Дракула

ПОЛ МАКОУЛИ Худшее место на земле

Камера квадратная, двадцать на двадцать футов, оконце под потолком забрано прутьями и сеткой. В центре — разгромленный кинопроектор: кишки-кабели наружу, объектива нет. На грязном бетонном полу плещется, собираясь в углу, жижа из канализации, стены из шлакоблока в черно-зеленых спиралях наростов и грибков. В одном месте на полу запеклась кровь. Гарри Меррик чует ее резкий запах, похожий на вонь тухлого мяса, и свежую кровь у себя на одежде. Скверное место, но после адского погреба барака А оно как пентхаус отеля «Хилтон».

— Ты теперь политический, — говорит одна из охранниц.

Ее блестящая черная кожа вздулась и пожухла, как у покойницы день примерно на третий. Иглы вылезли из шеи и подбородка, верхнюю губу царапают желтые клыки. На ней хаки и очки с зеркальными стеклами. Взявшись за рукоять М-16 неуклюжими когтистыми лапами, она целится в Гарри, пока санитар дрожа берет у него кровь. Санитар провонял страхом. С третьей попытки он находит вену. Он еще тянет в шприц темную жидкость, а синяк на запястье уже начал бледнеть и пропадать. Санитар сует шприц в ведерко со льдом и убегает под насмешливые выкрики охраны.

— Зря вы это, — говорит Гарри. — Она теряет силу, как только выходит у меня из тела. Превращается в черный порошок через несколько минут. Кровь — штука непростая.

— Она нам для магии нужна, — говорит охранница. — Для черной магии.

Ее напарница, такое же чудовище, отмыкает наручники, которые Гарри мог бы разорвать, слегка шевельнув запястьями. Но между дверью и свободой слишком много собак и надзирателей, и некоторые такие же сильные, как и он.

Женщина-конвоир облизывает клыки, на деснах ранки. У алого языка — раздвоенный кончик.

— Граф скоро тобой приходить, — сообщает она. — Тогда мы, может, тебя на кол и голову отрезать.

— Жду не дождусь, — говорит Гарри, разогнувшись. Ошибка: конвоир перехватывает автомат и тычет им ему в поясницу. Гарри послушно сгибается и удостаивается удара по голове.

— Скотина, — произносит охранница. — Маньяк. Кровосос.

Кто-то из людей вешает на стену распятие. Потом дверь запирают на два засова, и Гарри остается наедине со своей виной.

Впервые он услышал о графе за месяц до ареста. В тот день он ходил на почти опустевший рынок за свежей рыбой и овощами для кухни своего бара. Война, долго бывшая лишь новостями с южных границ, докатилась наконец до столицы. В ее авангарде шли толпы беженцев.

Повстанцы пересекли границу двумя месяцами ранее. Они с ходу взяли железные рудники и медленно двинулись по направлению к озеру Альберта и столице. Сначала наступление подчинялось строгому плану. Повстанцы вступали в очередной город, останавливались, чтобы закрепиться и перегруппироваться, и только потом двигались дальше. Но недавно их силы разделились на две неравные части. Организованное меньшинство возглавлял принц Маршалл, ехавший в джипе с телефонной трубкой в руке, чтобы рассказывать о своих успехах ВВС и расстреливать тех, кто останавливался пограбить. Дело пошло быстрее. Раньше в столице хватало еды для тех, кто мог заплатить назначенную цену, и желательно долларами, но теперь даже запасы риса и маниоки подходили к концу.

Гарри Меррик изо всех сил старался удержать свое заведение на плаву, хотя дороговизну военного времени приходилось покрывать из неприкосновенного запаса. Важно было держать марку. Бар служил убежищем для Гарри вот уже тридцать лет. Туда любили заглянуть эмигранты и дельцы, бюрократы и армейские чины из клики президента Вея. Шлюхи там были здоровые и молодые, спирт не разбавляли, и Фрэнсис, повар из племени фела, готовил божественно. Но армия, состав которой с начала гражданской войны комплектовали все больше из соплеменников президента, начала аресты мужчин-фела — оба командира повстанцев, принц Маршалл и Левитикус Смит, были фела. Когда схватили и расстреляли двоих дядьев повара, тот отказался ходить за покупками, и Гарри пришлось делать это самому.

Продовольственный рынок столицы — лабиринт будок под жестяными козырьками — располагался недалеко от паромной переправы. На другой стороне набережной стоял Национальный банк в восемь этажей — самое высотное здание в республике. Обычно жизнь на рынке кипела от рассвета и до заката, но с недавних пор большая часть будок опустела, а в остальных взять было особо нечего. Гарри, прячась за темные очки и широкополую панаму от утреннего солнца, как раз торговался из-за клетки тощих кур, когда подкатил грузовик военных.

Департамент общественного надзора поддерживал в городе невысокий, но постоянный уровень террора, с тех пор как мятеж пять лет назад привел к власти президента Вея. Даниель Вей был тщеславным, малограмотным выскочкой с комплексом неполноценности под стать его же жадности и готовности к беспощадным интригам. Он поубивал всех своих товарищей-конспираторов в суматохе после переворота и вступил на должность пожизненного президента, хотя в армейской иерархии не поднялся выше сержанта. Он одного за другим убрал чиновников и министров, оставшихся от прежнего режима, и заменил их грубиянами из родной деревни. Верховного судью расстреляли на заседании, министра обороны и двух генералов нашли в обломках вертолета, который подстерегла самонаводящаяся ракета на границе. Владелец телеканала взлетел на воздух вместе с автомобилем — бомба убила еще шестнадцать прохожих и ранила полсотни. Видных бизнесменов убирали с конфискацией. Мелкая сошка вроде Гарри платила налоги напрямую сборщику, который появлялся каждую неделю и знал удивительно много о бухгалтерии закусок и вин.

Для африканской страны начала восьмидесятых, после смены власти, все это было в порядке вещей, но, когда на юге объявились повстанцы, в армии начался отдельный террор. Солдат, родом из восставших племен, разоружили и согнали в лагеря. Сотня погибла, пытаясь вырваться из бараков. На перекрестках начали появляться трупы, сидевшие, зажав головы между колен. Никто не смел убрать их оттуда. Миссионера застрелили в церкви за то, что он дал приют семьям двух пропавших офицеров. На выездах из города поставили КПП, где подозрительных останавливали и отводили туда, откуда те уже не возвращались.

Несмотря на террор армии, с одной стороны, и клешни, в которых две колонны повстанцев сжимали остаток страны, с другой, большинство знакомых Гарри по гольф-клубу, местному заповеднику для иностранцев со средствами, считали, что президент выкарабкается. Их капиталы теперь почти совсем перетекли в карманы новой элиты, экономика страны стремилась к нулю, но они, как безумные игроки, продолжали метать кости. Сам Гарри думал, что президент умнее, чем выглядит. Даниель Вей, может, и был хвастуном с манерами козопаса, явившегося покорять большой город, но он точно не дурак. Притворяясь невеждой, он знал, чьи советы слушать, и всегда делал вид, что уважает мнение старейшин родного племени. Однако в последнее время он как будто стал выпускать рычаги. Несколько ночей назад он появился на телеэкране с заявлением, что бойня в лагере — дело рук повстанцев, чему не поверил никто.

Стоило грузовику притормозить у обочины, как толпа расступилась. Это был десятитонный «бедфорд» с тяжелой решеткой на радиаторе, кабина и брезентовый колпак в защитных кляксах. Солдаты выпрыгнули из кузова, стащили оттуда за руки и ноги тело мужчины и плюхнули его в бак возле пустой мясницкой стойки. Грузовик тронулся, солдаты, свисая с бортов, хохотали и палили в воздух из М-16, хотя так называемая праздничная стрельба была, строго говоря, запрещена как растрата патронов.

