Диссидент-3: Дайте собакам мяса

Глава 14. «Сегодня мне не надо никого»

Неожиданный звонок гражданки Гинзбург снова выбил меня из колеи – мне это состояние уже порядком надоело. Я почти забыл про неё – бегает где-то и ладно, пусть и дальше бегает, главное, чтобы на глаза милиции не показывалась. Конечно, лучше было, если бы где-нибудь нашли её мертвое тело – тогда подчиненные полковника Петрова в Сумском управлении КГБ с чистой совестью закроют дело убитого лесника окончательно и бесповоротно и вздохнут с облегчением; всё же наследство я им оставил не самое приятное. Да и в отделе Лепеля ребята порадуются. Но, видимо, события действительно имеют тенденцию развиваться от плохого к худшему. И теперь мне надо встречаться с этой Тонькой-пулеметчицей и убеждать её сдаться правосудию, отвлекаясь от тех дел, которые для меня действительно были важны. [1]

Татьяне я про этот звонок ничего не сказал. Она ничего не знала про мои сумские и лепельские приключения, я вообще её не посвящал в свои служебные дела, а она и не спрашивала – видимо, привыкла к умолчаниям с отчимом-военным. Впрочем, я тоже не слишком лез в её дела – только по необходимости и от безысходности. Но так делают все. Поэтому на вопрос о звонке я лишь безразлично махнул рукой – подчиненные проявляют рвение и отчитываются, ничего серьезного или требующего моего присутствия.

Конечно, у меня имелась очень простая альтернатива – я мог отправить вместо себя пару крепких оперативников, которые скрутили бы Гинзбург и доставили по назначению. Например, ко мне. Или сразу в Лепель. В общем, куда-нибудь, где ей придется выложить всю подоплеку своего побега и рассказать про свои военные подвиги. Это было бы даже разумно, потому что меня никто не уполномочивал вести с ней разговоры и вообще к ней приближаться. Но что-то во мне противилось простым альтернативам и разумным подходам. Наверное, я чувствовал определенную вину за то, что своим спонтанным визитом потревожил жизнь этой семьи, в результате чего отец залез в петлю в камере сумского управления, а мать пустилась в бега. Это было, как сказала бы Татьяна, неправильно, но я считал, что иначе поступить не могу. Впрочем, скорее всего, если бы я начал организацию засады по всем правилам, то никакой Гинзбург мои оперативники даже не увидели бы – она бы просто не пришла.

К тому же Гинзбург не стала требовать, чтобы я приехал немедленно – хотя я подспудно ожидал чего-то подобного, – а назначила встречу назавтра, на восемь утра. Правда, почти в заднице Москвы 1972 года – мне нужно было доехать до «Каховской», которая сейчас была конечной на моей Замоскворецкой линии, немного пройти по улицам тамошнего района и зайти в Битцевский парк. Маньяки там ещё не водились, но и милиция стройными рядами не маршировала. Натуральный лес – как Лосиный остров на противоположном конце города. [2]

Мне почему-то казалось, что место встречи Гинзбург выбрала совсем не случайно. Лавочка, на которую я должен буду сесть, наверняка просматривалась с разных сторон и издалека – и если приду не я или я, но не один, она просто не выйдет. А организовывать нечто вроде загонной цепи... Собственно, именно поэтому я и не стал даже серьезно рассматривать всякие альтернативы, а просто поставил будильник на шесть утра и выбросил эту странную женщину из головы. С Татьяной под боком это было нетрудно.

***

Битцевский парк утром был пуст и напоминал берендеево царство из русских сказок. Разросшиеся без присмотра деревья, много сухостоя, сгнившие стволы, лежавшие чуть ли не на криво проложенных тропинках. Тут даже стоял стойкий влажный запах, хотя, наверное, лишь по ощущениям, потому что болот в Битце, кажется, никогда не водилось. Но я не мог считать себя знатоком местного краеведения, а потому просто сделал то, зачем сюда пришел в такую рань – углубился метров на сто в лес и оккупировал деревянную лавочку, садиться на которую было страшновато.

Место действительно было на виду – метров сто в одну сторону и столько же в другую. Я повертел головой, потом плюнул на осторожность и спокойно закурил, глядя на верхушки деревьев на противоположной стороне дорожки. Здесь было хорошо и спокойно, никаких диссидентов не водилось, никто не требовал, чтобы меня четвертовали, и я мельком подумал, что было бы неплохо стать лесником и уйти жить на какой-нибудь кордон, который обязательно будет в народе прозываться дальним. Завести себе коня, научиться на нём ездить, жить тем, что дает природа, брать взятки за разрешение на вырубку березовых дров и ходить с загадочным видом и двустволкой на плече, гоняя браконьеров и других неприятных тварей...

На место я приехал чуть загодя, но ровно в восемь Гинзбург не появилась, зато пробежала пара спортсменов-любителей – в чудных спортивных костюмах и в чем-то, очень похожем на тапочки. Я не исключал, что именно они спугнули мою визави, но не собирался ждать слишком долго. Полчаса – а в следующий раз гражданка Гинзбург будет встречаться со мной там, где нужно будет мне, и во столько, во сколько мне будет удобно.

Я выбросил окурок, задумчиво посмотрел на полупустую пачку «Космоса» – и убрал её в карман. Снова оглянулся по сторонам – и заметил знакомую фигуру. У Гинзбург всё-таки было много лишнего веса, а за время, пока она скрывалась от правосудия, она не успела его скинуть. Но двигалась она относительно шустро – на сто метров у неё ушло всего полторы минуты.

Я чуть подвинулся на лавке, когда она подошла, и качнул головой, приглашая присоединиться. Она тоже ничего не сказала, но села на предложенное место вальяжно, словно делала это каждый день.

С минуту мы молчали, и первым нарушил молчание я.

– Доброе утро, Антонина Макаровна. Хорошо ли добрались?

Она покосилась на меня.

– Спокойно, – ответила она. – Спокойно добралась. Ты, капитан, словно и не удивлен.

– Майор, – поправил я её ошибку.

– Уже? Быстро у вас, – она как-то суетно покивала.

– Повезло, – я чуть пожал плечами.

– Всем бы так везло... Ладно, майор так майор, какая разница. Так что там с удивлением, майор?

– А имело смысл удивляться? С вашей семейкой никогда не знаешь, чего ожидать. То один является на служебную квартиру, и не просто является, а вскрывает замок входной двери, то другая в бега подается, да так, что вся милиция Советского Союза не может сказать, где она обретается. Я грешным делом подумал, что и вы тоже... вслед за мужем.

– В петлю полезла? – прямо спросила она.

– Да, – согласился я. – Именно, в петлю. Ушла подальше в лес – и полезла. Осени ждал, если честно, думал, уж грибники мимо не пройдут.

– Понимаю, – Гинзбург кивнула. –Тебе бы так было проще?

– Не мне, – ответил я. – Ко мне вы никакого отношения не имеете, моя командировка в Сумы завершилась, а вместе с ней завершились и все мои дела, которые могли иметь отношение к вам, Антонина Макаровна. Но наши следователи в Сумах смогли бы закрыть дело об убийстве, а отдел в Лепеле – дело о вашем розыске. Всесоюзном, между прочим, розыске.

Она с полминуты буравила меня взглядом.

– Не врешь, майор?

– А смысл мне врать?

– Ну мало ли... у вас многие врут, как дышат. Со старых времен повелось так, и сейчас ничего не поменялось.

– Хорошего же вы мнения про Комитет государственной безопасности, – я осуждающе покачал головой. – Чем это он вам так насолил? По моим данным, вы только во время войны с нашими пересекались... да и то, скорее, не совсем с нашими, а... даже не знаю... военная контрразведка, наверное.

– И с ними, и с вашими, со всеми мы пересекались, – жестко сказала Гинзбург. – Думаешь, не знаю, в чем разница?

– Я ничего не думаю, – я пожал плечами. – Потому что не знаю, зачем вы меня позвали на эту встречу. Ведь не сдаться же?

– Нет, не сдаться, – она внимательно посмотрела на меня. – Ты что ж, действительно ничего не понимаешь?

– Зависит от того, что именно я должен понимать, – уклонился я от прямого ответа. – Не могу сказать, что я о вас вовсе не думал после возвращения в Москву, но это было раз или два и недолго. Поэтому вам, Антонина Макаровна, лучше прямо говорить, что вы хотите. Мне скоро на работу надо будет ехать.

– Оружие у тебя есть, майор? – вдруг спросила она.

Я ухмыльнулся и откинул полу пиджака, чтобы она увидела, что у меня нет ни кобуры на поясе, ни пистолета за поясом.

– