Диссидент-3: Дайте собакам мяса

Глава 9. «В кайф иногда побыть холостым»

– Как думаешь, если я надену мундир, это не будет выглядеть слишком вызывающе? – спросил я у Татьяны, которая крутилась перед зеркалом, рассматривая, как на ней сидит короткое зеленое платье в обтяжку.

Татьяна ко мне переехала с тем чемоданом, который обеспечивал её жизнь в Сумах, а ничего нового довезти не успела. Я же ещё в январе навел в вещах «моего» Орехова некое подобие порядка – то есть выкинул в отдельную кучу всё, что показалось мне странным или ужасным, – а оставшееся тоже вполне влезало в чемодан – если не учитывать два костюма, в которых я ходил на службу.

В общем, выбор на случай неких мероприятий у меня был убогий – либо гражданка, либо мундир, который выглядел слегка грозно.

В прошлой жизни мне пришлось надевать мундир раз или два, по каким-то серьезным праздникам. В этой я в форму ещё не облачался ни разу, только менял погоны – сейчас там красовались свежие майорские звезды. Впрочем, спрашивал я больше в шутку, потому что ещё сохранил остатки разума и не собирался надевать эту официозную штуку на знакомство с родителями Татьяны.

Но мне надо было как-то отвлечься от беспокойных попыток вспомнить, как такое же знакомство случилось в моей прошлой жизни. Кажется, на бегу и на вокзале – мы с моей женой были студентами, которым даже гостей пригласить некуда, а они ехали транзитом через Москву, и меня использовали в качестве тягловой силы, чтобы перетащить тяжеленные чемоданы с одной стороны Комсомольской площади на другую. Чемоданы были неподъемные, а я – недокормленным студентом, так что знакомство вышло смазанным.

Но на этот раз я решил, что всё будет по правилам.

***

План работы моей группы утвердили без замечаний, что явно привело полковника Денисова в состояние легкого шока – а он в своей жизни повидал многое. «Даже не спрашивали, что почём», – как-то нервно сказал он, передавая отмеченный высокими визами документ. Я же не удивился – видимо, мой план попал в тонкие струны начальственной души, но ещё вероятнее – им понравились сроки исполнения. Конечно, наверняка они думали, что я слишком высоко прыгнул, обещая уложиться с расследованием в месяц, но я собирался их удивить. Месяц не месяц, но через полтора моя группа должна будет заниматься совсем другими делами, оставив московских диссидентов на закуску.

Да, я всерьез называл эту группу «моей». Начальники КГБ не были идиотами. Можно было считать – как один писатель в будущем, – что они зачем-то работали на развал страны, но никаких железобетонных доказательств такой работе не было. Напротив – они всеми силами пытались укрепить советскую власть и обеспечить построение социализма и коммунизма. Возможно, они не слишком разбирались в высоких материях, но ценить тех, кто делал дело, умели хорошо. А я собирался сделать порученное мне дело на «отлично». И даже без минуса.

Ну а после того, как заметная часть диссидентов первого ряда отъедет в места не столь отдаленные – пусть ненадолго, на годик-два, – нужно не торопясь заниматься этой камарильей всерьез. Вскрывать связи, вводить своих агентов в узкие места, дискредитировать оставшихся или готовить дискредитацию тех, кто после освобождения вернется к старым делам. В общем, работы было полно – и это не считая того, что втайне я уже думал над большой операцией по разгрому националистических идей в советских республиках.

Прямо сейчас в ЦК идет грызня вокруг первого секретаря Грузии Мжаванадзе – насколько я помнил, сидеть ему на своем посту оставались считанные месяцы. Но как бы ни был плох этот Мжаванадзе, с Брежневым его связывала определенная дружба, а это значило, что он не слишком наглел. Пришедший на его место Шеварнадзе наглеть будет – к тому же он из системы МВД, а это структура Щелокова, так что в число сторонников Андропова он точно не попадет.

Впрочем, там всё Закавказье и Среднюю Азию надо чистить от бывших баев и родоплеменных привычек. Я бы предложил раскидывать этих деятелей по стране – оказавшись вдали от своих, они не утрачивали азиатской предприимчивости, но переставали прислушиваться к мнению старейшин. Но сейчас такие предложения сочтут покушением на основы ленинской национальной политики – и сделают по мне соответствующие выводы.

