Доктор Крюк 3

Глава 10

Я стоял у борта «Принцессы Карибов», вцепившись в мокрые поручни, пока ветер с моря хлестал мне в лицо солеными брызгами. Ночь была черной, только звезды да редкие отблески луны на волнах выхватывали из тьмы очертания корабля. Паруса хлопали над головой и бриг разрезал воду, унося нас прочь от Портобелло. Я смотрел туда, где на горизонте полыхали огни — желтые, красные, злые, будто само небо решило спалить этот проклятый испанский городишко. Глухие раскаты доносились через море, то ли пушки, то ли гром, а может, и то, и другое сразу. Осада началась, там сейчас льется кровь, трещат доски, а чьи-то жизни обрываются под крики и звон клинков.

Рядом со мной — Морган. Он оперся локтями о борт, уставившись на ту же огненную полосу вдали. Лицо у него было хмурое, глаза блестели, как у зверя, который чует добычу, но не может до нее добраться. Я покосился на него — ветер трепал его темные волосы, а рубаха, пропахшая порохом, болталась на ветру, открывая шрамы на груди.

— Эх, Крюк, — наконец выдохнул он, не отрывая взгляда от горизонта. — Видишь, что там творится? Золото, серебро, целый город, полный богатств. А мы тут удираем.

Я хмыкнул, потер ладонью щетину на подбородке. В этом весь Морган — жадный до славы, до добычи, до того, чтобы его имя гремело от Тортуги до Барбадоса. Я знал его историю, настоящую, ту, что будет в книгах через триста лет. И от этого мне было смешно.

— Ты еще свое возьмешь, Генри. Будешь грозой Карибов, уж поверь. Не один испанский город еще падет к твоим ногам.

Он резко повернулся ко мне, прищурился. Свет луны упал ему на лицо, высветив резкие скулы и кривую ухмылку. Видимо, он думал, что я несу чушь.

— Ты это серьезно, Крюк? — чуть растягивая слова спросил он.

Я пожал плечами, отвернулся к морю. Огни Портобелло мигали все дальше, растворяясь в ночи, а шум боя становился тише. Я был серьезен, как никогда. Морган станет тем, кем ему суждено. Гроза Карибов. Человек, который войдет в легенды. Только он сам об этом еще не догадывался.

— Серьезно, — буркнул я, глядя на воду. — Ты еще покажешь этим испанцам, чем порох пахнет. И не только испанцам.

Он хмыкнул и почесал затылок. Он пытается понять, шучу я или нет. Морган был не из тех, кто верит в пророчества, но что-то в моем тоне его зацепило. Он выпрямился, хлопнул ладонью по борту, будто хотел выгнать из себя сомнения.

— Ну, раз ты так говоришь, Крюк, — протянул он с легкой насмешкой. — Может, и правда, пора мне свой городок прибрать. Портобелло, к примеру. Или Панаму. Как думаешь?

Я рассмеялся от души. Панама. Ох, если б он знал, что несколько лет именно Панама станет его триумфом. Морган, пират сжег Панаму до основания. Именно этим я и запомнил его, как историческую личность. А теперь он стоит рядом и даже не подозревает, что я вижу его будущее яснее, чем он сам.

— Панама — это мысль, — кивнул я, сдерживая улыбку. — Но сначала надо дожить до утра.

Он фыркнул, в его глазах загорелся огонек. Так он смотрел, когда замышлял что-то. Морган был хищником и море для него — охотничьи угодья. А я был врачом, выброшенным из своего времени. Но с Вежей. И все-таки мы с ним были похожи. Оба упрямые. Оба готовые идти до конца.

«Принцесса» неслась вперед, унося нас от бойни. Я вдохнул ночной воздух, пытаясь прогнать мысли о том, что осталось позади. Мансфелд, его странный поступок, тубус, лежащий у меня за пазухой.

Откровения Моргана меня позабавили. Было странно слушать про его мечту. Его слова смешно звучат на фоне того, что я знаю.

— Знаешь, Крюк, — понизив голос, произнес Генри. — Я ведь правда хочу этого. Не просто золото, не просто битв. Хочу, чтоб обо мне говорили. Чтобы каждый испанский капитан, завидев мой флаг, наделал в штаны от страха. Это, наверное, во мне говорит тщеславие?

Я улыбнулся, глядя на него. Ветер стих, паруса чуть обвисли, но корабль все еще шел ровно. Огни Портобелло почти пропали. Слабое зарево напоминало о том, что там творится ад.

— Будут говорить, — тихо сказал я. — Еще как будут.

Он уставился на меня. Я чувствовал его цепкий взгляд, но не стал оборачиваться. Пусть думает что хочет. Пусть считает меня чокнутым. Я знал правду. А он еще докажет ее сам.

Море вокруг было черным, бесконечным, звезды над головой светили, как маяки.

Ветер стих, только слабые порывы трепали паруса, а «Принцесса Карибов» скользила по волнам, будто сама знала, куда идти. Морган молчал, задумчиво потирая подбородок.

Тубус, спрятанный за пазухой, притягивал мое внимание. Тяжелый, зараза. Что там, внутри? Приказ? Угроза? Или что-то, что перевернет все с ног на голову? Я пока не открывал его — хотел остаться с этой тайной один на один, без чужих глаз. Но сначала мне нужно было понять другое.

— Морган, — я повернулся к нему. — А все-таки, почему Мансфелд нас отпустил? Мог ведь разнести в щепки, и дело с концом. Что за игру он затеял?

Он хмыкнул, откинулся назад, опираясь спиной о борт. Лицо его было в тени. Он явно ждал этого вопроса, будто заранее готовил ответ.

— Мансфелд, Крюк. Это не просто пират. Это старый волк, битый жизнью. И у нас с ним, скажем так, свои счеты. Не те, что с кровью и ножами, а другие.

Я прищурился, глядя на него. Морган смотрел на меня, будто решал, стоит ли рассказывать. Потом махнул рукой, словно отгоняя сомнения.

— Ладно, слушай, — сказал он, понизив голос. — Мы с ним пересеклись в 1655-м. Я тогда был зеленым юнцом, только-только сбежал из Англии, где меня чуть не продали в долговую яму. Попал на корабль к адмиралу Уильяму Пенну и генералу Роберту Венейблсу. Слыхал про таких?

Я кивнул. В моем времени эти имена были в учебниках — экспедиция, которая отобрала Ямайку у испанцев. Но тут, в 1657-м, это была живая история, еще пахнущая порохом и кровью. Морган продолжил.

— Они тогда Ямайку брали. Испанцы держались, но мы их вышибли. Я был в той мясорубке — дурной, с саблей в руках и без гроша в кармане. А Мансфелд уже тогда был капитаном. «Ястреб» его только-только спустили на воду, и он гонял испанские галеоны, как гончая зайцев.

Морган рассказывал не спеша, будто смаковал воспоминания. Он оживился — глаза заблестели, голос стал теплее.

— После боя он меня приметил, — продолжил он. — Я тогда одного испанского офицера зарубил, прямо на палубе их же корабля. Думал, все, конец мне — вокруг враги, а я один. Но Мансфелд выдернул меня из той свалки. Сказал: «Парень, ты либо дурак, либо чертовски везучий. Пойдешь со мной — узнаем, кто ты на деле».

— И ты пошел? — спросил я, не сдержав ухмылки.

— А куда мне было деваться? — хохотнул он. — Либо с ним, либо за борт с ядром на шее. Он взял меня на «Ястреб», дал саблю да научил, как не сдохнуть в бою. Морское дело, пушки, паруса — всему учил. Даже ромом делился, когда я совсем дохлый был.

Я фыркнул, представив юного Моргана — тощего, с горящими глазами, таскающего канаты под крики Мансфелда. А ведь тот его не просто выучил — он сделал из него того, кем Морган стал теперь. Вот она, судьба, плетет свои узоры. Через десять лет этот «зеленый юнец» будет кошмаром испанских колоний, а Мансфелд, выходит, был тем, кто зажег в нем этот огонь. Красивая аналогия.

— Так он тебе что, вроде отца стал? — спросил я.

Морган скривился, но потом кивнул.

— Не отец, Крюк, — буркнул он. — Ближе, чем отец. У меня старика не было — подох, когда я малой был. А Мансфелд меня вытащил, когда я был никто. На Карибах у меня нет никого роднее его.

Я хмыкнул. Морган был не из тех, кто раскидывается чувствами. Если он так сказал, значит, Мансфелд для него действительно близкий человек. Теперь понятно почему тот нас отпустил. Не из милости, не из прихоти. Из-за Моргана.

— И что, он тебя до сих пор опекает? — спросил я. — Или это ты его теперь из беды вытаскиваешь?

Морган ухмыльнулся.

— Опекает, Крюк, — сказал он. — Но не как раньше. Он теперь старый пес, любит командовать, но сам в драку лезет редко. А я вырос. Но он знает: если я на борту, то это не просто корабль. Вот и дал нам уйти.

