Дракула

БРАЙАН СТЭБЛФОРД Контроль качества

Брюер почти год не заходил в «Козел и компас». Он теперь редко бывал в подобных заведениях, встречаясь с распространителями на нейтральной территории. Законный бизнес процветал, поэтому не стоило часто показываться в местах, популярных среди толкачей, сутенеров и прочего отребья. Хотя сейчас крупных шишек не было видно: слишком рано.

Простак Саймон сидел, привалившись к стойке, и вы глядел не толще и не успешнее, чем прежде, но и не производил впечатление умирающего с голоду. Брюер до сих пор мысленно называл Саймона мальчишкой, хотя тому уже перевалило за двадцать. Он явно на кого-то работал — если не на Брюера, значит, на кого-то другого.

— Привет, Саймон! — начал Брюер, взяв парня за локоть и отводя от стойки к кабинке в углу. — Давно не виделись, а?

Пока Саймон придумывал, что бы ответить, он вернулся к бару и заказал два пива.

Когда он с кружками вернулся к кабинке и поставил их перед Саймоном, у того хватило совести сделать виноватое лицо, но испуганным он не выглядел. Брюер так и не овладел тонким искусством запугивать своих толкачей, предпочитая образ человека, действующего столь же мягко и чисто, как его товар. Ему случалось пожалеть о своей мягкости. Всегда был шанс, что какой-нибудь недозапуганный идиот сдаст его полиции, если на него нажмут покрепче.

— Все в порядке, — сказал он, не выходя из роли. — Никаких угроз. Я просто хотел бы услышать объяснение. Это самое малое, что ты мне должен.

— Объяснение чего? — спросил Саймон, прекрасно понимавший, о чем речь.

— Объяснение, почему ты в последнее время не заходил за товаром. Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы поверить в твое перевоспитание. Значит, ты нашел другого поставщика. Ты не обязан мне говорить, кто это, но я должен знать, что ты сбываешь. Думаю, качество моего товара превзойти непросто. Если мои рецепты устарели, мне надо подтянуться. Дело, конечно, не в деньгах, а в гордости профессионала.

— Да он не лучше, — пробормотал юнец. — Ничего такого. Просто другой. Новый.

— Ты хочешь сказать, что пал жертвой моды? На улице появился товар новой марки, и ты перешел на него, чтоб дружки не сочли тебя старомодным? — Тон Брюера говорил о том, что он не верит в подобное развитие событий, хотя и знает, что, скорее всего, было именно так.

— Да нет, — неловко оправдывался Саймон. — Просто… люди бывают очень убедительными.

— Тебе пригрозили сломать ногу, если ты не выбросишь мой товар и не станешь продавать их?

— Не совсем, — промямлил Саймон, не решаясь соврать что-нибудь поправдоподобнее. Его было слишком легко убедить в чем угодно, если найти правильный подход.

— Все в порядке, — сказал Брюер, надеясь, что это звучит не слишком искренне. — Этого следовало ожидать. Технология как пружина, уже не говоря о деньгах, вложенных в нейролошческие исследования. Я — всего лишь человек и не надеюсь в одиночку совершить революцию в психотропных средствах. На рынке для всех хватит места, можно обойтись и без конфликтов. Как-никак на дворе тысяча девятьсот девяносто девятый год, и мы не первобытные толкачи крэка, верно? Я просто должен знать, что происходит. Почему бы тебе не торговать заодно и моей продукцией?

Саймон неловко пожал плечами. Он явно знал причину.

Брюер задумался, не слишком ли оптимистично допустить, что новые конкуренты похожи на него: цивилизованные люди с учеными степенями, хорошо оборудованными лабораториями и серьезным интересом к новой фазе эволюции человека. Или в игру вернулись старики, торговавшие прежними зельями? Если так, страшно подумать, на каком уровне у них контроль качества. Он уставился через плечо Саймона, соображая, насколько серьезные неприятности впереди.

Его блуждающий взгляд внезапно задержался и остановился на стройной фигурке, выбирающейся из будки на другой стороне зала. Он обратил бы на нее внимание, даже если бы не узнал лица, прячущегося за дымчатыми очками. Сообразив, кто перед ним, Брюер совсем опешил.

Саймон, обернувшийся посмотреть, на что так уставился собеседник, поспешно отвернулся, словно опасался заглядеться на столь ослепительный профиль.

— Она часто здесь бывает? — спросил Брюер.

— Захаживает. Кое-кто из работающих девочек до сих пор числится у нее в подружках. Говорят, ее старику это не по вкусу, но днем он за ней не следит.

— Должно быть, хладнокровный тип. — Брюер прикрыл усмешкой укол неожиданной ревности. Он около года снабжал Дженни таблетками счастья в обмен на секс, но она пользовала еще много всякого и вечно была под кайфом. Он бросил ее, когда она скатилась слишком низко, чтобы оставаться особенной. Его опыт говорил, что тот, кто начал скатываться с этого холма, обратно уже не поднимется. Но сейчас Дженни выглядела особо особенной — куда лучше, чем раньше. Верилось в это с трудом, учитывая, что она была не моложе Саймона и сладостные годы невинности остались далеко позади.

— Такой хладнокровный, что жуть берет, — сказал Саймон. — Хотите подойти поздороваться?

Не то чтобы он всерьез рассчитывал так легко отделаться, но в его голосе явственно прозвучала нотка надежды, вызванной, разумеется, пристальным взглядом Брюера. Он бы и не отделался так легко, если бы в эту самую минуту девушка не направилась к выходу, помахав на прощание подружке, смотревшей ей вслед с неприкрытой завистью, но без вполне естественной ненависти.

Брюер не удостоил Саймона нового взгляда, хотя и проворчал: «Я вернусь», по-шварценеггеровски растягивая слова. Почти нетронутое пиво он оставил на столе.

Он легко догнал Дженни — она не спешила.

— Могу подвезти, — сказал Брюер, поравнявшись с ней.

Кажется, она неподдельно удивилась, увидев его. Может быть, заболтавшись, не заметила, как он вошел в паб, и не взглянула в его сторону, выходя. Остановившись, она взглянула ему в глаза. Ее глаза скрывались за темными очками, но ему представилось, что они голубые и ясные, такие же сияющие, как ее кожа.

— Не знаю, Брю, — легко отозвалась она. — Тебе куда?

— Куда хочешь, — сказал он. — У меня свободный день.

— В лаборатории ничего не варится? — В ее голосе была легкая подначка, но ни малейшего следа обиды, окрасившей окончание их связи.

— Днем мы теперь занимаемся только законными реакциями, — объяснил он. — И полночи тоже, как правило. Трудно выбрать время для забав. Последняя государственная лаборатория закроется в апреле — не оправдывает расходов. Частные предприниматели вроде меня теперь изготавливают все лекарственные препараты и экспертизу на безопасность тоже проводят. Мы никогда еще не были так загружены.

— Лекарства? Ты так это называешь?

Это было едва завуалированное оскорбление. Он всегда изготавливал продукт максимальной чистоты и безопасности, потому что предпочитал, чтобы все его клиенты оставались здоровы и счастливы, конечно.

— Я называю это контролем качества, — отрезал он. — Проверяю, чтобы товары, которые ты покупаешь в магазине или в аптеке, имели в точности прописанный состав и были настолько чистыми, насколько позволяет современная технология. В наши беззаконные времена такая работа жизненно необходима. В подделку лекарств вкладывают больше денег, чем в подделку джинсов или марочных вин, а ты сама знаешь, как подозрительно люди относятся к продуктам после прошлогодней пестицидной чумы. Ты невероятно хорошо выглядишь, Дженни. Никогда бы не поверил. Верно, бросила все свои старые привычки? — Он слегка подчеркнул слово «все».

— Все, кроме одной, — сказала она. — Где твоя машина?

— В многоэтажке. Я никогда не нарушаю правил парковки. Тебе куда? Домой? — Он лениво ткнул пальцем в сторону паркинга и двинулся в ту сторону.

— Пожалуй. — Конечно, она понимала, что он сгорает от любопытства, но тщательно избегала упоминания о том, где живет. — Стало быть, у тебя все в шоколаде?

— Лучше не бывает, — согласился он, вовсе не собираясь признаваться, что неизвестный конкурент оттяпал у него большой кусок рынка синтетиков. — Революция разворачивается. Крестовый поход продолжается. — Он всегда старался произносить такие вещи ироничным тоном, но верил в них всерьез. Он не считал себя одним из множества наркоторговцев на кишащих акулами улицах: искренне верил, что психотропные препараты мостят путь к следующей ступени человеческой эволюции. В былые времена он десятки раз пытался объяснить это Дженни.

— Знаю, — сказала она, возможно намекая, что хоть и бросила разрушавшие ее привычки, но кое-что по-прежнему покупает на улицах, — или не намекая.

— Я слыхал, ты живешь с жутким хладнокровным типом, — заговорил Брюер, когда они вошли в лифт, чтобы подняться на девятый уровень паркинга. — Выходит, мол, только ночью. Не вампир, случайно?

Она не засмеялась и не улыбнулась. Собственно, она даже отвернулась, словно хотела скрыть от него свою реакцию. Когда она повернула голову, кожа на шее сбоку натянулась, и над воротничком опрятной черной блузки на мгновение показался старый синяк. Он походил на засос, — впрочем, Брюер едва успел его разглядеть.

— Я не одна, — признала она. — Я теперь не та, что раньше, Брю. Я тоже немного освоила контроль качества, и как раз вовремя.

На этот раз оскорбление было совершенно неприкрытым.

— Ну и ладно, — беспокойно ответил Брюер. — Я просто любопытствую, о ревности речи нет. Мы же не были женаты, да?

— Нет, — бесстрастно подтвердила она, — не были.

Сев в машину — не тратя времени, чтобы восхититься машиной, хотя она заслуживала некоторого восхищения, — Дженни наконец сказала, куда ехать.

— В Доклэндс? — переспросил он с преувеличенным презрением. — Я думал, даже динозавры племени яппи оттуда съехали. Впрочем, тебе, должно быть, уютно на старых пастбищах.

— Там тихо, — сказала она так, будто это все объясняло, и отвела взгляд, словно мстила за попытку задеть ее.

Но из машины выйти не пыталась и сидела совершенно спокойно, пока он зигзагом съезжал с уровня на уровень и выезжал на дорогу.

Он молчал, пробираясь по забитым улицам, и притворялся, что занят дорогой, но на каждой развилке украдкой бросал на нее косые взгляды. Она засыпала его указаниями, будто он сам не знал, как объехать зону безопасности и строительные работы на последнем отрезке Юбилейной Линии.

Место, куда в конце концов привели его указания Дженни, было действительно тихим, что неудивительно для зданий с максимальной степенью охраны, недружелюбно сложной системой замков и без окон на первом этаже.

— Ты меня на кофе пригласишь? — спросил он, когда она вышла. Девушка помедлила, уже положив руку на ручку двери, словно ждала уговоров. Он сделал вид, что понимает, и вытащил из-под сиденья тайную заначку. — Могу подсластить.

— Ты с ума сошел, таскать это в машине, — сказала она. — Тем более в такой, что для угонщиков как магнит.

— У нас, безвестных гениев, есть способ предохранить дом и машину от воров, — величественно возразил он. — Нам такие навороченные крепости ни к чему. — Он кивнул на бронированную дверь с хитроумными сенсорами.

Она, не открыв двери, выпустила ручку.

— Если хочешь кофе, — сказала она, — машину лучше поставь в подвал. А если вздумаешь подсластить, сахарок для тебя найдется. Положи свой пакет, откуда взял.

Он послушался. Соблазнись она, для него было бы лучше, но настаивать не решился.

Проникнуть в подземный гараж оказалось не проще, чем открыть входную дверь, а чтобы попасть в лифт, который поднял их в квартиру, Дженни понадобились две разные идентификационные карточки. Лифт поднялся на самый верх — новый мужчина Дженни жил в пентхаусе.

— Беда такой охраны в том, — заметил Брюер еще в лифте, — что она работает в обе стороны. Случись здесь пожар, тебе не выбраться и пожарная бригада к тебе не пробьется. В мое жилье легко и войти и выйти, но есть и свои хитрости. Особая охранная система.

— Особая — вроде тебя. — Она не скрывала сарказма.

«Может быть, — подумалось ему, — она и позвала его только затем, чтобы отыграть несколько очков, продемонстрировав, чего достигла с тех пор, как он ее бросил?» С другой стороны, жизнь в суперохраняемом доме с парнем, которого Саймон назвал жутким, должна иметь свои недостатки. Она часто заходит в «Козла и компас» поболтать со шлюхами — бывшими подругами по ремеслу, стало быть, скучает по дружеской компании.

Брюер не удивился, узнав, что приятеля Дженни нет дома. Зато немного опешил, увидев сам дом: не слишком роскошный, учитывая, какие деньги приходится платить за район и охрану, и уж точно не в стиле бывшего яппи. Все стены закрыты полками, а полки набиты на девяносто процентов книгами и на десять — дисками: тысячи тех и других. Ниша в гостиной оборудована под рабочее место: на экранах двух больших мониторов переливались калейдоскопом оттенки серого и синего. Брюер заметил и принтер, и бездействующий факс, но не слишком заинтересовался. Стекла в широких окнах были сильно затемнены — даже среди бела дня в комнате царил сумрак.

Чтобы изучить корешки всех книг, понадобился бы не один час, но беглый просмотр показал, что все это не художественная литература, правда, вычислить конкретную тематику не удалось. Диски были в основном аудио или «только для чтения», но нашлось и с полсотни безымянных болванок. Если это не для показухи, получалась чертова уйма гигабайт.

— Ты готовишь диссертацию в Открытом университете или что? — спросил он, мучительно сознавая, что это не лучшее начало для беседы.

— Нет, — отозвалась она, скрывшись на кухне, чтобы поставить чайник. Очки она наконец сняла, но Брюер так и не разглядел ее глаз.

— Можно мне воспользоваться ванной? — спросил он, умирая от любопытства.

— В прихожей, вторая дверь направо, — спокойно ответила она.

Обыкновенная ванная. Он включил воду, потом открыл шкафчик и стал тщательно изучать содержимое. Привычный глаз скользнул мимо косметики, выискивая что-нибудь, что выглядело бы неуместным и разоблачительным. Он не ожидал найти что-нибудь незаконное или хотя бы странное, но опыт говорил, что внимательному глазу шкафчик в ванной расскажет о многом.

Он ухмыльнулся, увидев три пузырька из-под таблеток без ярлыков и рецептов, припрятанных в уголке за лосьоном для кожи. Вытряхнул капсулы на ладонь, но не нашел на них никаких меток. Спрятав по капсуле из каждого пузырька во внутренний карман, он выключил кран. Пока он там возился, Дженни тоже приспичило. Закрыв за ней дверь, он вышел на кухню, чтобы на всякий случай заглянуть и в холодильник.

На сей раз необычное так и бросалось в глаза: в стенку слева были вделаны три нестандартных крючка, а решетку под ними вынули, чтобы освободить место для подвешенных мешков с жидкостью. Трудно судить по внешнему виду, однако светлая жидкость в прозрачном пакете очень напоминала плазму крови. У него как раз хватило времени выжать немного в пробирки для образцов, которые он всегда носил с собой, торопливо вернуться в гостиную и взять в руки кофейную чашечку.

— Ну, — обратился он к вернувшейся в комнату Дженни, — кошка приземлилась на все четыре лапы. Я рад. Как ты отказалась от сильных наркотиков — прошла замещающую программу?

Глаза у нее были голубые и сияющие, в точности как он ожидал, а во взгляде таилось нечто неуловимое, что делало ее еще привлекательнее — словно эти глаза видели что-то, чего не ожидали и не надеялись увидеть.

— Сила воли, — коротко ответила она. — Тебе, кажется, не особенно повредило употребление собственной продукции. Правда, ты всегда знал меру. Думаю, у тебя немало подружек таких же симпатичных и жадных, как я?

— Особенных нет, — сказал он.

— Особенных и не бывает, — отрезала она, и он задумался, понимать это как философское рассуждение или как очередное оскорбление, в котором угадывается недоговоренное «для тебя».

— Так или иначе, — честно сказал он, — таких красивых, как ты, нет. Ты, конечно, всегда была хорошенькой, но теперь… В чем твой секрет, Дженни? Ручаюсь, любая из тех крошек, с которыми ты толковала в баре, много бы отдала, чтобы узнать. — И не удержавшись, добавил: — Они, должно быть, тебя возненавидели.

— Никакого секрета, Брю, — сказала она. — Нужно просто вывести дрянь из организма. Я теперь в порядке, совсем очистилась. И никто меня не ненавидит. Я не для того возвращаюсь, чтобы натянуть им нос. Они понимают, что я просто хочу помочь.

«Святая Дженнифер, обращенная блудница и спасительница падших женщин?» — вертелось у него на языке. Но сказал он другое:

— Никто не бывает совсем чистым. — При этих словах он приподнял чашку с кофе, напоминая, что кофеин тоже наркотик. На его вкус, кофе был слишком крепким, и к тому же Брюер заметил, что она пила его без сливок и сахара. Раньше она всегда добавляла сливки, а иной раз и две порции.

Она не удостоила глупую поправку ответом.

— Освещение здесь довольно унылое, — сказал Брюер, чувствуя, что умудрился проиграть пяток очков, и не представляя, как отыграться. — Неудивительно, что тебе хочется изредка выбраться на солнышко, даже если для этого приходится посещать старые места. Что, новых подружек не завела? Или твой дружок, когда не в постели, предпочитает одиночество?

— С тобой он бы, возможно, поладил, — сухо ответила Дженни. — У вас много общих интересов.

Брюер обвел взглядом книжные полки.

— Похоже, у него найдутся общие интересы с каждым, у кого имеются интересы, — заметил он. — Очевидно, он весьма интересующийся человек. Не потому ли ты сидишь одна, пока он занимается тем, что его интересует?

— У него сейчас мало свободного времени.

— Это мне знакомо, — сказал Брюер. — А какие именно интересы нас объединяют?

— Биотехнологии, — коротко сообщила она. — Контроль качества. — Это уже прозвучало загадочно. Голубые глаза смотрели на него из-под чуть насупленных бровей. Она ждала реакции.

Брюер задумался: не считает ли она, будто ему это должно польстить? Мол, она, вернувшись в мир конформизма и приличий — если она туда вернулась, — выбрала человека, похожего на него, а не просто стала шлюхой классом выше, чем была.

— Ты счастлива? — спросил он.

— Что за вопрос?

— Просто спрашиваю.

— Думаешь, я раньше была счастлива? — довольно резко спросила она. — Думаешь, я была счастлива с тобой?

— Бывала иногда, — напомнил он. — Это ведь от меня ты получала таблетки счастья. Я готовил хороший товар. Под его влиянием ты бывала достаточно счастливой. Я просто хотел знать, счастлива ли ты теперь, когда даже кофе не подслащиваешь?

— Ты хотел бы знать, — поправила она, — зачем я тебя сюда пригласила и почему разрешила подвезти меня до дома. Ты хотел бы знать, не выдался ли тебе счастливый случай — теперь, когда нельзя меня нажаривать за наркоту.

— Я не думал об этом так! — со всей доступной ему искренностью возмутился Брюер.

— Да, ты не думал. Для меня обмен секса на таблетки был способом сэкономить на посреднике, но ты в самом деле считал, что раз денег не платишь, так это и не проституция. Я никогда не могла этого понять.

— Ты мне нравилась, — честно сказал он. — Ты была хорошенькой, милой и ласковой. Ты потому злишься, что я никогда не пытался увести тебя от тебя самой, от твоих привычек? Я бы попытался, если бы думал, что ты согласишься, но ведь ты просто экономила на посреднике…

— Теперь я гораздо красивее, чем была, — сказала она, — но далеко не такая милая. Не уверена, что понравилась бы тебе, узнай ты меня поближе. — В ее голосе опять прозвучало неуловимое нечто.

— А я уверен, — сказал ей Брюер. Он хотел сделать комплимент, но, кажется, ей это не польстило.

— Потому что ты ничего не замечаешь, кроме внешности, — огрызнулась она. — Потому что, как бы хорошо бы ты меня ни узнал, это не изменило бы твоего мнения, сложившегося, едва ты увидел меня в «Козле и компасе». Кстати, что ты там делал? Я тебя там давно не видела.

— Искал старого дружка, — признался он. — Помнишь Саймона? Простака Саймона.

— Ахэтого, — протянула она, будто все прояснилось.

— Он не хуже старых подружек, которых искала ты, — намекнул Брюер. — Вероятно, даже малость получше, как поглядеть. Так или иначе, он вновь свел нас. Я действительно рад тебя видеть и рад, что ты выбралась из сточной канавы, тянешься к звездам. Уверен, что ты счастлива. На твоем месте всякий был бы счастлив. Так почему ты позволила мне тебя подвезти, вместо того чтобы обозвать говнюком и пнуть по яйцам? Прежде я был просто платным клиентом — с какой стати теперь уделять мне время? Если ты не собираешься начать сначала, — а я так не думаю, — значит, тебя покалывает любопытство. Тебе, по крайней мере, интересно знать, как у меня дела.

— Как у тебя дела, я уже спрашивала, — напомнила она.

— Что еще ты хочешь узнать?

— Как на самом деле? Как ты говоришь, легкое ностальгическое любопытство. Знаешь, чего мне не хватало, когда ты перестал захаживать, решив, что я совсем развалилась?

Сказать «таблеток» было бы не дипломатично, поэтому Брюер спросил:

— Моей едкой иронии?

— Твоих панегириков психотропной революции, — сказала она. — Тех, что без иронии, когда ты настолько забывался, что хотя бы наполовину говорил то, что думал, о мире, где биотехнологии спасут нас от нас самих. Все это, понятно, чушь, но приятно, что ты во что-то верил, пусть даже не в любовь, честность или порядочность. Я тогда, конечно, была молода. Слишком молода. Ты все еще веришь в это, хоть немного, или стал обычным наркодельцом и думаешь только о деньгах и крутых тачках с хитроумной сигнализацией?

— О, я верю, — твердо сказал Брюер. — Действительно искренне верю. Ирония просто помогает скрыть этот факт. Всегда говори правду с иронией, и никто тебя не вычислит.

— Никто?

— Кроме тебя, конечно. С тобой я забываю об осторожности, замечаешь? Забыл, как только увидел тебя в пабе. Мне бы сейчас ломать ноги Простаку Саймону или угрожать, что сломаю, если он не опомнится, но у меня на такое никогда не хватало духа, а когда я увидел тебя… ну вот. Кофе потрясающий. Как ты его пьешь? — Он отставил кофе и придвинулся к ней, под предлогом заглянуть в ее чашку.

— С возрастом вкусы меняются, — заметила она.

Она наверняка понимала, что он не для того придвинулся, чтобы заглянуть в чашку, но все же помедлила, прежде чем отстраниться. Он принял это за зеленый свет, но, когда потянулся к ней, она застыла. Он слишком поторопился.

— Нет, Брю, — сказала она. — Ничего такого. Правда ничего, кроме любопытства.

Он не поверил. Он все-таки обнял ее, в надежде, что она просто тянет время, и стоит проявить настойчивость… Хоть и знал, что счет пока не в его пользу. Он попробовал ее поцеловать, но она не ответила на поцелуй. Попробовал прижать ее крепче, но она не перестала отбиваться.

— Тебе придется меня изнасиловать, — сказала она. — Но не думаю, что тебе хотелось бы именно этого.

Он сразу отпустил ее. Ему этого, разумеется, не хотелось, и определенно было не в его стиле.

— Мне больше нечего тебе предложить, да? — Он не думал, что это прозвучит так ядовито. — Тебе от меня ничего не нужно?

Она как будто не рассердилась, но и виноватой не выглядела.

— Это была ошибка, — сказала она. — Глупо.

— Не так уж глупо, — заверил он. — Оглядываясь назад, ты наверняка видишь во мне больше, чем в тех затрепанных шлюшках, с которыми водилась. И водишься до сих пор. Чего ты искала? Не просто способа развеять скуку, так?

— Нет, — уверенно произнесла она. — Не просто. И ты прав, пожалуй, мне надо было давно найти тебя. Но секс тут ни при чем, Брю, и твое синтетическое счастье тоже. Тут другое. Теперь тебе лучше уйти.

— Зачем? — уперся он. — Твой дружок скоро встанет из гроба? Ох, извини, я хотел сказать, вернется с работы. Чем, кстати говоря, он занимается?

Его так и тянуло заговорить о плазме в холодильнике, но он сдержался. Золотое правило: никогда не говори людям, что знаешь об их тайнах, пока не вычислишь, что это за тайны.

— Я бы не хотела так надолго отрывать тебя от работы, — возразила она. — Нужно следить за качеством геморроидальных свечей и таблеток от изжоги. А чтобы оборудование не простаивало, всегда можно сварганить еще малость счастья. Ты всегда был очень занят, потому твоя сексуальная жизнь и сводилась к коротким свиданиям с дешевыми шлюхами.

Оскорбление слишком отстало по времени, чтобы задеть его. Новое поколение фармацевтов давно оставило позади вопросы геморроя и изжоги.

— Я уверен, что ты больше всего соскучилась по едкой иронии. — Он храбро отразил выпад. — Как видно, так скучала, что выкрала рецепт.

С этими словами он ушел — вежливо, насколько позволяли обстоятельства.

Вывести машину из подземного гаража оказалось непросто, но в конце концов он справился. И поехал домой, одержимый ледяным спокойствием.

Он не сомневался, что они еще встретятся, хоть он и испортил все, что мог. Он запомнил номер на телефоне в прихожей и знал, что ее, скорее всего, можно застать одну в рабочее время. В следующий раз он приготовит сценарий и отыграет потерянные очки.

Это было делом чести.

Брюер не стал заниматься анализом содержимого капсул и пакетов, пока не ушли его ассистенты. Даже Джоанна не знала, что и зачем он делает, и была не так глупа, чтобы спрашивать, но скрытность давно стала его второй натурой, а для ускорения работы нужно было оборудование основной лаборатории. Джоанна и Лерой ничуть не удивились, застав его на месте, когда, выполнив последнее задание всего через два часа после окончания полуторного рабочего дня, зашли положить результаты ему на стол. Они со смесью восхищения и жалости считали его трудоголиком и ночной птицей. Он весело попрощался с помощниками и, как только они вышли из здания, включил все защитные системы.

Едва Брюер приступил к первым анализам, любопытство вспыхнуло с новой силой. Но волнение начало пробиваться сквозь методичную сосредоточенность, только когда он убедился, что столкнулся с весьма экзотическим протеином. Все протеины, с которыми он имел дело по службе, были изначально скучны. В наше время надо очень далеко выйти за пределы официальных исследований, чтобы наткуться на что-то по-настоящему странное. Этот происходил из дебрей неизведанного.

Когда первый образец прошел первую стадию анализа, он заложил второй, но плазму пока придержал, чтобы не запутаться. Первое правило хорошей лаборатории — делай все по порядку. Как только у него в руках оказалась схема аминокислот первого образца, Брюер, не дожидаясь трехмерной конфигурации, полез в последнее издание энциклопедии. Он понимал, что не найдет там неизвестного вещества — в наше время никто не отдаст в печать новые открытия, пока не убедится, что они ни на что не годятся. Но он надеялся определить тип молекулы по основным кластерам. Практически все новые протеины изобретались компьютерными программами, переставлявшими исследованные активные блоки в надежде наткнуться на более активную или экономичную конфигурацию, так что был шанс понять, на чем основана инновация и какого типа эффекта добивался изобретатель.