На трупе были только рваные брюки. Очевидно, что его избили, а потом прострелили затылок. Железный прут торчал из груди, кисти рук и ступни отсутствовали. Что-то жуткое творилось с челюстью: казалось, ее сломали и вытянули, а потом загнали колючки желтого цвета через щеки в десну. Толпа, бормоча, обступила исковерканный труп. Гарри с отвращением протолкался наружу и оказался нос к носу с журналистом-французом по имени Рене Санте.

Как обычно, Санте был в курсе всех событий. Неутомимый, он работал на полдюжины газет и одну крупную телесеть в Штатах.

— Прошлым вечером я был на приеме для оставшихся послов, — сообщил он. — Президент по такому случаю облачился в сержантскую форму со всеми регалиями, которыми сам себя наградил. Перед десертом он произнес речь. Сказал, что приготовил повстанцам сюрприз, какого они не ждут. Есть мнение, что он хочет полить напалмом деревни на линии фронта. Еще сказал, что дефицита нет, в недостаче виноваты расхитители и он скоро арестует всех воров. Потом он съел ложку десерта и ушел. Скучает он на этих приемах, друг мой. Я уже штук двадцать посетил, и ни разу мы не добрались до десерта. Мороженое, между прочим. Я его месяц не ел.

Санте понизил голос.

— Я думаю, ему конец. Говорят, он вызвал наемников, а это всегда крайняя мера. Люди их не любят, чересчур похоже на колониализм, и потом, они иногда выходят из-под контроля.

Гарри и Рене Санте сидели в бистро на другом конце рынка. Репортер поцеживал из пивной банки, Гарри, как всегда, заказал чай со льдом, который не пил, а только прикладывал ко лбу. Он рад был, что Санте щебечет о том о сем, — это отвлекало от воспоминаний о трупе, который наводил на неприятные мысли. Солнце поднялось выше, и блики света в очках жгли, как плавленое серебро. Обнаженная кожа уже покраснела и начала болеть.

— У меня в баре пил один из CBS, — сказал он.

Санте энергично кивнул. Это был коротышка, вечно бодрый, в видавшей виды куртке для сафари с карманами, полными пленки, аудио, батареек. Его три фотоаппарата отдыхали на хлипком столике. Он радовался, что ухватил сцену с телом, — такое можно продать в «Пари матч». «Вот вся суть африканской ситуации, — подумал Гарри. — Армия и журналисты жиреют на этом кошмаре, а остальные — кому как повезет».

— Знаю я этого парня с CBS, — сказал Санте. — Он только что вернулся от Левитикуса Смита. Смит говорит, война кончится через шесть месяцев. Он хочет быть президентом два года, а потом подумает о выборах. Уезжать тебе надо, друг мой.

— Мне и тут хорошо.

Сразу после переворота Гарри подумывал бросить бар и начать заново в другом месте, но все быстро утряслось. Люди живут привычками. Всплеск активности в обществе сначала переворачивает их шаткие общественные институты, но потом они возвращаются к старым методам. У них нет терпения, они не умеют смотреть вперед, видеть долгосрочную перспективу. Они однодневки и понимают только то, что под самым носом… Гарри будет легко прятаться, пока люди тасуют факты так, чтобы подальше задвинуть реальность.

Даже те, кто зарабатывает своим умом, как этот Санте, не умнее. Он считает Гарри кем-то вроде попутчика, не то чтобы союзником или другом, но кем-то, у кого есть интерес к фактам и слухам, благодаря чему они оба умудряются выживать. Для Гарри журналист не был ни добычей, ни угрозой. Гарри не желал его крови, но Рене и просто фонтанирует благими намерениями.

— Я видел что-то новенькое, — сообщил он, придвигая стул. — Перед казармами. Четыре человека на кольях.

Гарри подумал было, что Санте имеет в виду обычай выставлять тела расстрелянных в назидание остальным. Дня два назад дюжину неугодных развесили на фонарях вдоль главной улицы в бизнес-квартале. Таблички на груди объясняли, что это саботажники.

— Нет-нет, — сказал Санте, — тут другое.

Эти колья футов восемь длиной, острые с одного конца. Их подняли и посадили на колья так, чтобы они воткнулись им — как это называется? — в задницу. Одного прямо проткнуло насквозь, до груди. Это были офицеры. Я узнал там одного майора. Говорят, так приказал новый советник президента, наемник. Его зовут Граф.

Никто не заходит к Гарри десять дней.

Решетка на окне — с серебряным напылением. Он сильно обжег левую ладонь. Старая рана в боку, между четвертым и пятым ребрами, откликнулась тотчас же.

Время от времени охрана приносит овощной суп, чесночный. Еще одна такая же глупая попытка задеть его, как и распятие. Гарри уже сорок лет обходится без пиши.

В бараке А ему удалось попить немного из одного умирающего пленника, прежде чем охрана выволокла его из камеры, но через несколько дней жажда начинает возвращаться. В первую ночь он ловит крысу, но затем те настораживаются, хотя по бараку А рыскали свободно. Тараканы и сороконожки чуть притупляют жажду, если их жевать по горсти зараз, высасывая искорки жизни и сплевывая хитин, и все-таки боль не уходит, тихо вгрызается в желудок. Кости кажутся хрупкими, полыми внутри. Он делает зарядку. Мускулы работают вяло, ползут по мертвым костям, как обрывки савана, но ему важно держаться в форме. Кто-то превращает людей в нежить, создает ядро армии из вампиров. Это Граф, советник президента. Гарри преследует кошмарное подозрение, что он знает, кто Граф такой, но он гонит эти мысли прочь. Скоро все станет ясно.

В углу, подальше от горячих, обжигающих лучей африканского солнца, он спит большую часть дня, глубоко погрузившись в черную дрему без сновидений, — колени прижаты к животу. В забытье ему не нужно думать о том, что он сделал с двадцатью заключенными в бараке А. Не нужно думать о прошлом. Но все же он слабеет час за часом. Ему нужна жизнь в горячей, соленой, сладкой человеческой крови. Даже во сне он чувствует алые волны, бегущие в телах охраны и здешних пленников — каждое тело будто подземное море. Из-за жажды его чувства обострились. Он слышит беспокойное шуршание крыс за стеной, болтовню и смех надзирателей, вздохи, стоны и хрипы пленников барака А, музыку из приемника в старой гимназии на другой стороне комплекса, где отдыхают офицеры, и царапание падальщиков по шиферу крыши. Каждую ночь двух-грех заключенных пытают, пока они не сознаются во всем, что им приписывают военные, — а сознаются, покричав и помолив о пощаде, все, Гарри слышно каждое слово. Потом их выводят на беговую дорожку за тюрьмой, в безжалостном свете прожекторов на вышках ставят на колени, лицом к проволочной ограде, и офицер каждому пускает пулю в затылок. Или же их сажают в грузовик, чтобы отвезти куда-нибудь в людное место и посадить на кол для устрашения масс. Гарри все слышит: и тревогу столицы вдалеке, и треск автоматных очередей, и разрыв снарядов гаубиц в пригородах, где две группировки повстанцев теснят армию с запада и с востока.

И на десятую ночь, точно в полночь, до него доносится шелест шин лимузина перед зданием тюрьмы. Охрана, суетясь и спотыкаясь, торопится принять должный вид. Мерные шаги пересекают дорожку, спускаются по ступенькам, идут по коридору к его камере, и тяжелая тень будто ползет следом, ближе и ближе, как грозовой фронт над саванной. Гарри трепещет, это копия страха, того самого, которым крысы в бараке боятся жуткого зверя, то есть его… Бум-бум — шаги грохочут в голове, а потом дверь распахивается, как все могилы мира на Страшном суде, и Граф вступает в камеру, разом подчинив себе все пространство, и между ним и Гарри — только сломанный кинопроектор.

— Ух, ух, чую человечий дух, — говорит темная фигура. Звучный бас заполняет камеру, резонирует в пустых костях Гарри. — Англичанин, не иначе.

Сажание на кол сделалось главной формой публичной казни. Перед почтой, вдоль площади между президентским дворцом и краем парка Национального освобождения, у входа на паром. У терминала сажали на колья с округлым концом, и, когда Гарри проходил мимо, двое или трое из жертв были еще живы и вопили, умоляя убить их. Никто не посмел подойти к кольям из-за солдат, куривших, пивших пиво и игравших в карты тут же на земле.

