РОБЕРТА ЛЭННЕС Депрессия

Роберта Лэннес — уроженка Южной Калифорнии. С 1971 года она преподает искусство, графику, журналистику и литературу в средних и старших классах школы.

Ее первый рассказ в жанре хоррор был опубликован в антологии Дэнниса Этчисона «Передний край» («Cutting Edge»). С тех пор ее произведения постоянно печатались в журналах и входили в состав антологий. Авторский сборник рассказов «Зеркало ночи» («The Mirror of Night») вышел в издательстве «Silver Salamander Press».

Как всякий уважающий себя житель Лос-Анджелеса, Дракула посещает психолога…

То, что я безумно страдаю от уныния и меланхолии, не вызывает сомнений. А мое решение расстаться с жизнью хоть и спорное, но вполне осознанное. Это мой выбор. То, что я оставляю после себя, — мое завещание. Скорее, даже свидетельство. Ведь после меня останутся лишь легенда и тайна.

Я, Дракула, князь тьмы, прожил слишком долгую жизнь, полную лишений, не сравнимых с лишениями других, мучений, которые не в силах представить ни один гений боли, и одиночества, до недавнего времени скрываемого глубоко в душе. Я многим причинил зло: кое-кого убил, а иных наделил тем же даром, каким страдаю сам. Насколько помню, истинную радость я подарил лишь однажды. Мне незачем продолжать.

Какая злая шутка, что моей гибелью стала любовь! Любовь и психоанализ.

Моя история в том или ином варианте известна почти всем, но никто не знает о последних тринадцати годах. Никто, кроме меня самого, Эшли Ларк Джилберт и доктора Алекса Блоуварда, психолога. Я расскажу о них, чтобы объяснить мою смерть, а заодно и жизнь.


Я работал почти все время своего существования. Сей факт разрушает миф о моем неисчерпаемом богатстве, но доказывает, что Дракула гораздо общительнее, способнее и разностороннее, чем его представляют. Попав в Город Ангелов, я нашел свое призвание, работая ночным дежурным в приюте для бездомных и беспризорных детей Голливуда. Вообще, должен признаться, что никогда не любил детей, но одержимые души, попадавшие в «Лас-Пальмас», оказались смышлеными, злыми и грязными, что придавало им очарования. Их раны, полученные на улице или в неблагополучных семьях, меня не интересовали. Не мое это дело — исцелять несчастных чертенят. Мне полагалось просто следить, как они спят, и не пускать в приют желающих продать наркотики или соблазнить кого-то из этих бедолаг.

Там я и познакомился с Эшли.

Ее, извивающуюся и вопящую, ввели двое «солдат Христа» с прыщавыми мордами — члены подростковой группы евангелистов-фанатиков, «очищавших улицы Содома» вместе с армией волонтеров, «посланных Богом». Девчонка была высокой, светловолосой, тощей и, как все бродяжки, доставляемые в приют, — проституткой.

Сидя в своем кабинете — уголке комнаты, устланной чатами и спальными мешками подростков, — я наблюдал, как они втолкнули ее на место для новичков прямо напротив меня. Кое-кто из спящих проснулся и заворчал, но большинство продолжали спокойно храпеть. «Христовы солдаты» держали ее, пока я доставал из стола бланки и устало приступал к никому не нужной записи лживых сведений.

— Имя?

— Принцесса Маргаритка, — фыркнула она.

Я записал.

— Возраст?

Она уставилась на меня:

— Пятьдесят.

Я и это записал.

— Адрес? Если имеется.

— Шутишь? Ад на углу Голливуда и Вайи. Не хуже других. Мотель за углом. Какая разница! Через час я снова буду на улице.

Она закатила глаза.

— Мы не полиция, мисс Маргаритка. Не освобождаем вас и не задерживаем. — Я хмуро взглянул на тупоумных бычков, державших девушку. Те убрали руки, и она потерла свои плечи. — Вы оба можете идти. С Принцессой я сам разберусь. — Я улыбнулся самой равнодушной улыбкой.