Скоро он убедился, что имеет дело с чем-то совершенно необычным. Каково бы ни было предполагаемое действие капсулы номер один, оно не обладало способностью имитировать или взаимодействовать с нейротрансмистерами или амигдалярными энцефалинами. Это могло означать, что новая внешность Дженни не связана с капсулами, а если и связана, то наверняка очень странным и неожиданным образом.

Вскоре он убедился, что и второй образец — такой же. К тому времени Брюер интуитивно начал угадывать подозрительно естественную среду.

Ему совсем не внушала энтузиазма мысль, что образцы могут оказаться всего-навсего кусками сырого материала, клонированного от какой-то неприметной бактерии или растения в смутной надежде, что это может оказаться интересным. Компьютерное конструирование, пожалуй, еще не исчерпало возможностей старого метода «смешай кусочки», и не было на земле нации, которая не лелеяла бы собственных ура-патриотических проектов нового ковчега — не составляла бы генных банков всевозможных местных видов в смутной надежде сохранить данные, которые иначе будут утрачены с их вымиранием.

Беда с естественными белками, понятно, в том, что в них могут быть заложены функции, вовсе не имеющие отношения к человеческому организму, с биохимией, давно отброшенной высшими животными — и вообще животными. Большая часть экзотических натуральных протеинов достаточно стабильны, что позволяет закладывать их в таблетки на основе материалов, инертных в физиологическом смысле. Брюер попытался утешиться мыслью, что такие таблетки никто не стал бы держать в шкафчике в ванной, но, только получив трехмерную модель, вполне убедился, что имеет дело не просто с блоками строительных материалов для волокон или стенок клетки.

Увы, механизм физиологического воздействия оставался загадкой. Эти белки явно не были психотропами, а если имели отношение к косметике, то, очевидно, не из заурядных новшеств.

Минут двадцать он пялился на экран, ничего не замечая вокруг себя, и наконец решил, что пора закладывать в аппарат похожую на плазму жидкость. Не сводя глаз с экрана, потянулся за пробиркой с желтоватым веществом и, только когда под рукой у него оказалась пустота, поднял взгляд.

Неизвестно, давно ли пришелец стоял в каких-нибудь шести футах, наблюдая за его работой. Брюер впервые в жизни был так ошарашен — столкнулся со столь невероятным явлением. Он не преувеличивал, уверяя Дженни, что его система охраны отличается утонченностью. Насколько же утонченным должно быть мастерство стоявшего сейчас перед ним человека, проникшего через лабиринты паролей и ловушек!

В его внешности не было ничего особенного, если не считать светящейся бледной кожи, на удивление темных глаз и редкостного умения соблюдать тишину. И особой угрозы в нем не ощущалось, хотя странный блеск в глазах подсказывал, что угроза может проявиться, встретив вызов.

Брюер отчаянно пытался подобрать слова, которые позволили бы сохранить лицо, но в голову ничего не приходило. В конце концов он просто спросил:

— Кто вы такой, черт возьми? — и остро ощутил, что это очень избитый штамп.

— Вы меня уже видели, мистер Брюер, — ответил незваный гость. — И даже несколько раз.

В его речи проскальзывал легкий неопределенный акцент.

Брюер всматривался в лицо незнакомца, не сомневаясь, что запомнил бы эти угольно-черные глаза и необычный цвет кожи. Он был достаточно рассудителен, чтобы сообразить: значит, об этих чертах стоит забыть и сконцентрироваться на остальном. Сделав это, он начал соображать, где мог видеть этого человека, но, увы, имя не всплывало в памяти.

Не приходилось сомневаться и в цели визита — учитывая, чем он сейчас занимался и как внимательно следил за ним визитер.

— Дженни говорила, что у нас есть общие интересы, — начал он, чувствуя, что надежды отыграть потерянные позиции мало, но надо хотя бы попытаться. — Однако приходится встречаться со множеством людей — все эти семинары, конкурсы на тендеры… Мы ведь формально не представлены, да? Забавно, что при таком количестве общих знакомых мы совсем друг друга не знаем.

— Я вас прекрасно знаю, — возразил незнакомец. — Я много о вас слышат, с разных сторон.

В его глазах мелькнуло что-то весьма беспокоящее, хотя печали в них было не меньше, чем угрозы.

Брюер, отчаянно соображая, какие именно неприятности обрушились на его голову, вычленил выражение: «С разных сторон». Одна сторона, очевидно, Дженни, а другие? Люди, с которыми Брюер встречался на конференциях или по делам законного бизнеса, мало что могли о нем сказать. Он сложил в уме два и два и надеялся, что не получил в итоге пять.

— Это вы перехватили моих распространителей? — спросил он. — Дженни вас на них навела — на Саймона и прочих. Она затем и пришла сегодня в «Козла и компас»? Доставляла товар?

Незнакомец покачал головой:

— Она не доставляет товар и вообще не имеет отношения к этой стороне дела. Хотя она, конечно, дала мне сведения, позволившие установить связь с некоторыми вашими агентами. Мне нужно было только несколько имен, остальное я сделал сам.

— Она и сказала вам, где меня найти? — осторожно поинтересовался Брюер, прикидывая, немецкий это акцент или, может быть, сербский.

Незнакомец покачал головой.

— Сказал Саймон, — ответил он. — Вы его смутили. Он сказал, что вы меня искали и почему-то вдруг прекратили расспросы. Дженни не знает, что мне известно о вашем пребывании в квартире и о том, что вы унесли. Я был неосторожен, оставив все это на виду, — просто не предполагал, что вы пройдете мою систему охраны с такой же легкостью, как я — вашу.

Опять очко в его пользу: без помощи Дженни Брюеру никогда бы не пробраться в квартиру незнакомца, и они оба это понимали.

— Кажется, сама судьба сводит нас с вами, — заметил Брюер. — Вы подобрали мою бывшую подружку только ради сведений о моей системе торговли или это она подсказала вам мысль заработать таким способом немного лишних денег?

— Что вы думаете об этих протеинах? — спросил незнакомец, откровенно проигнорировав вопрос. — Много ли вы успели исследовать?

Брюер успел понять, что его единственное преимущество в том, чтобы скрыть от этого человека, как мало ему известно.

— Дженни отлично выглядит, — сказал он вместо ответа. — Гораздо лучше, чем вы, на мой взгляд. И это наводит на мысль, что вы испытывали свои чудотворные средства сначала на ней, а потом уже на себе. Вполне разумно, надо сказать, хотя и не слишком спортивно. Не удивительно, что Саймон вас побаивается. Для полной уверенности вам понадобится еще несколько опытов. Лучше перестраховаться. — Он, как умел, пытался скрыть, что понятия не имеет о действии протеинов и об их происхождении.

— Мы не враги, мистер Брюер, — проговорил человек с глазами, в которые невозможно было смотреть спокойно. — Собственно, мы даже не соперники.

Этого хода Брюер тоже не понял. Он что, предлагает сделку? Если так, лучше ему подыграть.

— Конечно, — согласился он, — мы на одной стороне — на стороне психотропной революции. Наша судьба — быть повитухами сверхчеловечества.

— Дженни мне говорила, — признал незнакомец. — Сказала, что вы искренни, но я не совсем ей поверил.

— Затем и пришли — чтобы убедиться? — Брюеру не верилось, что все так просто.

— Не совсем, — поправил его черноглазый. — Я пришел из любопытства. Но раз уж я здесь, думаю, мне стоит забрать украденное вами и стереть все записи ваших анализов. — Он почти незаметно подчеркнул слово «все», возможно желая напомнить Брюеру, что память тоже своего рода запись.

— Понимаю, — сказал Брюер. — Я тоже неумеренно любопытен.

Незнакомец помедлил, словно в нерешительности. Наконец, отбросив колебания, он поставил на стол рядом с собой пробирку с образцом и достал что-то из кармана.

Брюер мгновенно узнал устройство. Это была стерильная упаковка с одноразовым инжектором: с тех пор как он вошел в моду у наркоманов, потреблявших тяжелые наркотики, журналисты прозвали его «хитрым шприцем». Ничего особенно хитрого в нем не было, но устройство полезное: оно вводило лекарство в подкожные ткани, почти не нарушая поверхностных. При этом могло лопнуть несколько капилляров, но оставалось только маленькое круглое пятнышко, вроде синяка или засоса.

— Вам нужно заправиться? — с беспокойством спросил Брюер.

Незнакомец с ловкостью, восхитившей бы его при иных обстоятельствах, одной рукой снял колпачок шприца и набрал в баллон жидкость.

— Руки на стол, — велел он.

Брюер мгновенно вскинул руки и вскочил на ноги. Он не был ни упрямцем, ни героем — им двигал рефлекс, запущенный страхом. Он замахнулся кулаком, как замахивались кулаками сотни актеров в сотнях боевиков.

Незнакомец развернулся на каблуках с такой скоростью, что Брюер потерял его из виду. Может быть, его ослепила паника, но и движения незнакомца были сверхъестественно быстрыми. Брюер отшатнулся, схватившись за живот. Больно было ужасно, но дух из него не вышибло, и у него хватило сил потянуться вперед, чтобы подбить противника под колени.

Вторая попытка оказалась не удачнее первой. А неуловимый удар в голову болезненнее, чем пинок в живот. Брюер не потерял сознания, но свалился на пол, основательно оглушенный. Оказавшись на четвереньках, он усомнился, сумеет ли подняться, и тут же ощутил на своей спине чужую ногу, прижимающую его к полу. Сопротивляться было невозможно. Распластавшись на полу под навалившейся тяжестью, он почувствовал, как к шее прижалась подушечка хитрого шприца.

Давление продолжалось не менее двадцати секунд, но Брюер оказался бессилен этому помешать. Боли он не ощутил, — собственно, для того и изобретали хитрые шприцы.

Брюер слегка удивился, что не потерял сознание после инъекции, хотя сам не знал, с какой стати заподозрил в желтоватой жидкости анастетик. К тому времени, когда тяжесть в спине исчезла, боль в голове успела затихнуть, но его еще подташнивало. Он решил полежать, пока не будет уверен, что удержится на ногах. Он слышал, как темноглазый подходит к столу, где лежали капсулы.

Наконец Брюер поднялся на ноги и встретил взгляд необыкновенных глаз.

— Спасибо, — сказал он, храбрясь, насколько это было в его силах. — Я думал, что лишился шанса исследовать это вещество.

— О, шансов у вас будет сколько угодно, — заверил его темноглазый. — Но спешить некуда. Теперь уже некуда. Вы знаете, где меня найти, когда будете вполне готовы к разумному разговору.

С этими словами незнакомец просто развернулся, вышел за дверь лаборатории и был таков. Из лаборатории не просто было выйти, не зная соответствующих шифров, однако незваного гостя вряд ли это остановит.

Быстрая проверка показала, что оставшиеся капсулы пропали и с экрана были стерты все данные. Впрочем, работа была сделана кое-как: в аппаратуре наверняка осталось достаточно следов для повторения анализа, кроме того, возможно, он сумеет восстановить стертые файлы с жесткого диска. Брюер задумался, что понимал таинственный незнакомец под «вполне готовы». Наверняка дело не и настроении.

Брюер обычным шприцем взял у себя немного крови из пятнышка на шее, но сразу к анализу не приступил, а убрал образец в холодильник и поспешно вышел на улицу. И не останавливался, пока не добрался до телефона-автомата.

Он воспользовался обычной карточкой, какие продаются в кассах супермаркетов, но из осторожности направил звонок через Таллин: люди, в чьей помощи он нуждался, предпочитали иметь дело с осторожными клиентами.

Брюер снова вышел на улицу так поздно, что Простак Саймон был уже дома и спал безмятежным сном. Как и следовало ожидать, один. На дверях у него было три замка, а на окнах — два, но старый пластик не устоял против растворителя, так что Брюер вошел, не потревожив хозяина, и провел быстрый, но тщательный обыск.

Запасы Саймона он без особого труда нашел под коллекцией рекламных карточек. Коллекция как коллекция: Саймон обдирал их с телефонных будок, как другие мальчишки обдирают марки с конвертов. Брюер положил капсулы в карман, оставив только несколько штук, и расположился у кровати Саймона.

Он принес обычный медицинский шприц, который не потрудился простерилизовать, и с намеком приставил его к горлу Саймона, а потом уже включил лампочку над кроватью. И пожалел, что так плохо овладел искусством запугивания. Как бы ни старался человек быть просто бизнесменом, в торговле наркотиками было нечто, сопротивляющееся разумному подходу.

— Не дергайся, Саймон, — сказал он, когда парень распахнул глаза. — Мало того что ты рискуешь проколоть адамово яблоко, так еще получишь дозу очень неприятного зелья.

Саймон забормотал и съежился, но предупреждение учел.

— Что такое? — заныл он.

— Расскажи мне про дружка Дженни, Саймон, — сказал Брюер. — Все, что знаешь, и поскорее.

— Что в шприце? — осведомился Саймон.

— Так, кое-что, от чего у тебя нервишки зазвенят. Последствий не оставит, но двадцать четыре часа будешь испытывать все виды мучительной боли. Если не хочешь провести самый жуткий день, какой только можно представить, расскажи мне о парне, который поставляет тебе новый товар. Выкладывай все, и моли Бога, чтобы этого хватило.

Саймон попробовал завопить, что ничего не знает, но быстро передумал.

— Он химик вроде вас, — заговорил он, словно надеясь задобрить Брюера этим известием. — Делает анализы для государства и для любого, кто заплатит… Говорит, что его зовут Энтони Марклоу, но, по-моему, он даже не англичанин. Его товар не лучше, а другой. Я не собирался отказываться от вашего, честное слово. Я только…

— О Марклоу, Саймон. Рассказывай о Марклоу. Что делает для него Дженни? Продает товар шлюхам или раздает? Ну?

— Я не знаю! Да что это с вами? Кто говорил, что он не гангстер, а? И насчет «на рынке всем хватит места»?

— Это не экономическая конкуренция, Саймон. Тут дело серьезнее. Марклоу не просто толкает пилюли счастья. Он занимается чем-то другим, и мне надо знать чем. Ну, Саймон? Что он еще сделал, кроме перехвата моих клиентов?

— Какого хрена мне знать? — с неподдельной искренностью взвыл юнец. — Я просто… Вы у девочек спросите. Дженни с девочками общается, а не со мной. Если она им что и давала, мне они не говорили.

Указательным пальцем свободной руки Брюер оттянул себе воротник и ткнул пальцем в пятнышко на шее — в синеватую отметину, которая скоро станет лиловой, а потом коричневой. Испуганный взгляд Саймона следил за ним, как за движениями гипнотизера.

— Видел у кого-нибудь такие пятна? — спросил Брюер.

— Точно, — признал Саймон. — Еще подумал: забавно, доктора обычно уколов в шею не делают, и не верится, чтобы девочки сами кололись. А что?.. — Он умолк, как видно, гадая, откуда взялась метка у Брюера, но не смея спросить.

— У скольких? — поинтересовался Брюер.

— Я видел у троих, — ответил Саймон, намекая, что их могли быть десятки или сотни. — Почему в шею?

— Может, ему некогда было засучить им рукава, — отозвался Брюер, на дюйм-другой отведя иглу от горла Саймона.

Скорее, дело в том, что вещество вводилось в сонную артерию, откуда попадало прямо в мозг. Хотя его мозг пока работал как обычно. Он не чувствовал ни опьянения, пи сонливости: средство, введенное в кровь, не было психотропным. Может, его действие направлено в мозговые железы. Если так, вероятнее всего, гипофиз, а за ним — шишковидная железа. Гипофиз — отмычка ко всем железам внутренней секреции, диспетчер, распоряжающийся гормонами и управляющий телом. Шишковидная железа до сих пор была окружена аурой картезианской таинственности, интриговавшей всех ученых мира.

Саймон выпростал голую руку из-под одеяла и отвел подальше шприц. Брюер ему не препятствовал: если парень еще что-нибудь знает о Марклоу, и так скажет.

— Давно Дженни стала так выглядеть? — спросил он.

— Не знаю, — повторил Саймон. — Она стала захаживать три-четыре месяца назад. Примерно раз в три недели. Со мной она не болтает, только с девочками. Я сперва не знал, что она с этим жутким типом. Но однажды увидел, как он подъехал за ней вечером. Потом видел их вместе еще пару раз — и всегда после того, как стемнеет. Я думаю… — Он запнулся, будто сам не знал, что думает.

— Почему жутким, Саймон? Что в нем жуткого?

Задавая этот вопрос, Брюер почувствовал, что это может оказаться важным. Слово «жуткий» не входило в словарь поколения Саймона — оно основательно устарело.

— От него мурашки по коже, — объяснил Саймон. — От этих глаз. Глянет — словно паук пробежит по хребту. С виду-то он щедрый: бесплатные образцы, хорошие цены, но за этим что-то есть. Не то чтобы угроза: «Соглашайся, а не то…» Скорее, как: «Я тебя знаю лучше, чем ты сам». Вы бы как его назвали?

Брюер вспомнил невероятно темные и жутко пустые, но беспокоящие глаза.

— Не знаю, — признался он, представив чудные голубые глаза Дженни и ее волшебно чистую кожу. И добавил: — Что бы он там ни придумал, это проникает глубже, чем таблетки счастья или машины грез.

— Я мог бы достать вам немного, — предложил Саймон. Он явно был рад расплатиться за мелкое предательство — после того, как убедился, что Брюер способен на насилие.

— Опоздал, — мрачно бросил Брюер. — Я уже получил бесплатные образцы. — Подойдя к ящику, в котором хранилась коллекция, он выгреб горсть рекламных карточек, швырнул их в Саймона и вернулся за следующей горстью.

— Мне нужен номер, Саймон, — сказал он. — Я хочу познакомиться с девочкой, у которой синяк, как у меня, только намного более давний.

Саймон начал было доказывать, что не помнит, кому какая карточка принадлежит, но передумал. Как-никак он был страстным коллекционером, и у него имелась своя гордость. Потратив пару минут, он нашел то, что искал. Брюер взял карточку.

— Ты бы заделал эту дыру в стекле, — сказал он парню. — Здесь ужасно сквозит.

Когда утром в лабораторию пришли помощники, Брюер велел им бросить все и заняться срочной работой. Они не задавали вопросов — решили, что речь идет о промышленном шпионаже. Не слишком законно, но такими делами они занимались уже не в первый раз и, скорее всего, не в последний. За работу взялись охотно: было приятно сломать наскучившую рутину.