Гарри уже видел такое, давно, после своего превращения. Партизаны из цыган-секеев сажали на кол каждого немца, живого или мертвого, что попадал к ним в руки.

К этому моменту уже все знали, что президент отказался от советов старейшин своего племени в пользу таинственного Графа — по слухам, то ли поляка, то ли восточного немца. Говорили, что Граф вызовет в страну коммунистов, чтобы очистить юг от повстанцев. Президент якобы открыл свои швейцарские закрома, чтобы платить за вертолеты, танки Т-45 и «стингеры». Дружки Гарри по гольф-клубу начали менять свое мнение. Они не желали, чтобы президент выиграл войну ценой поворота к красным, хотя становилось ясно, что без внешней помощи, да еще и с межплеменной грызней в армии, он вряд ли мог рассчитывать на победу.

Тем вечером, когда Гарри увидел людей на тупых кольях, Рене Санте сообщил ему последнюю скандальную новость. Супруга президента сбежала в Англию вместе со свитой. На контроле оказалось, что ее чемоданы набиты валютой и драгоценностями. Канадский экипаж отказался вылететь, потому что им не заплатили.

— А то президент полетел бы следующим рейсом, — хихикнул Санте.

Гарри слушал вполуха. Он был не так уверен. Ничего удивительного, что жена президента сбежала, пока могла, хотя была тщеславной дурой, так и не освоившейся в роли первой леди. Однажды — эта история вошла в анналы сплетен — она созвала посольских жен на обед. Еды не приготовили, зато хватало джина и виски, которым женщины и отдали честь. Шестерка солдат в камуфляже наяривала регги в оглушительных децибелах. Жена президента похвасталась перед гостями комнатами во дворце и видом на сады с балкона, а потом объявила, что «сейчас мы потрясем задницей». Посольские жены пытались не отставать в этом процессе от хозяйки, но через два танца их выпроводили вон и больше не приглашали.

Но президент слишком любил власть, чтобы спасаться бегством. Гарри не боялся коммунистического переворота или победы повстанцев, его беспокоил загадочный Граф.

Худшие подозрения подтвердились, когда через несколько ночей в бар вошел офицер департамента общественного надзора. Гарри сидел, как обычно, в дальнем конце стойки — малокровного вида фигура с серебристыми волосами в белой хлопковой двойке и черной шелковой рубашке. Джин-тоник выдыхался на стойке перед ним. Плотная масса бизнесменов, сутенеров и шлюх расступилась перед вошедшим. Уродливый, с квадратными плечами, он направился прямиком к Гарри. Его бритый череп над воротником чистенького костюма цвета хаки вспыхивал в свете флюоресцентных ламп, «узи» и очки с зеркальными стеклами дополняли наряд. Сенегальский ансамбль на сцене умолк, потом подтянулся, не спуская глаз с офицера. Танцовщица го-го в позолоченной клетке последовала их примеру.

Гарри заказал ему выпивку — двойной «Джонни Уокер» со льдом. Он ждал обычного неуклюжего наезда, от которого легко было откупиться, заплатив чуть-чуть сейчас и сдав рэкетира шефу полиции завтра, или попытки сбыть кокаин, но офицер не притронулся к виски. Он наклонился к Гарри и оскалил острые зубы. Клыки были изогнуты, как у кобры. Тогда же Гарри сообразил, что он не дышит.

— Вами интересуется Граф, мистер Меррик, — сказал офицер. — Он считает, что вы родственники.

После этого он плюнул в стакан и вышел.

Гарри закрыл бар пораньше, собрал чемодан и велел одному из своих ребят отвезти его в аэропорт. «Боинг-747» «Эр Гвинеи» улетал поутру, и он подкупит кассиров, чтобы получить место.

Он добрался до второй рогатки. На шоссе в аэропорт, в полночь, в лучах фар и отблесков костра из пропитанных нефтью тряпок, показался вставший поперек дороги БТР. Из темноты материализовались силуэты. Казалось, они соскользнули с пальм вдоль дороги. Шесть женщин в плохо сидящих хаки с автоматами и мачете. Сначала Гарри показалось, что на них маски с красными глазами и клыками на челюстях. Потом он услышал, как кричит водитель.

Они набросились на парня сразу, трое рвали куски из живого тела, как шакалы, заталкивая мясо в рот. Гарри бросился наутек, но женщины были быстрее и сильнее смертных. Они связали ему запястья куском провода и отвезли в охранный комплекс на дальнем конце парка Национального освобождения. В колониальные времена дочки белых хозяев играли там в теннис. Гарри швырнули в камеру, полную заключенных.

Тогда это и произошло.

Граф сметает проектор, как папье-маше, и тот разлетается на части у стены. Гарри прижат под окном к грязным шлакоблокам. Лунный свет из-за плеча выделяет тонкие, как острие ножа, и белые, будто кость, черты Графа. Ноздри на его длинном носу аристократа вздрагивают. Он произносит:

— Англичанин, но с цыганской кровью.

Кто-то вошел в комнату сразу за Графом, но Гарри видит его только теперь, как будто он прятался в громадной тени Графа.

— Как я и сказал, хозяин. Секеи, это их линия. Прямой наследник.

Это говорит низкорослый, лысый человечек в зеленом халате хирурга. За толстыми стеклами очков его глаза поблескивают красным цветом.

— Я думал, они все погибли, — мурлычет Граф.

Один шаг, и Гарри поднят на воздух. Он чувствует, как посеребренные прутья решетки опаляют волоски у него на шее, и видит лишь белое лицо Графа.

— Скажи мне, малыш, как такое ничтожество оказалось среди моих детей?

В первые дни после ареста Гарри надавал себе много клятв и обещаний. После того, что случилось в бараке А, он их повторил. Перед реальностью Графа все они тают, как лед на солнце. Красные глаза вытягивают из него слова правды. Он бормочет о том, как падал сквозь ночь в Югославии. Он вспоминает, как едва не умер и как его спасли.

В 1943 году Гарри Меррику было двадцать три года. В частях особого назначения ВВС он был лейтенантом, специалистом-подрывником. Его отправили за линию фронта, чтобы высадиться в тылу врага, но маленький самолет заметили с земли и поприветствовали ураганным огнем из пулеметов. Случайная пуля перебила топливную трубу. Пилот погиб, Гарри был ранен. Он выпрыгнул из самолета и тут обнаружил, что пуля, раздробившая его левое колено, заодно пробила парашют. Гарри пронесся сквозь ледяную ночь и рухнул на верхушки елей, а с них в сугроб, весь истерзанный, истекающий кровью, при смерти.

Тогда пришли они. Красивые, сильные люди, быстрые и смелые, как волки. Они перебили патруль из сербов, искавший Гарри на горном склоне, они подобрали его и принесли к себе в пещеру. Какая-то девушка полоснула себя по запястью, и он выпил ее крови, едва соображая, что делает. Ему казалось, это его невеста, Катарина. Он умер и воскрес.

— Дети ночи, — поддакивает гном в халате. — Видишь, хозяин? Видишь?

— Не перебивай, болван. Ну же, малыш. Что с ними стало?

Они звались детьми ночи. Они пришли из Румынии, так они сказали, из места под названием перевал Борго. Им пришлось бежать от погромов шестьдесят лет назад, и теперь они сражались с фашистами, потому что тысячи их братьев и сестер из людей погибли в лагерях смерти. Они были вампирами, но также и цыганами. Ева, спасшая Гарри, сказала, что две крови, цыганская и та, которую они унаследовали от своего темного отца, смешались в них и дали двойную силу. Ей было за сотню, но из-за тонких девичьих черт и водопада черных волос казалось, что восемнадцать. Она была легкой, как ветер, и на бегу звала волков окрестных гор. На железном прикладе ее «Штурмгевера-44» было сорок насечек, по числу убитых немцев.