Когда они ушли, Эшли — тогда еще Принцесса — оглянулась на спящих и присмотрелась ко мне:

— Это что за место? Ночлежка?

— Приют. Место для бездомных, которые не хотят торговать собой. Бычки Христовы, кажется, считают, что проще спихивать падших сюда, чем тащить в церковь. Я полагаю, они хотят их спасти. Собственно, разве не этим они занимаются?

Она ухмыльнулась в полумраке:

— Фью, да ты — мыслитель! Здорово! Я могу идти?

— Можешь идти. И вернуться в любое время, когда захочешь. Здесь относительно чисто и сухо. Иногда какой-нибудь самаритянин жертвует еду и чистую одежду. Для показа мод это, конечно, не подходит, но лучше дырявых ботинок. И мое очаровательное общество — в придачу. Сама видишь, мне здесь не с кем поговорить.

— Тогда пока. — Она встала, повернулась к двери и еще раз взглянула на меня. — Кстати, меня зовут Эшли.

— Славное имя. А меня… Влад. — Я пользуюсь его именем, хотя никогда не был им самим. Это один из многих ненавистных мне мифов.

— Влад? Русский, да?

— Румын. Я давно живу в этой стране.

— В общем, я буду заглядывать. Когда дела не идут… Ну, ты понял… — Она по-детски кивнула в сторону улицы.

— В любое время!

Я был откровенно равнодушен, и это ее заинтриговало.

Эшли выскочила в осеннюю ночь, и я не видел ее до смешного долгие три часа. Вернулась она с синяками на лбу и на скуле и с мерзким рубцом на шее. Я спросил, не нужен ли врач, но она только попросила, чтобы я побыл рядом, пока она поспит на единственном свободном мате. Я обещал присматривать, но объяснил, что должен находиться за столом, при телефоне и все такое. Она пожала плечами, но я видел, что ей обидно.

Я ушел в шесть, когда она храпела так же громко, как и ее сосед.

Потихоньку Эшли стала обживаться, но появлялась только после ночной смены. Иногда она пыталась втянуть меня в разговор, но чаще я просто выслушивал ее рассказы о бурном и трагическом распаде семьи: к пятнадцати годам за ее спиной уже были семь лет психотерапии.

Поначалу она интересовала меня не больше любого другого ублюдка, попавшего в приют. Я просто выполнял свои обязанности, зарабатывая на оплату темной комнаты, где проводил дневные часы. У меня хватало времени до работы вынюхать себе хорошую вену. Может, отчасти поэтому я был сонным и равнодушным к ребятам. И еще потому, что никогда не проводил с ними столько времени, чтобы появилась привязанность или эмоциональная связь.

Потом Эшли забеременела. Я не видел ее почти четыре месяца. За это время она изменилась: немного выпятился живот, вся светилась и набрала вес.

Мадонна! Вот кто она была.

Эшли села, положила на стол набитую косметичку и вздохнула:

— Влад, ты — мой единственный друг. Мне нужно место пожить, пока родится ребенок, а затем я буду работать через раз. Денег у меня хватит, чтобы заплатить часть арендной платы. Наркотой я не занимаюсь. Возьмешь меня к себе?

Вероятно, дело было в том, как она выглядела. Или в том, что я сутки голодал. Или со временем я стал по ней скучать и почувствовал некую привязанность. В общем, я согласился.

Только в шесть часов, когда я собрался уходить домой, мне пришло в голову, что, прежде чем разрешить ей у себя ночевать, придется рассказать, кто я такой, и заручиться ее молчанием. Тем более если она будет проводить у меня день. Мы оба работали ночами и отсыпались днем — хороший знак.

Я усадил ее в кухонном уголке, а сам расхаживал по комнате, объясняя:

— Слушай, мне нужно кое-что тебе рассказать. Только не перебивай! Меня зовут Дракула, я — граф из Трансильвании и не помню, сколько мне лет. Я — вампир, живу на человеческой крови и не могу разрешить тебе поселиться здесь, пока ты не поймешь, что, проговорившись об этом, поставишь под угрозу мое существование. И останешься без жилья, потому что мне придется исчезнуть, а тебя выставят на улицу.