Поэтому я не гнал лошадей, усадил подчиненных за написание повесток и доставку их адресатам, а сам с чистой совестью выделил субботу на дела приятные и необходимые – то есть на знакомство с родителями Татьяны.

– Лучше костюм, – она на секунду оторвалась от своего платья. – Хотя, думаю, папе мундир понравится. Но маме это напомнит войну, а это неправильно.

Я кивнул, закрыл отделение шифоньера, в котором висел несчастный майорский мундир, и открыл то, в котором хранил повседневную одежду.

***

В будущем было очень сложно пройти мимо истории актрисы Валентины Серовой, так что я её знал, пусть и в общих чертах – и находил много сходства с историей матери Татьяны. Конечно, дьявол прятался в деталях – Нина Павловна Иваненко не была актрисой, а её второй муж не был поэтом, автором стихотворения «Жди меня» и всемирно известным драматургом. Но и пересечений имелось немало. [1]

Иваненко она стала по первому мужу – летчику-истребителю, который погиб в самом начале войны, в сентябре 41-го, так и не увидев свою дочь. Нина Павловна родила в декабре, провела с ребенком ровно месяц – и ушла на фронт, правда, не в строевую часть, работала машинисткой при штабах будущего Маршала Победы Константина Рокоссовского – сначала на армейском, а потом и на фронтовом уровне. Прошла всю войну, демобилизовалась одной из первых – уже с новым мужем, героем-разведчиком Евгением Архиповичем, который её ребенка от первого брака удочерил, а на смене фамилии не настаивал. [2]

Жили они в трехкомнатной квартире одной из «сталинок», что облепили Ленинский проспект за последние пару десятилетий. Я не исключал, что эта квартира им досталась в том числе благодаря хоть какому-то знакомству с Рокоссовским – тот несколько лет в конце 50-х был в фаворе, лишь потом потерял расположение Хрущева и в итоге оказался не у дел за несколько лет до смерти. Но поднимать эту тему в разговоре с семьей Татьяны я не собирался.

Тем более что эта семья неожиданно для меня оказалась очень большой. Познакомиться со мной приехал двоюродный дядя Татьяны – из её рассказов выходило, что именно он познакомил Нину Павловну с мужем-летчиком; звали его тоже Евгений. Меня вообще немного замутило от количества Евгениев на квадратный метр – сын этого дяди тоже был Евгением, и его сын – тоже. Видимо, это была какая-то семейная традиция, углубляться в которую я посчитал опасным. Впрочем, самый младший Евгений пока был довольно милым пятилетним малышом и заводить новых Евгениев не торопился.

Была ещё сестра Евгения-разведчика Светлана – с мужем, который, к счастью, был всего лишь Вадимом, и двумя дочерьми-школьницами. И ещё была бабушка Татьяны, мать её матери, сухонькая старушка лет восьмидесяти, которую звали – та-дам – Евгения Аристарховна.

Когда мне представили всех членов этого семейства, я сразу задумался о позорном бегстве, и нимало не стыдился этих мыслей. Жизнь не готовила меня ни к чему подобному, да и Татьяна, кажется, была не в курсе желания родителей устроить общий семейный сбор в честь моего визита. Во всяком случае, она тоже затравленно переводила взгляд с одного родственника на другого, слабо улыбалась женщинам и детям – и очевидно требовала поддержки. Так что мне пришлось собрать всю свою волю в кулак и приобнять её за плечи.

– Что тут происходит? – шепнул я ей на ухо, когда гости начали рассаживать за богато накрытый стол.

– Ничего не понимаю, – тоже прошептала она. – Мама говорила, что будут только она и папа. Наверное, что-то случилось.

Если что-то и случилось, то нам об этом сказать так и не удосужились, но следующий час был самым ужасным в обеих моих жизнях. Меня допрашивали так, как никаким следователям Конторы и не снилось; мне приходилось проявлять чудеса изобретательности, чтобы не сболтнуть лишнего, а несколько раз я прямо говорил, что не могу говорить о том-то и о том-то в силу специфику учреждения, в котором служу.

И ещё они все хором пытались меня споить. Тост за знакомство; тост за будущую свадьбу; тост за будущего ребенка; тост за счастливых родителей; тост за родителей жениха и невесты – по одному на каждого. И так далее, и тому подобное. Татьяна могла законно пить сок; мне же приходилось изощряться, чтобы в меня попало как можно меньше спиртного – после её приезда в Сумы у меня почти не было никаких тренировок с алкоголем, и я боялся элементарно заснуть в самый ответственный момент.