Я кивнул, задумчиво глядя на него. Ветер снова задул. Тубус давит мне на ребра. Мансфелд, значит, отпустил нас из-за Моргана. Но тубус — это уже другая история. От губернатора Тортуги, от де Лонвийе. И что-то подсказывало мне, что там не просто записка с благодарностью.

— Ладно, — буркнул я, отходя от борта. — Пора глянуть, что там внутри. А ты смотри, чтоб нас не догнали.

Морган кивнул, хлопнул меня по плечу.

Пора узнать, что задумал де Лонвийе. Я повернулся, окинул взглядом палубу — матросы возились с канатами, кто-то ругался вполголоса, а «Принцесса» неслась вперед, в ночь. А я пошел к своей каюте, чувствуя, как каждый шаг отзывается в груди.

Я спускался по скрипучим ступеням в каюту, чувствуя, как «Принцесса Карибов» покачивается под ногами. Море было спокойным, но каждый шорох дерева, каждый плеск волн за бортом отдавался в моих ушах, будто корабль шептал: «Не расслабляйся, Крюк». Тубус холодил грудь, и я то и дело трогал его через рубаху, словно проверял, не пропал ли он. Морган остался на палубе — его шаги гулко разносились над головой, пока он орал что-то матросам. Я знал, что он не даст нам вляпаться в беду, но мысли все равно крутились вокруг того, что он рассказал. Мансфелд. 1655-й. Ямайка. И связь, которая, похоже, глубже, чем я думал.

Каюта встретила меня полумраком — лампа на столе едва горела, бросая дрожащие тени на стены. Я закрыл дверь, щелкнув задвижкой, и плюхнулся на стул. Он скрипнул подо мной. Я вытащил тубус из-за пазухи, положил его перед собой. Кожа была потертая, латунные кольца тускло блестели в свете лампы. Внутри что-то шуршало, но я не торопился открывать. Сначала хотел собраться с мыслями. Разговор с Морганом не выходил из головы.

Я откинулся назад, потер глаза. Веки были тяжелые, как свинец, но спать не хотелось — адреналин еще бурлил в крови после всей этой чертовщины с засадой. Мансфелд отпустил нас, и Морган сказал, что это из-за старых времен. 1655-й. Экспедиция Пенна и Венейблса. Я вспомнил, как читал про нее в своем времени — в книгах. Англичане тогда вышибли испанцев с Ямайки, сделав ее своим плацдармом на Карибах. А Морган, выходит, был там, в самом пекле.

Мансфелд, значит, был его наставником. А теперь он — старый волк. Командует, но в драку сам не лезет. И все-таки он нас отпустил. Ради Моргана? Или ради чего-то еще?

— Черт его знает, — пробормотал я вслух, крутя тубус в руках.

Голос мой прозвучал хрипло и я сам удивился, как устало он звучит. Я откашлялся.

Мансфелд, значит, отпустил нас из-за Моргана. Но тубус — это уже другая история. От губернатора Тортуги, от де Лонвийе. И что-то подсказывало мне, что там не просто записка с благодарностью.

В моем времени Генри Морган был легендой. Я вспомнил, как сидел в пыльной библиотеке, листая толстый том про пиратов Карибского моря. «Гроза», «Разоритель Панамы», «Человек, что бросил вызов Испании» — так его называли. На гравюрах он был суровым, с жесткими чертами лица, в треуголке и с саблей наперевес. Историки спорили: то ли он был гениальным стратегом, то ли просто удачливым бандитом. Но все сходились в одном — Морган оставил след. Портобелло в 1668-м, Маракайбо в 1669-м, Панама в 1671-м. Города горели, испанцы дрожали, а он греб золото лопатой, пока не стал вице-губернатором Ямайки. Я даже помнил дату его смерти — 1688 год, от пьянства и болезней, в роскоши, окруженный славой.

А тут он — совсем другой. Я видел его наверху: тощий, с горящими глазами, в рваной рубахе, пропахшей порохом. Двадцать с небольшим, едва начавший свой путь. Не гроза морей, а щенок, который только учится рычать. Но в нем уже было что-то от того Моргана. Эта ухмылка, этот взгляд хищника, который чует добычу. Я хмыкнул, потер щетину на подбородке. Смешно сравнивать. Тот, книжный, был статуей, высеченной в камне истории. А этот — живой, грубый, с шрамами на груди и сомнениями в голосе. Он еще не знал, что станет легендой. Не знал, что сожжет Панаму до основания, что его имя будут шепотом повторять в тавернах от Тортуги до Лондона.