Она усмехнулась:

— Ух ты! Хэллоуин был в октябре, а сейчас вроде март?

Я похолодел:

— Ты мне не веришь?

— Если не считать, что у тебя очень длинные чернильно-черные волосы, которые ты перевязываешь ленточкой, кожа, явно не видевшая солнца, и глаза цвета киви, я бы сказала, что ты — просто большой чудак, которому необходимо верить, будто он может оборачиваться летучей мышью. Ладно! Ты только мою кровь не пей, договорились? Мне она нужна, чтобы кормить этого юнца. — Она взглянула на свой живот.

— Ты мне не веришь.

В прошлом не многие узнавали правду обо мне, и все приходили в трепет. Я не понимал, как быть с ее недоверием.

— Какая разница? Ты мне нужен. По мне, будь ты хоть Наполеоном!

Она была права. Какая разница! Я перечислил правила сосуществования со мной. На каждое она только пожимала плечами:

— Все лучше, чем жить в моей семейке. Я тоже сплю весь день. Только сейчас еще много ем. Ничего не могу с собой поделать. Но я не стану тебе надоедать, обещаю! Я очень тебе благодарна.

В ее взгляде было нечто такое… Позже я узнал, что это любовь. Благодарность — не любовь, хотя и она в ее взгляде тоже была. Это я узнал от доктора Блоуварда.

Мы прожили вместе три месяца. Она мне все больше нравилась, и эта симпатия делала меня рассеянным. Стало трудно сосредоточиваться на технике соблазнения, которую я использовал, чтобы кормиться. Я распустился и, признаюсь, стал слишком озабоченным и агрессивным: чуть не убил одну женщину из Лос-Фелица. Когда Эшли родила и отказалась от младенца, ее печаль и чувство вины передались мне. Мы становились чем-то вроде семьи, хотя и довольно странной.

Через несколько недель стало ясно, что ей пора уходить, как она обещала. Вернуться на улицу и торговать собой. Но мы оба промолчали: я — потому что заботился о ней, насколько это вообще было возможно, а она, как я потом узнал, — потому что целиком погрузилась в блаженство любви. В итоге она осталась.

Однажды вечером, когда я собирался выйти за пропитанием, она сидела на кровати, глядя, как я одеваюсь.

— Ты видишь во мне сестру, да? — Это не было вопросом.

— Не знаю… У меня никогда не было сестры. А ты видишь во мне брата?

Она захихикала:

— Наверно, сознание того, что тебе сотни лет, этому мешает, хоть ты и выглядишь не старше тридцати.

— О! Так ты мне поверила… А мешает ли это сознание видеть во мне потенциального любовника? — Мое неестественно спокойное сердце дрогнуло.

Она покосилась на меня:

— Я… боюсь думать о тебе так. Не знаю отчего. — Она немного повеселела. — А ты об этом подумывал?

Мне тоже полегчало.

— Ну да, конечно. А ты, значит, нет?

— Ох, черт! Да, думала. Я просто боялась… что-нибудь предпринять.

— Нам Хорошо вместе, да. — Это не было вопросом.

Она с готовностью закивала:

— Ага, очень хорошо. Но можно ли нам… знаешь… быть вместе? Вампиру и обычной девушке?

Я вдруг стал молодым, юность возродилась с желанием, какого я не знал никогда. Или однажды познал?

— Я не знаю, Эшли. Хочешь попробовать? — Пожалуйста, думал я, пожалуйста.

— А можно? Влад… Я не хочу уходить. Я хочу остаться с тобой.

— Эшли… — Я раскрыл объятия, и она тепло приникла ко мне.