Через час я запросил пощады – неприятно такое признавать, но я был непривычен к таким застольям и боялся сорваться. Причину я придумал самую простую – сослался на потребность в никотине, хотя ещё в Сумах серьезно сократил количество выкуриваемых сигарет, чтобы Татьяна как можно меньше контактировала с вредным дымом. В Москву я вернулся почти некурящим, хотя и таскал с собой пачку «Космоса», потому что осознал полезность встреч с коллегами в курилке – неприятная атмосфера с лихвой компенсировалась ухваченными кусками неофициальных разговоров.

Члены семьи Иваненко оказались людьми понятливыми, и хотя у них почти никто не курил, но отчим Татьяны вызвался показать мне местечко, где периодически дымил сам.

***

Это была одна из маленьких комнат – самая дальняя, но с полным фаршем. В ней была односпальная железная кровать с шишками, непременные ковры на полу и на стене, огромный шкаф, наверняка забитый зимними вещами, стол с парой стульев и даже пианино. Комната была неплохой, ещё и с балконом, которые пока ещё не было принято утеплять и застеклять. В этой квартире балкон использовался для хранения всякого барахла – ничего удивительного, имеющаяся кладовка не справлялась с количеством запасов. На балкон меня, правда, не потащили, хотя он был открыт из-за накрывшей Москву жары, мы расположились у старого потертого стола, на котором стояла импровизированная пепельница из консервной банки, наполовину заполненная старыми окурками. Жестяная крышка этой банки была завернута в причудливую конструкцию, на которую в случае нужды можно было положить сигарету.

– Раньше курил много, – сказал Евгений Архипович, – ещё на войне привык, там это одна из немногих радостей была – посидеть, подымить. Но врачи... говорят, что надо завязывать, если не хочу проблем с сердцем. Вот и завязываю... помаленьку.

– Я только в командировке начал, до этого не курил совсем, – повинился я. – Там тоже радостей мало... а как Татьяна приехала, так тоже завязывать решил. А что гостей столько? Таня говорила, только вы с матерью будете и бабушка.

– Ты это, кончай выкать, на ты давай, чай, не чужие, – сурово потребовал он.

– Хорошо, – я улыбнулся. – Привычка. Но на ты, так на ты.

– Привычки всякие бывают, – согласился он. – Эта – дурная. Со своими на ты надо. Вот ты – свой, и я к тебе на ты. Понял?

– Что ж тут не понять.

– Молодец... в каком звании сейчас? От Таньки не добиться ничего, то ли не знает, то ли придуривается, у неё не поймешь... выросла оторва...

– Хорошая она у вас выросла, – не согласился я. – Майора дали на неделе. А полгода назад старлеем был.

Я не стал скрывать свой быстрый карьерный рост. Военным людям такое даже нравится – это значит, что человек, как минимум, что-то выдающееся совершил. Пусть не в космос слетал, но где-то близко.

– Вот как... – Евгений Архипович задумчиво затянулся. – Что ж, бывает такое. Я за войну из сержантов как раз до старлея добрался, разведвзводом командовал. В сорок третьей армии... слышал про такую?

Слышал, конечно.

– Витебск, кажется, брали?

– Да, с севера заходили, рубка там страшная была, – кивнул он. – Но немцы быстро сдулись, соседи далеко прорвались, им уже деваться некуда было.

– А в Лепеле бывать не доводилось? – спросил я.

– Нет, – Евгений Архипович помотал головой. – Его как раз наши соседи брали, шестая гвардейская. Мы южнее прошли. А потом меня к Рокоссовскому в третью армию перевели, там я с Нинкой и познакомился. Она потом с ним на другой фронт перешла, а я в Берлин входил. А чего ты про этот Лепель вспомнил?

– Да был весной, в местный музей зашел, – объяснил я. – Там стенд есть, посвященный сорок третьей армии, вот и запомнил.

– А, дело хорошее. Ну какие-то части, наверное, участвовали, не мы. А про Женьку... они как узнали, что Танька жениха приведет знакомиться, так всей толпой и напросились. Не отказывать же, как думаешь?