После своего воскрешения Гарри сражался бок о бок с Евой и ее отрядом. Цыгане предпочитали тактику точечных ударов и засад. Гарри умел блокировать дороги минимумом взрывчатки. Они убивали без всякой жалости, но не пили кровь врагов, сажали на кол трупы и раненых в знак мести. Они кормились вместе с волками, загоняя оленей и кабанов, боролись с ними зубами и ногтями, пили горячую кровь, но не убивали. То была хорошая, чистая жизнь. Их было восемь: Ева, Мария, Иллеана, Йон и Меньшой Йон, которого еще звали Саву, Мирча, Виорел и самый старший из всех, хотя выглядел он ровесником Евы, — спокойный сероглазый Петру, умевший превращаться в волка. Их всех убили. Один Гарри уцелел.

Это случилось в последние дни войны. Стояла жара, и короткие летние ночи стесняли их действия. По дорогам к северу шли и шли машины. В воздухе пахло победой: на юге каждую ночь сверкало и грохотало, это союзные самолеты сбрасывали бомбы на головы отступающим фашистам.

Днем, когда дети ночи спали, пришли крестьяне. Их было двадцать или тридцать, этих хорватов, бывших союзников, отчаянно испуганных, в драной форме всех видов, вооруженных чем попало, вплоть до кос и вил. Один приволок древний мушкет. Но у большинства были винтовки и серебряные пули. Они знали, с кем имели дело. Гарри спал в дальнем конце пещеры, ему, как новорожденному, труднее всего было выдерживать солнечный свет. Когда люди с криками хлынули внутрь, серебряная пуля пробила ему бок. Вне себя от боли, он рванул сквозь строй нападавших, помчался сквозь обжигающий воздух и бросился с утеса, перестав катиться только в кустах в тени елей, которые росли прямо на камнях.

Через три дня его кости срослись (рана в боку не заживала и сочилась чем-то вязким и черным), и тогда он вскарабкался на утес и нашел там почерневшие тела, вздернутые на колы. Голов не было. Казалось, трупы побывали в плавильной печи, солнце выжгло их до кости. Ева, Мария, Иллеана, Йон и Меньшой Йон, которого еще звали Саву, Мирча, Виорел, спокойный сероглазый Петру. Узнать их было невозможно.

— Они были сильными, — говорит Граф. — Мои дети. Какую музыку они устраивали в горах!

— Слушай хозяина, — велит Гарри коротышка. Его язык черного цвета и слишком длинный, левая рука иссохла, пальцы срослись вроде клешни. Граф дает ему оплеуху, и тот взбегает на стену, чтобы увернуться. — Хозяин — великий человек, а со мной станет еще более великим.

— Мои дети были прекрасны, — говорит Граф. — Мои невесты были ламии, перед которыми не устоял бы самый верный христианин, перед детьми ночи никто не мог устоять. Даже английская роза, которую я сорвал, была прекрасна, хотя и холодна. А теперь моя кровь производит только бесплодных уродцев. Но скоро все вернется на круги своя.

— Вернется, — поддакивает коротышка и лезет на потолок. Он болтается вверх ногами и заглядывает Графу в ледяное белое лицо. На руках и ногах у него когти как ножи. — Кровь хозяина пострадала, но я ее очищу.

Граф смахивает его в сторону, и он вылетает за порог и врезается в охрану. Граф переводит свои красные глаза на Гарри, который пытается, но не смеет ответить тем же.

Голос Графа угрожающе ласков.

— А ты, дитя? Что ты здесь делаешь, зря тратишь свой дар? Почему ты притворяешься тем, чем был когда-то? Поднимись над людьми, прекрасный и ужасный! Или ты трус?

— Просто стараюсь выжить, как все, — говорит Гарри.

Граф смеется:

— Хватит глупостей. Собираешь золото, пьешь кровь шлюх. Кого ты породил? Где твой клан? Ты боишься, что не сможешь управлять ими? Я тебя научу!

Гарри качает головой. Он однажды уже пытался обрати, кое-кого. Зря.

— У вас, англичан, нет сердца. Нет страсти. Но я научу тебя. При жизни я повелевал тысячами. Я гнал турок с поля боя. Я был так силен, что смерть не могла взять меня. Я приказал ей убираться. А после жизни я стал еще сильнее. У меня были тысячи преданных детей.

Граф умолкает. Он переживает прошлое.

— Все будет как тогда, — говорит коротышка. Он прокрался обратно в комнату, как верный пес после взбучки. — Я обещаю.

— Он изменяет нашу кровь своей генетикой, — говорит Граф, кивая на того. — Говорит, что может вылечить меня. Ему нужно только много золота и немного времени.

— Наука стоит денег, но может очень многое, хозяин. Как только я пойму, как кровь постаниматов влияет на ДНК живых, я смогу разобраться, что пошло не так. Я все исправлю.

— Дело в серебре, — говорит Граф. — Они отравили меня серебряным колом, но убежали, не закончив. Трусы! Но я выжил. Ушли десятилетия, но я восстановился. Значит, я победил, но их яд еще в моей крови.

Гарри понимает, о чем он говорит. После гибели детей ночи он провел в спячке три года, пробуждаясь, лишь чтобы питаться примерно раз в месяц, пока не оправился от легкой раны, которую ему нанесла серебряная пуля. Останься она в теле, серебро убило бы его. Невозможно представить, какой силой воли должен был обладать Граф, чтобы залечить рану от серебряного кола. Гарри, конечно, много узнал о Графе от цыган, а позднее прочитал всем известную книгу. Граф был отцом лжи, чудовищем во всех смыслах этого слова, еще при жизни, когда из страха смерти был готов на все. Гнал турок с поля боя! Он отступал, едва заметив признак поражения. И после смерти он продолжал бежать от нее, цепляясь за жизнь, как только мог.

Гарри так же хочет жить. В этом его жажда. Он вампир и не представляет, как мог бы насытиться. Он сделает все, чтобы уцелеть. Он всегда это знал, хотя то, что случилось в бараке А, все еще его пугает.

Все сорок лет, что он притворялся человеком, зверь жил у него внутри. Он жил, оказывается, как пациент в ремиссии. Болезнь осталась в нем, но он привык к симптомам, а теперь случился рецидив.

Граф видит Гарри насквозь.

— Ты думал, что сможешь притворяться человеком. Но теперь ты знаешь правду Я посадил тебя в барак А, чтобы ты это понял.

— Они бы убили меня, — говорит Гарри, — Я защищался. Любой бы сделал так на моем месте.

— Да, но ты хочешь жить, это очевидно. Ты будешь служить мне, Гарри Меррик, потому что ты хочешь жить.

— Я скорее умру, чем буду служить тебе.

— Ты прятался среди людей, как люди прячутся в церкви.

Рука Графа тянется через всю комнату, человек так не может. Он срывает распятие со стены, отрывает от креста бледную фигурку и сует ее Гарри под нос. Христос крошится в его пальцах.

— Вот и вся вера, — мурлычет Граф. — Я бы мог воткнуть крест тебе в сердце, но я милостив.

— По-моему, ты встал не на ту сторону, — говорит Гарри. — Повстанцы тебя вычислят.

— Ни за что. Мы захватили одного из их командиров и много его солдат, и мы сделаем их братьями с помощью твоей крови. Других перебьем или примем в семью. Среди нас нет племен. Ты-то понимаешь. Мы все — братья по крови.

Граф отворачивается от Гарри.

— Возьми у него кровь, пусть поголодает. Тогда он признает истину — что он такое!

Гном втыкает иголку в руку Гарри, наполняет литровую бутылку темной кровью, пока две женщины из нежити крепко его держат, гладя, покусывая и целуя, пародируя страсть. Когда они уходят, он остается совсем без сил. Голова кружится. Ему удается только отползти подальше от лучей утреннего солнца.

После поимки на шоссе Гарри определили в камеру с двадцатью заключенными из людей. Он был там единственным белым. Он продержался восемь дней, прежде чем случилось то ужасное, что он сделал с Катариной сорок лет назад.