Столкновение двух противоборствующих чувств, охвативших меня, оказалось почти непереносимым. Все месяцы, проведенные в одной квартире, мы держались достаточно отстранение, чтобы я мог сдерживать голод. Совладать с похотью было труднее. А теперь голод и глубокая страсть сражались за власть надо мной. У меня под носом пульсировала ее сонная артерия; розовая, нежная девичья кожа ярко, искушающе светилась. От ее запаха кругом пошла голова. Как долго я ничего не чувствовал, а теперь меня захватил вихрь эмоций.

— Поцелуй меня. — Она подняла ко мне лицо.

Из десны высунулись пищевые, резцы, и у меня потекла слюна, готовая смешаться с кровью. Я чувствовал, как впиваюсь взглядом в ее глаза, превращая из добровольной любовницы в беспомощную жертву. Неужели я никогда не смогу просто любить женщину?

Моя Эшли замерла, взяла меня за плечи и оттолкнула:

— Ты, поганец! Не позволю превратить себя в закуску! Я хочу, чтобы ты меня любил.

Какая сила духа! У меня и теперь кружится голова от воспоминаний. Прихоти князя тьмы не имели власти над этой смертной девушкой.

— Я знаю, Эшли. Но тело берет свое. Не представляю, что делать.

Она улыбнулась:

— Люблю, когда ты становишься растерянным мальчиком вместо великого всеведущего Дракулы.

— Вот и хорошо, можешь радоваться. Нет ли у тебя предложений, как нам справиться с этим… голодом.

Она задумалась, склонив набок красивую головку. Умная девочка.

— Ну, после еды тебе дня два больше не хочется. Почему бы тебе сперва не подкормиться… а там посмотрим.

— Блеск. Я пошел.

И я оставил мою Эшли на кровати дожидаться возвращения дружка.

Если бы я тогда знал то, что знаю теперь!

В кабинет доктора Блоуварда мы вошли два месяца спустя: оба несчастные и с желанием сохранить наш союз. На первой сессии говорила Эшли, у которой за спиной были годы опыта в руках мозгоправов.

Я сидел, разглядывая лысеющего солидного мужчину с настороженностью жертвы, а Эшли объясняла, в чем наша проблема.

— Ну, мы вместе около двух месяцев. Сперва было здорово. Фантастический секс, изумительная страсть и любовь… В жизни не знала ничего подобного! Мне еще нет восемнадцати, но я давно самостоятельная и три года как проститутка. Так что я вполне сознательно решила жить с Владом. Нам обоим приходится разбираться с багажом прошлого, но иногда кажется, будто мы увязли в цементе.

Алекс, как он просил его называть, обратил глаза-бусинки на меня и спросил, согласен ли я пока с оценками Эшли. Я кивнул.

— Вы больны, Влад?

Эшли подсказала:

— Да, по-моему, об этом тоже надо сказать.

— СПИД? — Алекс чуть нахмурился.

— Нет, он — вампир.

Она увидела в его глазах недоверие. Я чувствовал страх.

Он решил реагировать с иронией:

— И давно вы вообразили себя вампиром, Влад?

— Я был вампиром больше трехсот лет. Не помню свое детство и большую часть прошлого. Я понимаю, что испытываю вашу доверчивость, тем более что при вашей профессии вам приходится иметь дело с психопатами и шизофрениками, считающими себя теми, кем они не являются. Но уверяю вас, к своему огромному сожалению, я действительно вампир. — Я отвел взгляд. Не от стыда, а чтобы не видеть его усмешку.

— Вы забыли детство? — Я обернулся на вопрос, а он задумчиво поглаживал подбородок. — Что вы думаете о своих родителях? — Все мозгоправы похожи на землекопов, роются в грязных кишках психов за повременную оплату.

Так прошли несколько первых сессий. Эшли или я рассказывали о воспоминаниях детства, составляли хронику своего пути под уклон. Я быстро освоился, и Эшли увидела в этом благоприятный признак. Ее опыт терапии подсказывал, что если чувствуешь себя с психиатром неловко, толку не будет. Я безоговорочно доверял ее опыту.

