. Она делает набросок, потом другой. Третий и четвертый. Я лениво перелистываю страницы книги. Потом закрываю глаза и слегка откидываю голову, так что волосы падают мне на плечи.

— О, я вспомнила! — восклицает она и, смущенная звонкостью собственного голоса, оглядывается по сторонам, — Ваше лицо похоже на то, что изображено на плащанице, — говорит она, придвигаясь ко мне ближе. — Сходство просто потрясающее!

Я улыбаюсь и говорю, что уже слышал об этом прежде.

Внутри у меня все сжимается, ибо я не могу открыть ей, что сходство не случайно.

IX

Трупы политических заключенных и еретиков редко хоронят, ибо в этом нет необходимости. Римские катакомбы, эти просторные подземные пространства, на протяжении веков принимают останки казненных. Там истерзанные тела гниют, забытые всеми. Там же оказался и я.

Когда я очнулся, разбуженный запахом пыли, плесени и гниения, он уже стоял предо мной. В руках он вертел череп, принадлежавший неизвестному.

— Знаешь, поначалу я не замышлял ничего подобного, — произнес Влад. — Но когда ты приехал в Рим… Я не смог противостоять охватившему меня желанию. За минувшие века я множество раз ощущал, что ты приближаешься. Но никогда ты не был так близко, как сейчас. Неужели ты рассчитывал, что сможешь разгуливать по этому городу, не встретившись со мной?

Я покачал головой. Возможно, я вообще не думал о нашей встрече.

— И уж конечно, ты не мог не заметить, что на их плащанице изображено твое лицо.

Я вновь покачал головой. Теперь, когда у меня отросли длинные волосы и борода, сходство действительно бросалось в глаза.

— Значит, ты хочешь этого, Хью. Ты сам этого хочешь. И в моей власти исполнить твое желание. Долгие годы плащаница хранится в Турине как великое сокровище. Но у меня есть ключ.

— Думаю, ты хочешь этого сильнее, чем я.

— Разумеется. Я люблю Церковь, что не мешает мне содействовать ее полному уничтожению. Когда люди узнают, что совершили папа и кардиналы и кого они обрекли на смерть, крах Церкви будет предрешен. Ты сам знаешь, за кого тебя примут. Нельзя упускать такой шанс. Но впервые появившись на публике, ты даруешь прощение своим палачам. Я помню — ты принес людям не мир, но меч, и это мне на руку. Как я уже сказал, теперь, когда у меня есть ты, мне не нужны кардиналы.

Как бы то ни было, я дам миру то, чего не сумела дать Церковь, — продолжал Влад. — Хотя бы малую толику благ, которые были обещаны им две тысячи лет назад. И это поможет моему стаду объединиться и продержаться еще несколько лет. Люди утратили веру в себя, но, думаю, весть о твоем воскресении поможет им снова ее обрести.

— Твое стадо? — шепотом переспросил я. — Ты по-прежнему считаешь людей, населяющих эту землю, всего лишь стадом?

— А кем я должен их считать? Да, они — мое стадо, и это заставляет меня о них заботиться. Если олени вымирают, волки вынуждены голодать. Таков закон природы. Если бы не он, у меня не было бы причин тревожиться об участи людского племени.

Я попытался сесть, откинув погребальные пелены и обнажив покрытое ранами и струпьями тело.

— Ты и есть дьявол, верно? — сорвалось с моих туб.

Он протянул руку:

— Приятно познакомиться, особенно если учесть, сколько лет мы знаем друг друга.

Я принял его руку. Что мне оставалось делать? Я был слаб, беспомощен и не способен подняться с грубой каменной плиты, на которой лежал. Влад помог мне встать на ноги.

— Ты можешь считать себя воплощением Бога, но помни, ты всецело в моих руках, — предупредил он.

Вслед за ним я прошел мимо прочих покойников, которым повезло больше моего, и поднялся по ступеням, ведущим в мир.

Конец этой истории вам еще предстоит узнать.