Каждую ночь двух-трех пленников уводили. Их пытали, вырывали признания, а потом расстреливали. Каждый день двух-трех новичков, избитых и запуганных, бросали им на замену. Кое-кто сидел за уголовщину, но большинство взяли за то, что они были не из того племени, или владели чем-то, что офицер захотел взять себе, или приходились родственниками тем, кого арестовали раньше. Некоторые пытались кричать на охрану, приводя доводы или желая откупиться, один или двое громко молились Богу и всем свитым, остальные понуро сидели с обреченным видом.

Вокруг Гарри были теплые и крепкие, пульсирующие сердцаживых людей, и его жажда сделалась невыносимой. В конце восьмого дня он сломался. Он выждал до предрассветного часа, когда тюрьма более-менее затихала, и подтянулся к старику, брошенному в камеру прошлым вечером. Тот еще не отошел от побоев. Гарри заставил старика успокоиться и прокусил его запястье клыками, но едва он начал пить жидкую кровь, похожую на уксус, как его раскрыли.

Его увидел дальнобойщик, сильный и бодрый, несмотря на проведенный месяц в застенках, — его фуру и груз сигарет конфисковали. Он схватил Гарри сзади и воткнул заточку из проволоки между ребер в сердце. Гарри вырвал заточку и убил парня спецназовским приемом — воткнул два пальца в ноздри, продавив кость в мозг. Возня разбудила остальных, и он убил их тоже. В бараке носился черно-красный вихрь криков и ударов.

Тогда явились охранники. Они отвели его в барак Б, сцедили кровь и оставили ждать, пока придет Граф.

Потеря крови и жажда не дают Гарри ясно осознавать происходящее, он видит только смену света и тьмы. Каждый день он погружается в забвение более глубокое, чем сон, каждую ночь к нему приходит вампир-уродец в одежде хирурга, помощник Графа.

Его зовут Ломаке. Он американский биохимик, выследивший Графа и предложивший свои услуги. Удивительно, но Граф не убил его. Возможно, готовность служить напомнила ему о верном маньяке в британской поездке. Ломакса преобразили не Граф и не одна из его помощниц, а то, что он называет несчастным случаем в лаборатории. Он тогда экспериментировал с кровью так называемых постаниматов, открыл способ не давать ей свернуться, смешав ее с коктейлем из гемоглобина и плазмы, обогащенной глюкозой и хлористым калием. Каждую ночь он забирает все больше крови Гарри, хотя тот твердит, что это убьет его.

Ломаке болтлив. Он хочет поделиться достижениями. Еженощно он посвящает полумертвого Гарри в свои теории.

— Мы вас скоро покормим, мистер Меррик, — обещает он. — Скоро. Вы той же крови, что и хозяин. Она в вас чиста, прямиком от него в молодости через цыган. Она не отравлена. Сотрудничайте, мистер Меррик, вам же лучше.

— Люди говорят, мы жестоки, но, по-моему, наука злее.

Ломаке пропускает это мимо ушей.

— Вы видели, что породил хозяин. Видите, какие у него женщины. Не красавицы, мягко говоря. Хотя он создал их старым способом, сами они бесплодны. Хищные, конечно, и полезные, но ограниченные. Я пробовал впрыскивать кровь хозяина напрямую, но изменения шли слишком резко, выходили одни монстры, вывернутые наизнанку. С вашей кровью получается лучше, и все-таки… надо работать.

— Нужны нежность и желание, — говорит Гарри. Энтузиазм Ломакса вызывает у него отвращение.

Ученый-мутант хихикает:

— Так и есть, так и есть! В крови донора должно произойти какое-то изменение, чтобы успешно изменить получателя. Гормонального характера, наверно. Если я выясню, что это, может, мне удастся определить, что такое любовь!

— Вы путаете любовь и желание, доктор Ломаке. Желание ближе к голоду, чем к любви. Когда мы сыты, то хотим, чтобы наши жертвы любили нас, но мы не любим их.

После Катарины Гарри никого не пытался преобразить. Но Граф, если ему удастся, обратит весь мир. Он воплощенное эго. Он думает, что может заставить всех любить себя. Он хочет любви Гарри.

Гарри почти уверен, что Граф навестил его раньше, той же ночью, третьей после перевода из барака А. Он очнулся тогда и увидел темную фигуру, молча глядящую на него с порога.

Как долго Граф простоял там, наблюдая? Гарри шевельнул губами, тут же треснувшими в десятке мест, но силуэт пропал. Через минуту что-то прошло сквозь лунный луч за решеткой.

Гарри ждал Графа, слушал канонаду вдалеке и размышлял, что будет, если повстанцы возьмут тюрьму. Освободят они его или прикончат? Но Граф не вернулся. Когда дверь камеры открылась в следующий раз, на пороге возник Ломаке.

— Сначала я думал, что это тип инфекции, — объясняет он теперь. — Вирус, добавляющий гены к ДНК в момент смерти. Теперь мне кажется, что срабатывают гены, которые уже есть. У нас в хромосомах есть так называемые гомеобоксы — участки ДНК с кодом определенных белков. Они соединяются для конкретных задач. На поведение гомеобокса влияет активатор, заставляет контролирующий ген производить белок, который потом запускает остальные гены. Я думаю, кровь постаниматов содержит такое активирующее вещество. Флавоноид? Что бы это ни было, оно остро реагирует на серебро.

— Вы умираете, доктор. Я это чую.

Ломаке двигает клешней. Кожа на руке затвердела до чего-то полупрозрачного, похожего на панцирь.

— В моем случае гомеобокс не был до конца активированан… Или есть несколько видов. В геноме человека немало мест, которые вроде бы ни за что не отвечают. Лишняя ДНК — так это называют. Но, возможно, она не лишняя, а просто рудимент, подарок из ранней эволюционной истории. Возможно, наши предки все были как мой хозяин, виц, потерявший чистоту крови из-за генетической катастрофы.

Глазки Ломакса горят за толстыми стеклами очков.

— Человек притворяется разумным, но людей всегда мучает их животная природа. Люди — незавершенные творения, тысяча импульсов в них самих тянет их в разные стороны. А мы знаем, кто мы такие. Наша сущность чиста и понятна: жажда, жажда жизни. Только ее нам нужно утолять. Нас не волнуют секс, племенная ненависть… Все мы одного рода. Даже самые ничтожные. Даже я.

— Убей меня, — просит Гарри. — Убей быстро. Не так.

— Э нет, вы нам необходимы! С нашими новообращенными… проблемы. Один или двое сбежали сегодня. Но я с этим справлюсь. Вопрос времени… Сейчас вы насытитесь, а завтра я вас снова навещу.

Он машет охране и достает шприц.

Когда ящичек со льдом закрыт и упакован, Ломаке уходит, а охранницы бросают в камеру человека. Они визжат от восторга и запирают дверь.

Мужчина высок и крепко сбит, на обрывках куртки уцелели полковничьи шевроны. Камуфляжные брюки в лохмотьях. Его лицо распухло от побоев, над правой бровью — скверного вида порез. Сладкий запашок крови расплывается по камере. Он живо вырывает шток из останков проектора и выставляет его перед собой, как пику.

— Погодите.

Гарри умудряется встать. Клыки во рту проткнули десны, челюсти сами хотят разжаться и укусить, ногти заострились. Гарри вдавливает их себе в ладони. От боли он охает, но алая пелена жажды на минуту спадает с глаз.

— Я вас знаю, — говорит полковник. Невзирая на ситуацию, он сохраняет человеческое достоинство. При этом не спускает с Меррика глаз и крепче сжимает палку. — У вас бар на авеню Свободы. Конвой сказал, вы монстр.

— Не стану спорить.

— Они сказали, вы мне перегрызете горло и выпьете кровь.

— Мне нужно кормиться, но убивать вас для этого не обязательно.

— Вы убили двадцать человек голыми руками?

— Убил. Я этим не горжусь, полковник. И я очень не хочу убивать вас.

— Очень это ценю, мистер Меррик.

— Мы можем друг другу помочь.

Гарри объясняет ему про посеребренные прутья решетки.

Они трудятся всю ночь. Гарри когтями, острыми как бритва, скоблит цемент кругом окна, полковник, которого зовут Мильтон Томбе, пытается выдавить прутья с помощью штока из проектора. Он раскачивает каждый прут, а потом тянет его изо всех сил. Прутья сидят глубоко, и дело идет небыстро. Заодно полковник Томбе рассказывает Гарри, как участвовал в заговоре офицеров. Они намеревались убить президента и предложить повстанцам перемирие.

— Два дня назад нам приказали вернуться в казармы для особой медпроцедуры. Сказали, после нее нам будут нипочем. Но я все-таки учился в Сендхерсте, к тому же у меня степень по химии, мистер Меррик, и я в колдовство не верю. Я остался на позиции, а вчера мой друг в истерике примчался на джипе и рассказал, что четвертой бригаде впрыснули что-то такое, от чего люди превратились в монстров. Почти все умерли, так он сказал, а остальные сошли с ума и стали кидаться на других. Между делом кое-кто из пленных повстанцев сбежал, и завязалась перестрелка с охраной президента. Я знал про этих жутких женщин — телохранителей; но я думал, дело в стероидах или чем-то таком. Я только сейчас начинаю верить, что они действительно пьют кровь. О противнике ведь всегда что-нибудь болтают, для страха. Но вы меня опровергли.

— Это все моя кровь, — говорит Гарри. Он сидит в углу, в то время как полковник, раздетый до пояса и блестящий от пота, давит на импровизированный лом. Почти рассвело, а они извлекли только три прута. — Ее впрыснули солдатам. И повстанцам тоже.

— Так это правда, что вы можете, укусив, создать еще таких, как вы?

— Для этого пришлось бы вам выпить чуть-чуть у меня из вены, а мне — захотеть вас превратить. Я этого не хотел ни разу за последние сорок лет.

Дело в желании, думает он. У Графа страсти хватит на весь мир, хотя он и умеет делать только слепки самого себя. Но Гарри выдохся. После ужасного романа с Катериной из желаний ему осталась только жажда.

— Президент всю армию хочет превратить в монстров. Армия сражается сама с собой, — говорит полковник Томбе. — И под шумок принц Маршалл, лидер повстанцев, сбежал. Мои товарищи и я пошли просить президента остановить это безумие, и мы собирались его пристрелить, если откажет. Но у дворца на нас прыгнул какой-то белый мужчина и убил всех, кроме меня. Это был советник президента, его он, наверно, тоже убил. А в это время отряды Левитикуса Смита наступают. Три дня назад они уже взяли электростанцию и нефтехранилище. Ага!

Прут выпал ему в руки. Полковник Томбе прикидывает вес:

— Так я этим мог бы вас убить?

— Скорее, я вас, если попытаетесь.

Привстав, Гарри впивается когтями в цемент вокруг следующей серебряной полоски. Спустя минуту он говорит:

— Президент, скорее всего, еще жив. Графу нужен кто-то из людей для связи с внешним миром.

— ООН мы выгнали…

Томбе снова берется за рычаг. На этот раз прут выходит почти сразу.

— Придется их попросить вернуться, для переговоров. Вы в порядке, мистер Меррик?

— Стараюсь не думать, до чего мне хочется пить.

— Да, они же из вас выкачали кровь. — Полковник оценивающе глядит на Гарри. — Если вы попьете моей, я не стану одним из вас?

— Ох, это последнее, чего мне бы хотелось.

Полковник Томбе подходит к нему и подставляет крепкую шею:

— Будем считать, я добровольный донор.

Когда Гарри очнулся в горной пещере и страшные последствия раны сошли на нет, он добрался до Англии, следуя туманному воспоминанию о девушке, на которой должен был жениться. Это случилось в 1948 году, самой холодной зимой за многие годы. Он узнал, что Катерина сочла его погибшим и вышла за другого. И тогда Гарри убил мужа и взял ее, захотел сделать ее такой же, каким был сам. Но он сделал это не из любви, а из мести за неверность, за то, что с ним стало… Она превратилась в чудовище, и он убил ее, раздавив ее голову руками. Потом он бежал и однажды в кинотеатре, на двойном показе, посмотрел «Призрак вампира» — дрянную мелодраму, но она подала ему мысль начать новую жизнь в Африке.

Бежать от себя он с тех пор не переставал.

Гарри аккуратно вскрывает вену на запястье полковника и припадает к ней. Он мог бы пить вечно, но через несколько минут заставляет себя оторваться от раны, слизывая кровь с клыков огрубевшим языком.

Они стоят лицом к лицу в свете занимающейся зари. Полковник зажимает порез на запястье.

— Кровь не перестает течь, — говорит он в конце концов.

Гарри объясняет про вещества в своей слюне, препятствующие свертыванию, и, оторвав от рубашки клок, предлагает забинтовать рану. От запаха крови на ладони полковника у Гарри кружится голова, но он запрещает себе слизывать ее. Это было бы неподобающе.

— Нам надо отдохнуть, — говорит он. — Я не могу работать днем. Солнце жжет так же, как и серебро, а люди из охраны придут проверить, мертвы вы уже или нет.

Но никто не приходит. Гарри и полковник Томбе сидят в разных концах камеры, Гарри под окном, Томбе у двери. Гарри впадает в оцепенение и просыпается лишь в темноте из-за звуков работы с ломом.

Полковник слышит, как он встает, и быстро оборачивается. Гарри смеется:

— Вы могли меня прикончить, пока я спал.

— Мы нужны друг другу, мистер Меррик.

— Да. Наверно, вы правы.

Вместе они снова набрасываются на решетку. Последний прут вытаскивают за полночь. Гарри протягивает руку, срывает сетку и выбирается на теплый воздух ночи, потом помогает полковнику Томбе. Над комплексом горит только месяц. Где-то неподалеку лают собаки, а дальше слышен автоматный треск. К западу мрачное красное зарево стоит над темными крышами города.

— Нефть подожгли, — предполагает полковник Томбе.

— Похоже, повстанцы уже рядом. Тогда понятно, почему сбежала охрана.

— Может, нам подождать?

— Я не хочу снова в плен. И потом, они бы меня наверняка расстреляли. Идите со мной или оставайтесь тут.

— Ломаке не пришел. Странно.

Они перебегают через широкий двор к высокой проволочной ограде, и никто им не препятствует. Полковник, поколебавшись, замечает, что забор под напряжением, Гарри смеется и рвет его на куски. Как и вся столица, тюрьма обесточена.

Тюремный комплекс расположен за парком, разбитым на месте старого особняка губернатора. Они долго бегут между деревьями, наконец полковник вынужден передохнуть. Гарри, напившись свежей крови, мог бы, по ощущению, бежать вечно.

— Надо найти моих людей, — говорит полковник, отдышавшись. Лунный свет льется на его черты, как масло. Он улыбается. — Клянусь Богом, мы им покажем.

Гарри не спрашивает, кого он имеет в виду — повстанцев или упырей президента, вернее, Графа. Он только советует:

— Используйте серебряные пули. Даже если они кажутся мертвыми, все равно отрежьте им головы, иначе все зря. Найдите, где они прячутся днем. Свежеобращенные не выносят дневного света.

— Мы этим займемся вместе. Я бы мог вас принудить, но вы ведь пойдете добровольно?

У полковника Томбе по-прежнему в руке шток из проектора. Гарри хватает его, сгибает вдвое и кидает в темноту. Он обнажает зубы, противник, сильный и смелый солдат, делает шаг назад.

— Не ходите за мной. У меня свои дела, полковник. Семейные.

Потом он разворачивается на пятке и мчится так быстро, что почти летит. Полковник что-то кричит ему вслед, но он все прибавляет ходу, его цель — дворец президента.