На десятой встрече мы наконец рассказали о своих затруднениях. Мне самому хотелось выговориться. Совсем не похоже на меня, но я уже начал меняться.

— Дело в ревности. Видите ли, я часов в десять-одиннадцать вечера выхожу на охоту. Я не убиваю доноров уже сотни лет как, но мне приходится их соблазнять, чтобы добраться до сонной или другой подходящей вены или артерии. Эшли это не по душе, и я ее понимаю, но иначе жить не моту. Если я не раздобуду донора, останусь без пищи. А без пищи я долго не протяну. Эшли по вечерам пытается пополнить наши доходы, заманивая клиентов. Хотя я сознаю, что ее секс с другими мужчинами — своего рода спектакль, как и мои ухаживания, мне кажется, ей надо найти другую работу и сохранить себя для меня. Лично я, замечу, ограничиваюсь не более чем поцелуем и только если женщина сама этого хочет.

— Как вы смотрите на сказанное Владом, Эшли?

Она обхватила живот руками, а ноги у нее подергивались.

— Он довольно ясно выразился, не правда ли? И подумать только, что английский для него — не родной язык… — Она обожгла меня взглядом. — Да, он прав. Я ревную, и он ревнует. Мы не уверены друг в друге и не можем любить, как нам хочется. — Она расплакалась. — Помогите нам, Алекс! Я люблю его!

Я потянулся к ее руке, а она схватилась за мою и спрятала лицо у меня на груди. Несколько минут она всхлипывала, а я гладил ее по голове.

— Я вижу, что вы любите и заботитесь друг о друге. Нам нужно отделить то, что стоит между Владом и Эшли, от того, что объединяетнас. — Он объяснил, что нами владеют старые «записи» условных рефлексов и реакций, и показал, как можно от них освободиться.

Эшли понадобилось четыре года, чтобы понять, что она страшно боялась меня потерять и поэтому стремилась контролировать, и что мои похождения — лишь способ подсеть корову, и что за ее проституцией стоит обида и гнев, а не финансовые соображения. Когда она это поняла, все наладилось. В то время, когда я охотился, она начала посещать актерские курсы в местном театре, и ей стали давать роли.

Что до меня, мне понадобилось шесть лет, чтобы понять, что я жил, отрицая свои эмоции, и не имел самости, это, а следовательно, повода для самоуважения. Кроме того, я считал ревность Эшли несущественной, и у меня была склонность к антисоциальности. Помимо еды, секса и любви красивой женщины мне была нужна цель. Еще доктор предложил мне поискать другой способ получать кровь, который позволил бы выдвинуть на первый план наши отношения, а проблему питания отодвинуть на второй.

Казалось, после семи лет, проведенных вместе, между мною, князем тьмы, и Эшли Джилберт могли возникнуть серьезные отношения. Все было изумительно. Эшли предстояло сыграть главную роль в телесериале, а я стал чтецом в Институте Брайля. Я чувствовал, что живу полной жизнью, как и она, а нашу любовь обновляли страсть и привязанность.

Эшли быстро стала звездой. Мы договорились, что она не будет никому говорить о нашей связи. Поэтому каждому молодому балбесу и нечистоплотному женатику в городе она представлялась лакомой добычей. Она сопротивлялась, но для удовлетворения любопытства требовалось объяснение стойкости. Без него это поклонников не могло смириться с отказом. Таблоиды развлекались догадками о ее сексуальных предпочтениях, и вскоре ей пришлось добираться домой обходными путями, то и дело меняя их. Все это ее выматывало, но Эшли оставалась мне верна. Почему-то меня это обижало, а со временем даже стало сердить. Она часто жаловалась, что слишком устала для занятий любовью, а из-за перемены ее цикла «сон — бодрствование» мы все чаще разлучались. Я страдал молча: она меня любила, а я уже не мог существовать без нее.

Она почувствовала тревогу в моей душе и сердце и уговорила снова пойти к Алексу. Пристыженный, но полный решимости не потерять мою даму я покорно записался на девятичасовой прием.