Я вспомнил одну строчку из книги: «Морган был человеком, которого вела не только жадность, но и неутолимая жажда доказать себе и миру, что он больше, чем сын валлийского фермера». Сын фермера. Я покосился в сторону палубы, где он орал на матросов. Да, в этом весь Генри. Он сбежал из Англии, чтобы стать кем-то. И станет. Но сейчас он был просто парнем, который мечтает о славе и не верит в пророчества. Я сказал ему, что он покажет испанцам, чем порох пахнет, и он ухмыльнулся, будто я шутил. А я не шутил. Я видел его будущее.

И все-таки он был не совсем тот Морган. Книжный был холодным, расчетливым, почти мифом. А этот хлопал меня по плечу, смеялся, спорил. В нем было больше жизни, чем в тех сухих описаниях. Может, история ошибалась. Может, он не просто жадный пират, а человек, который ищет что-то большее. Я покачал головой. Нет, история не врет. Она просто не видит мелочей — вроде того, как он чесал затылок, глядя на огни Портобелло, или как его голос дрожал, когда он говорил о Мансфелде.

Тубус лежал передо мной. Надо открыть, посмотреть что там. Может, де Лонвийе знал, что Морган с нами. И что Мансфелд не тронет его. А тубус — это что-то вроде сделки? Или предупреждения? Я покачал головой, отгоняя мысли. Слишком много «может». Надо было открывать эту штуку и смотреть, что там. Но что-то меня останавливало. Предчувствие.

— Ну, де Лонвийе, — пробормотал я. — Что ты мне подсунул?

Я вспомнил губернатора Тортуги. Высокий, сухой, с глазами, как у ястреба. Он тогда предложил мне стать капером, дал вторую часть карты Дрейка. Такие, как он, ничего не делают просто так. Все у него было просчитано — каждый шаг, каждое слово. И если он отправил Мансфелду этот тубус, значит, он знал, что тот найдет нас. И что Морган с нами. А Изабелла? Она ведь тоже была частью всего этого. Может, она шепнула отцу что-то обо мне. Или о Моргане.

Я хмыкнул, откинулся на стуле. Каюта была тесной, но уютной — стол, койка, пара сундуков в углу. На стене висела карта Карибов. Барбадос был там, в правом углу, маленький островок, полный сахара и рома. Я туда плыл, следуя подсказке Дрейка.

Я потянулся к тубусу, но замер. Снаружи послышались быстрые шаги, будто кто-то бежал. Я напрягся, рука сама легла на рукоять крюка, который висел на поясе. Дверь каюты была открыта. Шаги приближались. Тубус лежал на столе, тускло поблескивая в свете лампы, но я уже не смотрел на него — все внимание было на двери.

Шаги остановились прямо за дверью и я услышал тяжелое дыхание — кто-то там запыхался, будто бежал через всю палубу. Рука с крюком напряглась. Это не враг. Не сейчас. Не на моем корабле. Или я слишком наивен?

Дверь распахнулась с треском, в проеме показался Стив. Он ввалился внутрь, чуть не споткнувшись о порог, и уперся руками в косяк, переводя дух. Я опустил крюк, но не убрал его — мало ли что.

— Крюк, — выдохнул он, хрипло, как старик после долгой гонки. — Ты это… Ты должен это видеть. Сейчас.

Я нахмурился. Лампа бросала тени на его лицо. Оно было напряжено — скулы сжаты, губы дрожат. Стив был не из тех, кто волнуется по пустякам. Если он прибежал сюда, значит, дело серьезное.

— Что стряслось? Испанцы? Засада?

Он мотнул головой, вытер пот со лба тыльной стороной ладони. Его пальцы дрожали, он бросил быстрый взгляд за спину, будто проверял, не гонится ли кто.

— Не испанцы, Крюк, — сказал он, понизив голос. — Корабль. На горизонте. Пит его заметил. И это… Черт, это не просто корабль.

Вот же заладил!

Что за корабль? Откуда? Мы только вырвались из Портобелло, Мансфелд дал нам уйти, и я был уверен, что ночь будет нашей. Но Стив смотрел на меня так, будто увидел призрака.

— Говори яснее, — рявкнул я, теряя терпение. — Что за корабль? Чей?

Он выпрямился, сжал кулаки, будто собирался с духом. Потом выдохнул.

— Это «Гроза морей», Крюк, — сказал он. — На горизонте — «Гроза морей».