По краю парка посажены красивые стройные пальмы. Дорожка в листьях, срезанных шквальным огнем. Гильзы, куски металла и стекла повсюду. У КПП с колючей проволокой и бочками, заполненными цементом, громоздятся тела дюжины солдат.

Гарри осторожен. Он видит семь трупов на кольях между чешуйчатыми стволами пальм. Это охранницы Графа и его помощник Ломаке. Одна из женщин еще жива. Она медленно извивается на колу, шипит и пытается снять себя с бруса.

Гарри спрашивает ее, что случилось, но она только плюет ему кровью в лицо. Неподалеку шевелится Ломаке. Он стонет, он потерял свои толстые очки. Халат пропитан кровью.

— Христос Спаситель, — говорит он. — Христос Спаситель, убейте меня.

— Где принц Маршалл?

— Вы же мой отец, — задыхается Ломаке. Черная кровь вскипает у него на губах. Ноги елозят по колу. Руки связаны за спиной. — Имейте сострадание.

— Скольких вы превратили? Сколько сбежало?

— Вчера. Мы с ними дрались во дворце. Прошу вас. — Он качается и визжит от боли. — Пожалуйста, я не могу слезть!

— Да, это трудно. Где Граф?

— Прячется от ваших детей. Наверху. — Красные глаза Ломакса таращатся на готический дворец.

— Вы мне говорили, что люди ничтожны, потому что мы — совершенные наследники полного генома. Я думаю, вы ошибались, Ломаке, и ваш хозяин тоже. В какой-то момент истории человечество вырвалось из состояния зверства, но в нас оно вернулось и стерло все, что делает людей людьми. Жажда делает нас слабее, а не сильнее. Хороший человек мне это сейчас доказал.

Но Ломаке едва ли слышит его.

— Прошу, прошу… — шепчет он. — Отец, прости меня…

Гарри милосерден. Он дергает Ломакса за ноги так, что острый конец кола вонзается в сердце горбатого маленького вампира. Ломаке извергает фонтан крови, и она превращается в пыль, не успев растечься по земле.

Площадь за парком до странности тиха, но Гарри знает, что за ним наблюдают. Он расправляет плечи и, насвистывая «Лили Марлен», проходит мимо пустующего пьедестала в центре кольцевой развязки; пятнадцатью годами ранее, когда страна еще была колонией, на нем стояла каменная королева Виктория.

В ветвях огромных раскидистых деревьев по обе стороны от железных ворот висят существа размером с человека. Они планируют на землю, когда Гарри проходит мимо, и он слышит щелчок автомата, поставленного на взвод, но, не оборачиваясь, шагает по гравию дворцовой дорожки. Мерный бронированный «мерседес» президента на сдутых шинах стоит перед лестницей в главное здание — двери настежь, корпус и стекла разбиты очередями. Гарри ставит ногу на ступеньку, и тогда на него набрасываются, подхватывают и несут.

Гарри не сопротивляется, его волокут сквозь анфиладу залов к кабинету президента. Во дворце темно, как и в городе, но в свете луны он видит трупы. Большинство из них человеческие, с разорванным горлом или без головы.

Кабинет, знакомый по телеобращениям его хозяина, заполнен живыми мертвецами и отвратительным запахом горячих нездоровых тел. В витых подсвечниках из золота и железа горят свечи, лаковые панели резных бюро залиты расплавленным воском. Лица, похожие на мерзкие маски зверей, поворачиваются к Гарри, когда его вталкивают в двустворчатую дверь. Глядя вокруг со смешанным чувством ужаса и восторга, он понимает, что все они — плоды экспериментов Ломакса с его кровью. Почти у каждого — пегая, в мертвенно-белых пятнах кожа; у одного — частокол зубов в таком широком рту, что челюсть падает на грудь; другая, в грязном подвенечном платье, обросла хрящом вокруг лица, гигантские уши свисают чуть ли не до пола; у этого от головы остался один хобот муравьеда с рядами зубов, с которых сочится зеленая пакость. Всего несколько дней прошло с момента их превращения, но все, даже относительно человекообразные, уже начали разлагаться: влажные язвы, опухоли, мягкая кожа, как на перезрелых манго. В воздухе запах гангрены, ковры разбухли от крови.

Вся нежить уставилась на Гарри, но он смотрит только на двоих, сидящих напротив друг друга по обе стороны сверкающей равнины тисового стола.

Человек в одних только штанах с лампасами прикован наручниками к стулу. Его черная кожа блестит от пота, грудь и спина в ссадинах и синяках, голова повисла. Он тяжело дышит.

По другую сторону в мягком черном кресле развалился предводитель нежити. Его лицо превратилось в волчью морду, но Гарри узнает в нем по остаткам ритуальных шрамов на впалых щеках и по знаменитому красному берету принца Маршалла. Глава повстанцев намотал на шею связку «лимонок», как шарф. Он усмехается, щелкает красным языком и пальцем манит к себе Гарри. Женщина в камуфляжных брюках и мехом на голой груди промокает ему лоб платочком.

Живые мертвецы бормочут и расступаются перед Гарри. Один, чьи руки и ноги превратились в ласты, скользит к нему и изображает поклон. Среди них — один нормальный человек в куртке-сафари с раздутыми карманами. Это не кто иной, как французский журналист Рене Санте. Его бледное лицо застыло от ужаса. На плече у него видеокамера размером с небольшой чемодан, и он вытягивает шею, чтобы убедиться в реальности Гарри:

— Мон дьё, Гарри, ты что здесь делаешь?

— Ты, я гляжу, весь в трудах, — отвечает Гарри. — На сколько, думаешь, это потянет?

— Они убили всех CBS! — Санте чуть не плачет. — Они меня оставили только, чтобы я об этом написал.

— Для истории, — говорит лидер повстанцев. Его глубокий мягкий голос доносится сквозь щебет и рык остальных. — Мы покажем всему миру, что этот предатель сделал со страной. Снимай, французик. Я тебя отпущу, обещаю, но только если мне понравится.

Кто-то из толпы, с лицом, утыканным кровавыми иглами, дергает за волосы человека, сидящего с повисшей головой. Это президент Даниель Вей.

— Он хотел сделать из нас своих зомби, — говорит принц Маршалл, — но мы только стали сильнее. Мы признаем силу вашей крови, мистер Меррик. Вы великий волшебник, хотя и белый.

— Она вас убьет, — говорит Гарри.

Принц Маршалл сверкает волчьим оскалом:

— Это вряд ли.

Даниель Вей облизывает губы и вертит головой, моргая в свете фонаря видеокамеры.

— Снимите наручники, — жалуется он. — Очень больно. Я не могу думать.

Иглокожий бьет его наотмашь, остальные надвигаются, пища и жужжа.

— Хотел сбежать, — поясняет принц Маршалл. Он берет початую бутылку виски со стола и, набрав полный рот, прыскает Вею в лицо. — На вкус как моча с нефтью, — сообщает он сам себе.

Гарри решает вмешаться:

— Послушайте. Я могу объяснить, что с вами, но вы должны отпустить людей. Они тут ни при чем. Не они наши враги. Мы должны найти Графа.

— Поймаем, — отмахивается принц Маршалл. — И посадим на кол рядом с этим его червяком. А потом мы выпьем твоей крови и станем еще сильнее.

«Они не понимают, во что превратились, — с ужасом думает Гарри. — Они изменились слишком быстро». Обычно превращение происходит после долгой игры соблазнения, после многих маленьких укусов и кровью напрямую из вены. Эти существа созданы шприцем с его краденой кровью, — неудивительно, что они разлагаются на ходу.

— Не спорь с ними, Гарри, — молит Санте.

Гарри поворачивается к нему:

— Ты не лучше, жиреешь на страхе. Положи камеру. Уходи отсюда.

— Но они меня убьют!

Нежить гогочет, а принц Маршалл, вскинув пистолет из голубой стали, палит в потолок.

— Мне нужна информация! Скажи мне правду! Ты запишешь правду для истории, француз, а потом катись! — орет он сквозь облако дыма.