Алекс слушал меня увлеченно, как никогда. Эшли сказала, что пошла бы со мной, но очень устала. Алекс заявил, что мне лучше поработать самостоятельно, а в критический момент она подключится. Он верил в ее искреннее желание спасти наш союз. Итак, я стал ходить один.

Какая ошибка! Я погружался в психику самого извращенного психопата, какого знал мир. Алекса это воодушевляло, а меня все более угнетало.

— Когда меня покинет меланхолия, Алекс? Зачем я нужен Эшли, если, когда не сплю, бессмысленно слоняюсь по дому, а сплю чуть не круглые сутки?

— Владди, депрессия — это ущелье на дороге жизни. Вы с Эшли вместе преодолели крутые горы. Сейчас она продолжает подниматься, но и на ее пути встретится депрессия, Ты. мой друг, сейчас проходишь стадию, когда новое знание погрузило тебя в мир, где все кажется незнакомым. Ты еще не знаешь, куда идешь, но прошлое осталось позади. Доверься времени, рано или поздно начнется новый подъем, на новые высоты.

— И долго мне тащиться по этомуущелью?


Он сочувственно хихикнул. Если я издевательски повторял его собственные слова, он всегда принимал это за шутку.

— Если тоска не пройдет через год, я посоветую трициклические антидепрессанты. Они могут снять дисфорию.

— Простите мое невежество, но не лучше ли мне попринимать антидепрессанты сейчас, пока депрессия еще свежая?

Он снова хихикнул:

— Дорогой Влад, тебе не стоит бежать от негативных чувств. Они не менее ценны, чем позитивные. Те и другие способствуют росту, все до одного. Разве ты не радуешься проявившейся наконец эмоциональности?

Я поймал себя на том, что разглядываю его шею, на которой под толстой кожей бился пульс.

— Честно говоря, нет. И я боюсь, что Эшли меня бросит, если я останусь, как она говорит, «засасывающей воронкой негативизма».

Алекс задумался. У него была привычка устремлять на меня отсутствующий взгляд, а его аналитический ум работал всегда. Работал.

— Это выражение… «засасывающая воронка». Она признается в своей зависимости от твоей депрессии. Скажи ей, что я хочу видеть ее на следующем приеме, даже если ей придется выпить целый галлон кофе.

Эшли пыталась отговориться тем, что опасается нарушить цельность роли своей развивающейся личностью. Но все же пошла. Мы снова перешли на еженедельные сессии с бесконечными и острыми спорами дома. В нашей речи изобиловал психологический жаргон.

Годы любви и терапии. Сериал, в котором играла Эшли, сняли с производства, и у нее развилась анорексия. Моя депрессия не поддавалась лекарствам, между тем как Алекс старел, толстел и богател на нас. Он даже положил Эшли на месячный курс лечения пищевых нарушений, а я в эти дни кровожадно прочесывал город. К ночи я терял контроль над собой.

Развитие стало моей погибелью: у меня развилась декомпенсация. Дракула не создан для рефлексии. Вина и раскаяние поселились во мне, как паразиты, и высасывали желание жить. Меня терзал гнев на собственное невежество.

В свой двадцать восьмой день рождения Эшли заявила, что выглядит как нельзя лучше, и спросила, не буду ли я любезен жениться на ней. Я захлопал глазами. Она знала, что я не могу жениться и не стану. Я работал с этой навязчивой фобией перед ее днем рождения.

— Нет-нет, Влад, ты не понял. Я хочу, чтобы ты напился моей крови и дал мне напиться своей. Я хочу остаться с тобой навечно. — Она взяла меня за подбородок и взмахнула ресницами. — Кто знает, сколько времени уйдет на курс терапии для разрешения всех наших проблем?

Я вывернулся из ее рук:

— Господи, Эшли! Как тебе пришло в голову провести вечность с депрессивным типом? Меня утешает мысль, что однажды смерть освободит тебя от этого бремени, если даже ты не оставишь меня раньше.

— Забрось подальше свой ветхий мешок душевных мучений и взгляни на меня.

Я взглянул.

— Я тебя люблю. Я всегда тебя любила. Ты не навечно в депрессии. Так сказал Алекс.

Мне против воли пришлось ее поправить.

— Он сказал, что месяц депрессии в году — обычное явление для тех, кто пережил насилие, страдание или другую травму. Любимая, я старше всех психологических тестов на свете, а это значит, что моя депрессия может затянуться на десятки лет.

— Ну и что, если я хочу работать над ней вместе с тобой?

Я вдруг почувствовал, что устал работать над собой и искать себя. Я так и не нашел в себе ничего, стоящего радости. Ее энтузиазм порождали возможность смерти и упрямая вера в нашу любовь. Я никогда еще так сильно не любил ее, как сейчас.

— Ялюблю тебя, Эшли, но, боюсь, люблю слишком сильно, чтобы позволить навеки запереть себя в мрачной пещере. Я скорее расстанусь с тобой, чем решусь на такое. — Я тотчас раскаялся в сказанном. Как можно было не заметить манипуляции? Она бросалась в глаза!

— О, Влад, ты такой благородный. Но я хочу стать бессмертной. Пожалуйста! Я не шучу. — Она обхватила наманикюренными пальчиками безупречные бедра.

Через три сеанса я позволил себя убедить, хоть и не был в восторге от перспективы вечности вдвоем. Мы вместе отправились домой, где Эшли подготовила роскошные декорации для сцены Великого Соблазнения. Ей хотелось возродиться в роскоши.

Нас ожидали тысяча свечей, двадцать горшочков с курящимися благовониями, шелковые простыни и стол с изысканными сластями. Едва приступив, я понял, что все не так и что мои проклятые эмоции не вспыхнут, позволяя и мне ощутить это великолепие. Эшли же, напротив, была пылкой и страстной.

Когда все кончилось, мне вдруг захотелось посмотреть в лицо восходящему солнцу. Эшли некоторое время была совсем плоха, но, как я и ожидал, быстро оправилась. Ждал я и того, что бессмертие ее изменит. Только не представлял, с какой скоростью произойдет эта метаморфоза.

Не прошло и недели, как она позвала меня в спальню, где раскинулась на постели во всей скучающей бессмертной красе.

— Ты мне больше не нравишься, Влад. Скулишь, хнычешь, без умолку твердишь, как тебе не хватает себя прежнего. Мне тоже его не хватает. Поэтому я ухожу. Хочу найти кого-то, кто мог бы вместе со мной чувствовать радость жизни и улыбаться. Я столько лет не слышала твоего смеха!

Не могу сказать, что был ошеломлен. Я подозревал, что такое случится. Попытался бессмысленно усмехнуться — не удалось, как и наша любовь.

Чего я не ожидал, так это того, что ее уход будет для меня как кол в сердце.

Алекс продолжал лечить мою тоску, а я все больше терял желание лечиться. Он пытался поместить меня в психиатрическую больницу. Пришлось напомнить, что я могу быть опасен для других пациентов и рискую себя разоблачить. Он отступил.

Вы понимаете, да? Одно из самых завораживающих чудовищ мира, я стал жалким скопищем неврозов и патологий, а передо мной лежала, по всей видимости, бесконечная дорога к малой толике покоя и цельности. Даже аппетит потерял. Что толку? Я больше недостоин своей легенды.

Когда я уйду, прошу не рассказывать о моем падении и кончине Дракулы, перед которым и поныне восторженно трепещет мир. Не убивайте память обо мне!

Я покидаю мир без сожаления и спокойно. Напоследок я записался на прием к доктору Алексу Блоуварду и рассказал ему о своих планах. Он исполнил долг врача и настоял на помещении меня под наблюдение ради моей же безопасности. Когда он потянулся к телефону, чтобы вызвать «скорую», я порвал ему глотку и выпил досуха.

Приговоренным к смерти на завтрак всегда подают то, чего они просят, а я ничего другого не пожелал бы.

Загрузка...