– Не отказывать, – улыбнулся я. – Просто неожиданно. Думали, будут тихие семейные посиделки, а получились семейные, но совсем не тихие.

– А так всегда с ними, детей много, родственников тоже, ты привыкай...

– Да привыкну, – отмахнулся я и оглянулся на легкий шорох у дверей.

Там стояла Татьяна, которая словно не решалась войти. Я торопливо затушил сигарету и встал.

– Ты чего? Зовут? Мы долго?

– Нет, – она покачала головой. – Просто решила посмотреть, как вы тут.

Евгений Архипович почему-то стушевался, неловко кинул окурок в банку и встал.

– Я это... пойду... вы тоже приходите, там ещё много чего... недоеденного.

Я кивнул, хотя он не мог этого видеть, и недоуменно повернулся к Татьяне.

Она подождала, пока отчим скроется в коридоре, подошла поближе и прошептала:

– Мешать не захотел, он такой... привыкай.

– Он также сказал – привыкай, – улыбнулся я.

Татьяна немного помолчала.

– Маме с папой очень не нравилось, что я... с Володей, – наконец сказала она. – Они считали, что я напрасно это делаю. Ругали меня, когда я развелась с первым мужем... его тоже звали Виктором... извини. Но я об этом не жалела. С ним было очень трудно. С... с Володей тоже, но по-другому.

Любовные похождения Татьяны меня интересовали мало – я и так про них знал если не всё, то многое, да и считал, что не мне указывать взрослой женщине, что она ведет себя неправильно. К тому же сейчас она вроде угомонилась, и пусть я не знал, как сложится наша жизнь, но собирался сделать всё от меня зависящее, чтобы со мной Татьяна была хотя бы чуточку более счастливой, чем с Высоцким.

И уж тем более я не собирался выспрашивать у неё, отличаются ли наши с ней отношения от тех, что у неё были раньше. Это и выглядит глупо, да и разумного ответа на такие вопросы обычно не существует; ей, скорее всего, захочется соврать, а я не хотел подталкивать её ко лжи, пусть и во спасение.

Но она, кажется, ждала напрашивающийся вопрос, и я заполнил паузу просто – подошел к пианино, поднял крышку, посмотрел на клавиши и нажал на одно из многочисленных «до». Звук мне понравился, он напомнил мне одну песню, которую написал композитор, хорошо знакомый большинству любителей советского рока. Я снова нажал на «до», потом – на две соседние клавиши слева, белую и черную. Следующий звук не получился, и мне пришлось его искать, и следующий тоже. Но минуты за три я смог проиграть всю первую строчку без запинки. [3]

– Красиво, – Татьяна, чуть наклонив голову, дождалась окончания моих мучений – видимо, чтобы не вторгаться в процесс творчества. – Ты умеешь играть на пианино?

– Никогда не пробовал, – честно признался я, потом покопался в памяти «моего» Орехова и добавил: – Хотя вру. В седьмом классе мы с приятелями забрались в музыкальный кабинет в нашей школе, и там я немного поколотил по клавишам. Но вроде ничего не сломал, во всяком случае, в этом нас не обвиняли.

Татьяна прыснула.

– А в чем обвиняли?

– Барабан мы порвали, – повинился я. – Не я, Димарик... он после восьмого класса в училище ушел, так и не встречались ни разу с тех пор. Ну и замок на двери испортили, мать ругалась – родители скидывались на замену. А ты умеешь?

– Два года отходила в музыкальную школу, – грустно сказала она и кивнула на инструмент: – Как поступила, отчим откуда-то притащил, мол, пианистку будем из тебя делать, он тогда забыл, что я скрипку выбрала. Скрипку они потом продали, а пианино так и осталось. Это моя комната бывшая, я тут жила... кровать моя, шкаф... там форма висела и платья. Как развелась, сюда ненадолго вернулась, потом снимали... потом театр квартиру выделил. Надо будет как-нибудь туда заехать...

– Заедем обязательно, – пообещал я. – Скоро не обещаю, но заедем.

– Хорошо, – легко согласилась Татьяна. – А что это за песня?

Я задумался. Играть на гитаре эту песню я не умел – когда-то пытался подобрать мелодию по скачанным из интернета нотам, но бросил в процессе, слишком сложными мне показались эти джазовые интерпретации. Пытаться сыграть её на пианино? Я ещё не сошел с ума, да и понял уже, что нужно иметь хорошо поставленные руки, одним пальцем тут не обойдешься.