Полуголая женщина вытирает ему лоб. На платке кровь.

Даниель Вей приходит в себя и, подняв голову, оглядывается вокруг:

— Я скажу тебе правду, но сними наручники. Так больно. Принц, принц, слушай. Я тебе скажу, только развяжи руки.

Двое повстанцев поднимают его со стула, остальные сбиваются вокруг. Кто-то в рваном черном платьице и косынке от «Hermes» страшно клацает затвором. Они хотят пить, но еще не знают, понимает Гарри. Комната кажется меньше и жарче, полная теней.

Начинается нечто вроде допроса. Санте старается держать камеру ровно, хотя руки его трясутся. Он намочил штаны, Гарри чувствует запах. Когда Гарри кладет ему руку на плечо, он вздрагивает, потом шепчет уголком рта:

— Это худшее место на земле, Гарри. Мы оба умрем.

Гарри вспоминает, что говорил Ломаке, и смеется против воли:

— Худшее место? Оно внутри нас, друг мой, живые мы или мертвые.

Принц Маршалл отвлекся на спор с кем-то из адъютантов. Он кричит, но Гарри не может разобрать ни слова — орут все. Внезапно лидер повстанцев пускает пулю в того, кто ближе всех. Тот, качнувшись, разрывает майку и принимается хохотать, ковыряя рану.

— Видишь! — Принц Маршал, развернувшись к Вею, машет у него перед лицом пистолетом. — Мы бессмертны!

Рука из толпы срывает с Вея пояс с амулетами, и фигурки, кости, узелки хрустят в зубастой пасти.

Вей молит изо всех сил:

— Господа, господа. Послушайте. Мы на одной стороне. Мы все братья.

— Он не будет говорить! — воет принц Маршалл. — Я хочу его ухо!

Нож срезает Вею левое ухо, президент вопит и извивается в цепких лапах. Солдат бросает хрящ командиру, и тот с аппетитом хрумкает.

Даниель Вей стонет. Кровь течет по левой стороне головы и смешивается с потом на спине. Гарри чует ее, и его острые зубы колют ему десны.

— Спрашиваю еще раз, — говорит принц Маршалл. — Куда ты дел все деньги? Что ты сделал с экономикой нашей прекрасной страны?

— Ох, если бы я вам рассказал, вы бы не поверили.

— Народ требует, — нажимает Маршалл. — Признайся пароду, где ты прячешь деньги.

— Я всегда работал для народа. У меня только один счет в банке.

— Номер! Номер счета!

Он хочет знать номер счета в швейцарском банке.

— Я не знаю. — Вей поднимает голову на слепящий его фонарь видеокамеры. — Развяжите руки, прошу. Я не могу говорить, когда у меня руки связаны. Пожалуйста, у меня ухо болит и руки.

Нежить сбита с толку, они начинают шептаться между собой. Принц Маршалл сидит в своем кресле, женщина промокает ему лоб.

— Граф, — говорит Гарри. — Граф снимет все деньги, если вы его не остановите.

Он встает между Веем и живыми мертвецами, поворачиваясь к ним:

— Вы все — мои дети. Вас всех изменила моя кровь. Чем вы раньше были, не важно. Когда-то вы были людьми, когда-то вы были живыми — все это не важно. Слушайте. Поймать Графа важнее, чем мстить.

Принц Маршалл зевает во всю пасть, показывая крепкие желтые клыки, и вертит в руке большой пистолет:

— Плевать мне на Графа. Его червяк сделал нам уколы, но мы сильнее, чем их европейская наука. Мы сбежали, и мы теперь самая сильная армия в стране.

Вся толпа орет и воет, но Маршалл перекрикивает всех:

— Он говорит, что он наш отец! Пусть докажет! Пусть изменит этого так называемого президента, и тогда, может, мы ему поверим!

Десяток рук хватает Гарри. Он пытается бороться, но мертвецы крепко скрутили его, сдавили горло так, что он не может дышать. Это ничего, Гарри дышит только по привычке.

Они поднесли его к президенту и давят ему на затылок, пока голова не опускается к шее Даниеля Вея. От запаха и жара крови рябит перед глазами. Все застилается красной пеленой, позади, как планета, горит фонарь камеры. Он кусает губы.

Принц Маршалл обходит стол и кричит в изуродованное ухо Вея:

— Номер счета! Скажи, или он тебя укусит, и ты будешь как мы!

— Я не знаю!

— Это не так делается!

— Давай! — визжит принц Маршалл. — Давай!

И Гарри делает это. Он разрывает президенту Вею горло, выплевывает кусок мяса принцу Маршаллу в лицо и подставляет рот под фонтан. Кровь, как электрический ток, мчится по телу. Каждая клетка открывается ей навстречу. Потом его отпихивают в сторону. Вся толпа мертвецов, обезумев от запаха крови, лезет на тело Вея. Принц Маршалл бьет двоих, стреляет третьему в голову.

Луч камеры скачет к потолку. Женщина в рваном платье насела на Санте. Гарри хватает ее, ломает спину, швыряет в двух других. Кто-то пытается отрубить ему ногу мачете, он вырывает нож, делает пол-оборота и сносит принцу Маршаллу голову с плеч.

Нежить заходится воем. Гарри хватает Санте за воротник куртки одной рукой, другой — поднимает с пола АК-47. От очереди в упор вспыхивает драпировка за конторкой, Гарри быстро плещет в огонь виски, и пламя взлетает к потолку.

Обернувшись, он видит, как нежить, словно волна, опускается на одно колено. Свет огня выхватывает их звероподобные лица. Они не отводят от него глаз. Гарри забирает у Санте камеру, разбивает вдребезги, рвет на части кассету и запускает в огненный столб. Вместе с Санте они проходят сквозь ряды склонившихся повстанцев, рана в ноге с каждым шагом раскрывается все сильнее. Очутившись в коридоре, он запирает высокую дверь.

Санте плачет. По дороге через темный дворец он переходит на французский.

— Ты кто? Ты кто такой?

— Раньше я думал, что чудовище, — отвечает Гарри. — Теперь уже не знаю. То, что я есть, спит внутри тебя, Санте, ему нужна только кровь, чтобы проснуться. Я тоже человек. Просто забыл об этом из-за жажды.

На лестнице он слегка подталкивает Санте вперед, и тот едва не скатывается со ступенек. Кровь президента сделала Гарри сильнее, чем когда-либо. Разрез в ноге уже зарастает, он чувствует, как срастаются волокна ткани.

— Н-да. Хотел бы я сказать, что это может быть началом прекрасной дружбы, но у меня есть еще дела. Вот что, найди полковника Мильтона Томбе. Найди его, и пусть отыщет Графа. Эти, в кабинете, долго не проживут, но, если Граф уйдет, он начнет все сначала еще где-нибудь. Теперь беги. Беги, придурок!

Санте смотрит на Гарри. Он вроде бы хочет что-то сказать, но вместо этого сбегает вниз по ступенькам. Гарри слышит грохот вдалеке, это мертвецы колотят в двери. Они прорвутся, конечно, но это не имеет значения. Без командира армия с ними разберется.

Ломаке говорил, что знает, где прячется Граф, и Гарри приходит на ум спокойный сероглазый Петру, умевший превращаться в волка. Он вспоминает также всем известную книгу; да, коротышка не лгал.

Гарри взбегает по лестнице, дым горящих комнат заполняет дворец. Служебный проход за фанерной дверцей ведет на крышу. Панорама с одной стороны подсвечена красным пламенем, в котором дрожат переходы и башни. На другой стороне, вдалеке, что-то темное движется сквозь предрассветную мглу. Гарри поднимает АК-47 и стреляет, пока автомат не дает осечку.

Ничего. Перегнувшись через парапет, он видит внизу во дворе только растерзанный «мерседес». Может, показалось, думает он, но спустя мгновение темный треугольник взвивается через кроваво-красный диск поздней луны на запад — вдогонку за ночью.

Гарри отворачивается и смотрит на восток, откуда взойдет солнце и очистит мир.