У Брюера ушло пятнадцать минут на восстановление стертых дружком Дженни данных, и он сразу передал их Джоанне.

— Если выяснишь, что это такое, — пообещал он, — получишь солидную премию. В патентах можешь не искать, но где-то должна найтись хоть какая-то подсказка. Протеин есть протеин.

— Где хоть искать? — спросила Джоанна.

— Они могут иметь отношение к омоложению тканей, но подход совершенно новый.

Она подняла брови и покосилась на маленькие пузырьки с густой красной кровью у него на столе. Он кивнул:

— Да-да. Их уже испытывают на практике. Так что нам много придется нагонять. Соединения, которыми ты займешься, могут оказаться поддерживающей средой. А я займусь парнем, которого они поддерживают.

Это тоже была подсказка, и ассистентка поблагодарила за нее кивком. Слово «парень» в этом контексте означало, возможно, вирус — нечто такое, что приходилось хранить во взвеси живой ткани.

Если Джоанна и заметила синяк на шее у Брюера, то не показала виду: наверное, решила, что он провел ночь с девушкой. Он действительно провел несколько последних ночных часов с полусонной шлюхой, но любовью они не занимались. Она обошлась ему очень дорого, но платил он не за профессионализм. Она искренне не хотела говорить, но в конце концов все решила цена. Шлюха не знала имени Марклоу, но трижды видела его. Сказала, что тот держался очень вежливо, но было в его глазах что-то… Он будто смотрит прямо в тебя и видит, как кровь течет по жилам. Дженни уговорила ее принять участие в «тайном испытании», привлекая собственной обновленной внешностью. Ей объяснили, что речь идет о косметическом средстве, а не о каком-нибудь эликсире жизни, — о пластической хирургии без скальпеля.

— Первые пару дней после укола был ужасный зуд, — рассказывала ему женщина. — Дженни предупреждала об этом и не велела чесаться, но я все-таки немножко не утерпела. Зуд иногда возвращается, особенно в солнечные дни, и темные очки я теперь могу снимать только в пасмурную погоду, но я уже привыкла, да и таблетки помогают. Еще меня немного подташнивало, особенно по утрам, как при беременности. Я легко и устойчиво сбрасывала вес, но это отчасти из-за белковой диеты. Я даже не против зуда — он вроде как напоминает, что средство работает, а оно работает.

— Еще что-нибудь? — настойчиво спросил Брюер.

— Разве что сны, — ответила она. — Дженни меня и о них предупреждала, но мне они нравятся. Забавные.

— Что за сны?

— Вампирские сны. Иной назвал бы их кошмарами, но меня они не пугают.

— Вампирские сны? Как это понимать? — Почему-то неприятно было заметить, как мало его удивили эти слова.

— Иногда мне снится, будто я — летучая мышь или что-то вроде того. Летаю ночью, ищу, хоть и не глазами. В другие ночи я больше похожа на волка. Видели бы вы эту луну! Огромная и кроваво-красная! Потрясающе! Охотиться, убивать, лакать кровь. Если так чувствуют себя звери, я хотела бы возродиться львицей. Дженни уверяет, что это просто от диеты, но, по-моему, всплывает память о прошлых жизнях. Эти психушники, что уводят вас во времена Рима или Древнего Египта, — просто фигня! Мы ведь миллиарды лет были зверями, еще до того, как стать людьми. Кажись, это называется видовой памятью?

Брюер не потрудился объяснять ей, что ни волки, ни летучие мыши не числятся в отдаленных предках человеческой расы. Он согласился с ее мнением о психиатрах, практикующих возвращение к прошлым жизням, но не сказал, что ее теорию считает столь же бессмысленной. Ему было не до того — он обдумывал сновидения. Они были самым удивительным в этом деле и, пожалуй, наиболее многозначительными. Он вспомнил загнанный взгляд голубых глаз Дженни. Отчасти она пригласила его к себе, чтобы показать, как хорошо устроилась без него, но была еще одна причина. То, что с ней произошло, внушало ей тревогу и — немного — чувство одиночества.

«Не вампирские ли сны тому причиной?» — задумался он.

Брюер пока не ощущал никакого зуда, но он никуда не спешил и не собирался выходить на солнце, пока не разгадает загадку — хотя бы в той мере, в какой это возможно для его лаборатории. И спать он не собирался, тем более видеть сны. Что ни говори, он химик: у него есть средства обойтись без сна по крайней мере пару суток.

Он понимал, что не может вернуться к Энтони Марклоу, пока не будет готов заключить договор, а пока он даже не представлял, о каком договоре может зайти речь. Обещанием молчать не удовлетворится ни он, ни Марклоу. Марклоу не боялся, что он обратится к властям. И не только потому, что понимал: при этом Брюер будет вынужден признать собственные незаконные операции. Марклоу не боялся! Брюера его бесстрашие восхищало и тревожило одновременно. Сам он был умелым химиком, но искусство бесстрашия ему не давалось.

Как выяснилось, не нужно быть гением, чтобы выявить чужака в пробах крови. «Парень» оказался не вирусом, а чем-то покрупнее. Будь у него клеточная оболочка, его бы причислили к обыкновеннейшим бактериям, но оболочки не было. Для этого существа Брюер знал только одно название — риккетсия.

Единственная известная ему, хотя бы по книгам, риккетсия вызывала пятнистую лихорадку Скалистых гор, но, обратившись к онлайн-энциклопедии, он выяснил, что их зарегистрировано несколько сотен. И ни одна не обладала сходством с той, что теперь обитала где-то в оболочке его мозга и, надо полагать, размножалась как бешеная, одновременно перестраивая эндокринный оркестр.

Как отметил Брюер, риккетсии обладали двумя существенными свойствами. Не имея клеточной оболочки, они были иммунны к антибиотикам. Но по той же причине они с трудом передавались от носителя к носителю. Вот почему пятнистая лихорадка, будучи неизлечимой, никогда не разрасталась до эпидемии. Люди, подхватившие ее, носили ее до конца жизни — не слишком долгой в те времена, когда врачи еще не изобрели паллиативных средств от самых неприятных симптомов, — но, как правило, не передавали другим. Даже супруги не подвергались особой опасности: она не передавалась половым путем. Теоретически ее можно было подхватить только через открытую рану или посредством шприца — обычного или хитрого.

Брюер несколько минут колебался, прежде чем передать полученную информацию Джоанне и Лерою, но решил, что время держать все при себе миновало. Пока он сам не заразился, спешить было некуда. Теперь же, когда он уверился, что получил то самое, что шлюхи и, надо полагать, Дженни, приходилось спешить — не то чтобы слишком, но время поджимало. Ему требовалась вся доступная помощь.

— Если вам нужен ДНК-профиль такой большой штуковины, — напомнила Джоанна, — это потребует нескольких недель, если не месяцев. Даже если это вариант одного из изученных видов, начинать придется сначала. Никто никогда не программировал риккетсий — во всяком случае, не публиковал результатов. Вы думаете, те протеины из капсул — продукт генов риккетсии?

— Нет, — сказал Брюер, — я подозреваю, что эти протеины должны смягчать некоторые симптомы инфекции. — Если он не ошибался, новость была не из лучших. Значит, ему самому потребуются таблетки, чтобы пользоваться благотворным воздействием на организм этих крошечных пассажиров, не ощущая разрушительного эффекта.

— Инфекции? — с беспокойством повторила Джоанна. Это слово всегда звучало тревожным набатом в подобных лабораториях, даже если в работе находился обычный коммерческий продукт, присланный на рутинную проверку.

— Все в порядке, — успокоил он. — Передается только через открытые раны, и то с трудом. К тому же предполагается, что действие ее благотворно, хотя наверняка есть и осложнения.

— Осложнения будут, как не быть, — согласилась Джоанна, но она имела в виду только протокол 98-го года, регулирующий изготовление агентов, передающихся человеку. Никто не надеялся, что он будет соблюдаться — хотя бы в разумных пределах. Каждый, кто занимался такими вещами, знал кого-то где-то, кто продолжал работу, уверенный, что новое тысячелетие, новые законы и правила достаточно растяжимы, чтобы разрешать все, лишь бы не было шума. Энтони Марклоу если и опередил свое время, то ненамного.

«Разве что, — подумалось Брюеру, — вломиться в чужую лабораторию и впрыснуть инфекцию в чужую сонную артерию едва ли попадает под определение „без шума“».

— Мне не нужна генная карта, — сказал он Джоанне. — Сделайте все, что можно успеть до вечера.

— А что вечером? — спросила она.

— Я должен повидать одного человека насчет этой болезни, — ответил он, и тут телефон, стоявший у него под рукой, зазвонил.

Он схватил трубку, но услышал только голосовое сообщение, уведомлявшее, где он может получить ответ из Таллина.

На звонок Брюера, явившегося к дому Марклоу, ответила Дженни, и она же открыла дверь квартиры, кода он пробился сквозь многослойную охранную систему. Первое, что она ему сказала:

— Ты — вор.

— А ты — шлюха, — ответил он, — но нас обоих провели. Твой дружок заранее знал, что я стану его искать. Он не ради приработка вмешался в мою торговлю: он хотел привлечь мое внимание.

— Не льсти себе, Брю, — начала она, но он и не льстил себе, а знал, что был уже намечен к вербовке, а Дженни в своем желании показать ему нос и дать понять, чего он лишился, просто запустила машину немного раньше времени — рано или поздно его пригласили бы сюда и сделали предложение, от которого невозможно отказаться.

Человек, назвавший себя Энтони Марклоу, стоял у окна, выходившего на реку. Он не протянул руки и не предложил Брюеру выпить. И Дженни тоже — она просто прошла через комнату и уселась на диван в преувеличенно беззаботной позе, подхваченной, скорее всего, в американской мыльной опере. Брюер остался стоять, чтобы встретиться с графом Дракулой лицом к лицу.

Он был уверен, что Марклоу и есть граф Дракула — может быть, не тот самый, из романа, но различия не существенны. Его знакомые хакеры немного смогли раскопать: они так стыдились неудачи в попытке установить истинную личность Марклоу, что отказались от половины платы (на оставшуюся половину можно было роскошно прожить до 2020-го). Компьютеры вошли в употребление всего пару поколений назад, а это означало, что прошлое людей старше пятидесяти проследить невозможно. Однако столь тотальное отсутствие лица под маской Марклоу говорило о сроке куда большем.

— Вы не поверили Дженни, когда она рассказывала, как серьезно я отношусь к генетической революции, — начал Брюер, отвечая на неотступный взгляд его темных пронзительных глаз, — но вы хотели бы верить, да?

— Я заинтересовался, — признал Марклоу. — Настало время поднять мой личный проект на новую ступень, и мне бы совсем не помешала помощь специалиста.

— Вы сильно рисковали, — заметил Брюер. — Что, если бы я взялся за поиски лекарства? Знаете, со временем я мог бы его найти. То, что риккетсия иммунна к обычным антибиотикам, еще не значит, что против нее нет средства. На больших жуков найдутся маленькие жучки, которые их едят…

— А на маленьких — еще меньшие, ad infinitum[17], — закончил за него Марклоу. — Это действительно проблема. Вы просто мелкий жулик с манией величия, но существует достаточно исследователей и лабораторий, способных вывести действующий на нее вирус. Я долго мог не опасаться противостояния, но скоро гонка начнется заново.

— Заново? — повторил Брюер. Он, кажется, понимал, о чем говорит Марклоу, но хотел знать наверняка.

Вампир имел в виду, что были времена, когда вампиры не сознавали причины своего состояния и не могли его контролировать. В то время они были весьма уязвимы, хотя легионы потенциальных Ван Хелсингов, готовых протыкать их колами, обезглавливать или сжигать, понимали еще меньше. Но Брюер хотел услышать подтверждение и понять, о каких масштабах времени идет речь. Он хотел знать, давно ли граф Дракула, он же Энтони Марклоу, существовал как не мертвый, чтобы понять, на какой срок могут рассчитывать он и Дженни — теперь или позже, когда прототип будет очищен и усовершенствован.

Впрочем, пока Марклоу не выказывал намерения раскрываться. Сперва он хотел услышать, что скажет Брюер, и если выражение его глаз о чем-то говорило, тому стоило очень тщательно подбирать слова. Может, эпоха первобытных торговцев крэком и ушла в прошлое, но на свете еще достаточно личностей, готовых убить без малейших угрызений совести.

— Я немного вздремнул перед выходом, — заговорил Брюер, надеясь, что его голос звучит достаточно спокойно и уверенно. — Хотел посмотреть, что это за сны. Мне не верилось, что такое возможно — прокручивать в голове сны, как магнитофонную запись. Только ведь это не сны животных, верно? У животных область сновидений строго функциональна: отработка инстинктивного поведения и соответствующего нейрохимического подкрепления. Сны связывают их жизненные потребности с удовольствием. На несколько минут я даже задумался: может быть, это действительно какая-то наследственная память, случайно вызванная секрецией агента… Но это бессмысленно. Волки и летучие мыши не в родстве между собой.

Марклоу кивнул, но в его мрачных глазах не было одобрения.

— Потом, — сказал Брюер, — я обдумал гипотезу внеземного происхождения — инопланетная ДНК, занесенная метеоритом или разбившейся летающей тарелкой, но это я просто насмотрелся телевизора. Ответ намного проще. Всего-то и нужно было, что вспомнить другую болезнь, действующую аналогичным способом, — и он работает, хотя ее вызывает всего-навсего вирус, которому до хромосомы не хватает пятидесяти генов.

Он выдержал эффектную паузу. Дженни невольно подыграла ему, спросив:

— Какую болезнь?

— Бешенство, — ответил ей Брюер. — Видишь ли, вирус бешенства не особенно заразен. Он не всегда выживает, даже если внесен в открытую рану при поддержке слюны, чтобы добиться этого, ему приходится довольно сильно изменять поведение жертвы. Водобоязнь, безудержная агрессия… Абсолютно новый набор метаинстинктов — такова цена выживания. Это чертовски неудобный способ передачи. Кто бы мог подумать, что эволюция могла дважды повторить этот механизм? Может быть, она и не повторяла. Возможно, этот вирус — просто обрывок той риккетсии. Вероятно, наш с тобой вирус — прадедушка бешенства, а вирус бешеной собаки — всего лишь блудный сын.

— Я не страдаю никакой формой бешенства, — ледяным тоном отозвалась Дженни. Она разозлилась гораздо меньше, чем рассчитывал Брюер.

— Нет, — согласился он, не страдаешь, — пока принимаешь паллиативы. Но притом… Это тщательно изготовленный штамм, отобранный по принципу сохранения благоприятных эффектов и стирания нежелательных. А вот мистер Марклоу страдает своего рода бешенством. Не так ли, мистер Марклоу? У вас оригинал — та форма бешенства, что наши предки назвали вампиризмом.

— У меня было бешенство, которое ваши предки назвали вампиризмом, — отчеканил Марклоу. — Теперь у меня модифицированная форма, более сходная с тем штаммом, которым инфицированы мои подопытные. Можно сказать, я излечился, если не слишком строго подходить к значению этого слова. Я променял неудобную, но ценную инфекцию на ее благовоспитанного родича, столь же ценного, но гораздо менее неудобного.

— Насколько «менее неудобного»! — осведомился Брюер.

— Что дали результаты ваших анализов? — вопросом на вопрос ответил экс-вампир.

Брюер вытащил из внутреннего кармана куртки листы бумаги. Всего дюжина листов формата А4, но на них уместилось множество данных и краткое заключение.

Пока Марклоу просматривал данные, Брюер изучал Дженни, отыскивая легчайшие проявления любых побочных эффектов. Отметина на шее подсказала ему, что ей до сих пор требуются инъекции: даже при введении прямо в сонную артерию, риккетсия с трудом приживается в мозгу и соседствующих с ним органах. Но это было совсем не плохо. Если он возьмется содействовать великому замыслу Марклоу по перестройке человеческой природы, то легко выведет поддерживающие ее препараты — были бы под рукой образцы культуры.

— Хорошая работа, — сказал Марклоу, просмотрев знакомые сведения и прочитав его заключительные выводы. — Ваши сотрудники, очевидно, профессиональная команда, и вы им доверяете. Много ли им известно?

— Они знают, что существует совершенно новый подход к омоложению и продлению жизни, и получили достаточную основу, на которой могли бы продолжать исследования в данном направлении: порознь или совместно. Они не знают, что этот новый подход на самом деле очень стар. Им известно, что я получил информацию от кого-то еще, но полагают, что это очередное задание. Но они не догадываются, что это подарок графа Дракулы. Не знают, что один из образцов крови взят у меня и что я — носитель. Так насколько менее неудобного?

Марклоу улыбнулся. Улыбка была не слишком хищной.

— Я больше не испытываю непреодолимого желания прокусить или вскрыть горло ближнего моего и припасть к ране жадными губами, — сказал он. — Сны все еще немного пугают меня — не думаю, что когда-нибудь научусь извлекать из них невинное удовольствие, как новое поколение обращенных, но они перестали быть проклятием, с которым приходилось бороться, напрягая все силы.

Он немного помолчал. Выражение его глаз оставалось неразгаданным, но в голосе звучало мягкое сожаление.

— Мне, знаете ли, приходилось бороться. — Он говорил так, словно действительно хотел, чтобы ему поверили. — Такова была цена выживания в современном мире. Мне приходилось существовать в тайне, в безвестности… Пришлось стать персонажем легенды, обычным суеверием. Я видел, что сталось с моими сородичами, не сумевшими совладать с голодом. Знаете ли, есть тысяча видов смерти, даже для… подобных мне. Мы, как могли, распространяли слухи, отрицающие это, но наши слухи всегда конкурировали с их. Недоразумения отчасти играли нам на руку, но не всегда…

Я давно один, но я знал, что наука меня спасет. Я знал, что рано или поздно свершится революция, которая позволит мне отринуть черты чудовища и стать подлинно бессмертным. Я знал, что, когда это случится, я смогу объединиться с человеческой расой и стать ее благодетелем, превратив зло в добро. Я знал, что настанет время, когда я смогу обрести дружбу — искреннюю дружбу.

Брюер не был уверен, относится это прилагательное к Дженни, к нему или к ним обоим, но не устоял перед искушением изобразить непонимание.

— Думаю, дружба шлюх для вас достаточно искренняя, — сказал он, — если вы склонны к такого рода обществу.

Он бросил обдуманно-небрежный взгляд на Дженни и понял, что задел ее, но Марклоу остался невозмутим. Если экс-вампир так стар, как предполагал Брюер, его, вероятно, ничем не проймешь. Он, возможно, очень давно стал неумершим, и все же до сих пор не избавился от кошмаров. Его кощунственное существование изначально отмечено адом, и эта метка, вероятно, не стерлась и сейчас, когда мир вот-вот одержит победу над всеми адами прошлого: болезнями, смертью, болью и нищетой.

— Где мне было искать добровольцев, — серьезно спросил Марклоу, — В тюрьмах? В «картонном городе»[18]?

— В домах престарелых? — с явной иронией предложил Брюер. — Слишком явно, надо полагать. А вы, очевидно, не намерены заявлять о себе, даже начав широкий маркетинг. Богатые, конечно, охотно будут соблюдать тайну. Они предпочитают конфиденциальность. Вампиры, все они видят в человеческих существах домашний скот. Вот почему вы вышли на меня, когда задумали расширить сферу деятельности. Вы и меня считаете своего рода вампиром, раз я продаю запретные таблетки счастья сутенерам и шлюхам, подросткам и хакерам.

— Пока вы не настоящий вампир, — равнодушно ответил Марклоу. — Вам еще надо постараться. Иногда риккетсия приживается только после шестой-седьмой инъекции. Но прижившись, она остается на всю жизнь, а жизнь может оказаться долгой.

— Насколько долгой? — добивался Брюер.

— Поживем — увидим, — ответил граф Дракула. — Мы ведь имеем дело с новым штаммом.

— А как действовал старый? — настаивал Брюер.

— Не знаю, — ответил Марклоу. — Самые старые из известных мне людей давно позабыли, сколько им лет. Во времена их молодости арифметику еще не придумали. И письменность тоже, но огонь был. Огонь и деревянные копья. Ко времени изобретения письменности война была почти проиграна. Риккетсия едва не отправилась вслед за мамонтами, саблезубыми тиграми и тысячами других видов, выбитых неолитическим человеком. К счастью, она выжила. И к счастью, я выжил вместе с ней. Теперь настал рассвет новой эры. Скоро мне уже не придется таиться. Вместе с вами и всеми подругами Дженни мы станем повитухами сверхчеловечества, как вы деликатно выразились.

Брюер видел, что Дженни не по себе. Она понимала, что перешла важный рубеж, когда с губ Марклоу впервые слетело слово «вампир». Он разоблачил себя и ее вместе с ним. Ей было страшно, а Марклоу нет. Он давно перерос страх, еще мог устрашать, но не умел отождествить себя с теми, кому внушал ужас. Жертвам казалось, будто он знает о них больше, чем они сами, но они ошибались. По сути, он все еще считал себя человеком, но не понимал людей. Может быть, он ошибся, так старательно делая себя безвредным, святым, а не дьяволом.

— Сотрудничество, — иронически бросил Брюер, — это чудесно.

Словно по команде в дверь позвонили. Не в звонок снизу, за укрепленной входной дверью, а в колокольчик, висящий у двери квартиры.

Марклоу не хуже Брюера понимал, что тому, кто прошел так далеко, нет нужды звонить у дверей — этот жест был чистой издевкой.

— Не вставай, — сказал Брюер Дженни. — Я думаю, это ко мне.

Брюер посоветовал стрелку не рисковать: он видел, как стремительно движется Марклоу и как он силен. Снайпер выстрелил, как только увидел цель, и Марклоу рухнул на пол.

Его свалила просто инерция удара, но встать экс-вампир уже не сумел. Такая доза транквилизатора усыпила бы лошадь и даже тигра.

— Присматривайте за ним хорошенько, — велел Брюер, когда люди вошли забрать тело. — Это исчезающий вид. Обеспечьте ему удобную крепкую клетку и поосторожнее с ним, когда проснется. Уверен, он еще способен укусить, если будет настроение.

Дженни встала с кушетки. Она напоминала второстепенный персонаж какой-нибудь мыльной оперы, но теперь актриса решила, что ее снимают крупным планом и надо изобразить смену чувств, хотя бы от тревоги к беспокойству.

Брюер открыл дверь представителю министерства.

— Дженни, это мистер Смит, — сказал он через плечо. — Он хотел бы получить у тебя полный список знакомых, которых ты свела с мистером Марклоу. Вероятно, не так страшно, если он будет не совсем полон, но ты заслужишь больше доверия, если никого не забудешь, а доверие тебе сейчас не помешает. Я не обманул твоего друга, когда говорил, что найду лечение, если получу время и достаточное финансирование. Если ты предпочитаешь сохранить свою искусственную риккетсию, тебе стоит оказаться полезной.

Мистер Смит не улыбнулся. Брюер и не ждал от него улыбки. Представители министерства — любого, — пробыв некоторое время на этой работе, теряют способность улыбаться.

— Ублюдок, — сказала Дженни. — Ты нас продал!

Брюер изобразил жестокую обиду:

— Я тебя продал? Это ты рассказала новому приятелю о моих скрытых операциях. Ты продала ему моих… сотрудников. Ты даже старых подруг ему продала по бросовой цене, как обесценившиеся акции. После чего он преспокойно вломился в мою сверхсекретную лабораторию, избил меня и накачал заразой, которая в не столь отдаленные времена заставляла его сотни, если не тысячи лет прогрызать кровавые дыры во всем теплокровном, что попадалось на пути. Он в самом деле решил, что это хороший способ завоевать мою дружбу, или ты подсказала? Ты никогда не разбиралась в людях, а он, должно быть, забыл все, что знал, когда сам был человеком. Что неудивительно, учитывая, что это заболевание сближает его, скорее, с бешеными собаками и летучими мышами-вампирами. Из всех навыков общения у него сохранилось только умение оставаться в тени, прикрываясь легендой, превратившейся в анекдот. Да и тот он в конце концов забыл.

Дженни уставилась на него глазищами, почти столь же пронзительными и угрожающими, как у Энтони Марклоу. Но их цвет оставался голубым, как у младенца, и силы духа за ними не чувствовалось. Как-никак она не стала настоящим вампиром. Ей просто снились неприятные сны.

— Я думала, ты это всерьез, — забормотала она. — Я думала, ты веришь во все эти слова про передовой рубеж новой революции — о поисках бессмертия, преодолении всех врожденных ограничений…

— Я верил и верю, — сказал он. — Иначе зачем я здесь, по-твоему? Думаешь, я мог доверить такую работу со всеми вытекающими из нее благами такому, как он? Черт побери, он же паршивый вампир!

Горящий взгляд Дженни метнулся к неулыбчивому мистеру Смиту и снова к Брюеру, будто спрашивая: «Это кто такой? Тоже контроль качества?»

Но сказала она другое:

— Энтони ввел бы тебя в дело и сделать равным партнером. Государство ни за что так не поступит. Как только я скажу этому жуткому типу все, что он хочет узнать, мы с тобой станем лишними. Все загребут они.

— Ты насмотрелась телевизора, — сказал ей Брюер. — Правительство — не тайная организация, созданная, чтобы нас контролировать. Я голосовал за правительство и точно не голосовал за графа Дракулу. И никто, кроме Простака Саймона, больше не говорит «жуткий», а Саймон до того прост, что помешался на коллекционировании карточек из телефонов-автоматов.

— Тебе это было не по нутру, да? — огрызнулась она. — Ты просто не мог видеть меня такой. Люди, которых ты выбросил, должны оставаться мусором в канаве? Им не положено найти кого-нибудь получше и выбраться на дорогу. Ты это сделал из ревности, потому что ты — злобный, жалкий и ревнивый тип.

— Нам пора, Дженни, — тихо сказал Брюер. — На улице ждут люди. Они проведут обыск и соберут все это. — Он небрежно махнул рукой на книги и диски.

— Они не имеют права, — прошептала она, но настаивать не стала.

Что она могла сказать? Она не хуже Брюера знала, что Энтони Марклоу виновен во множестве преступлений — недавних и древних. Она и сама была запачкана — согласно протоколу 98-го. Она была опасной преступницей и, кроме того, добровольным носителем нелегально модифицированной инфекции.

Брюер пропустил ее за человеком из министерства и сам почтительно пристроился сзади.

Он был уверен, что Дженни не права. Вовсе не глупо было довериться властям. Как-никак он в самом деле за них голосовал. И кроме того, предусмотрительно разослал двадцать копий своих листков формата А4 в тайники по всей земле, через Таллин и Токио, Ратцебург и Палермо. Учитывая, что эта сеть только формировалась, у его новых сотрудников мало шансов проследить и уничтожить все копии.

Он жалел, что не овладел искусством устрашения, но понимал, что, будь он даже настоящим гангстером, у него не было бы иного выбора. Даже гангстеры не могут совершенно пренебрегать гражданским долгом; они не меньше других зависят от стабильности общественного устройства. Избранный им путь ведет к богатству и, следовательно, к власти, а в качестве бонуса он получит особую славу.

Отныне и вовеки он будет известен как человек, положивший конец зловещей карьере графа Дракулы, человек, разоблачивший последнего вампира Запада.

С такой репутацией вечная жизнь, несомненно, окажется достаточно приятной.