– Слышал когда-то, – неопределенно сказал я. – Называется «Чего это стоило мне». Сыграть вряд ли смогу, на гитаре не тот эффект, а на пианино я только вот так могу, одним пальцем. А там прямо аккомпанемент нужен... Примерно вот так.

Я снова начал отстукивать мелодию на клавишах и не пропел даже, а прошептал:

«День.

Уходит снова день.

За ним закрыли дверь

И повернули ключ».

– А дальше что? – с непонятной для меня грустью спросила Татьяна.

Я пожал плечами и под ту же мелодию продолжил:

«Зря

Ты новых песен ждёшь.

С меня хватило той,

Что я спел уже».

– Дальше совсем грустно, – улыбнулся я. – И ты опять скажешь, что автору было очень плохо, когда он это писал.

– Я бы и сейчас это сказала, – Татьяна ответила мне улыбкой. – Но всё же... Ты же помнишь, что было дальше?

– Помню, только не подбирал же... сейчас...

«Спеть

Эту песню так,

Чтобы спрятать боль, —

Ты не знаешь, чего это стоило мне.

Жить

И улыбкой скрыть

Выражение глаз…

Ты не знаешь, чего это стоило мне». [4]

Мелодию я уже не выводил, просто нажимал на отдельные клавиши, создавая хоть какой-то музыкальный фон. Левая рука сама тянулась к басам, но я сумел с ней справиться – так что допел я относительно спокойно.

И едва не вздрогнул от громких аплодисментов. Я обернулся – в дверях собрались все гости, которым, кажется, моё музицирование очень понравилось.

– Душевно, – вперед выступила Нина Павловна. – Очень душевно получилось, Виктор! А мы там сидим и думаем, куда вы пропали? Женька-то вернулся, а вы всё от нас бегаете... Пойдем за стол, там ещё пить и пить!

Мы с Татьяной переглянулись – и синхронно вздохнули. Семейный праздник – это такое дело, которое нужно просто пережить.

[1] Серовой актриса Валентина Половикова стала по второму мужу – летчику испытателю Анатолию Серову, который погиб в 1939 году; сына от него она родила уже после его гибели. Третьим её мужем в 1941 году стал поэт и драматург Константин Симонов, с которым они прожили 16 лет. Ходили слухи, что у Серовой был роман с Рокоссовским, но никаких документальных подтверждений этого нет. В годы войны у Рокоссовского была официальная любовница – военврач Галина Таланова, которая в 1945 году родила ему дочь Надежду.

[2] Мне не удалось найти полных данных на отчима Татьяны Иваненко, хотя я старался. Имя у него точно Евгений, но отчество и фамилия нигде не упоминается. Так что «Архиповича» я придумал, а с фамилией заморачиваться не стал – всё равно это не слишком важно.

[3] Даже я, человек бесконечно далекий от музыки, способен одним пальцем наиграть на клавишных, например, битловскую «Girl». Думаю, при наличии слуха подобрать мелодию труда не составит; в музыкальных школах, например, есть диктанты – ученики должны со слуха записать ноты того, что им играют, и знающие люди уверяют, что это значительно сложнее, чем подбирать ту же мелодию на инструменте. Кстати, несмотря на мою далекость от музыки, на гитаре я немного бренчу (примерно как ГГ до попадания), поэтому подсовываю «Виктору» те песни, которые способен сыграть сам – из тех соображений, что уж если я смог их освоить на каком-то уровне, то человек со слухом всяко сделает это лучше.

[4] «Чего это стоило мне» – песня Александра Пантыкина на слова Ильи Кормильцева. Написана в начале 1980-х для группы «Урфин Джюс», но в «прижизненные» альбомы этой команды не попала по странной причине: Кормильцев хотел её аранжировать в стиле других песен для альбома «Жизнь в стиле Heavy Metal», а Пантыкин, который тогда уже сворачивал на путь «нормального» композитора с правильным образованием, настаивал на одном рояльном сопровождении. В итоге эту песню Пантыкин включил в выпущенный уже в 90е сборный альбом УД «5 минут неба» и до сих пор играет на концертах, пусть нынешний «Урфин Джюс» почти никак не относится к тому, который гремел в Свердловске начала 1980-х.

https://vk.com/video34175488_164395069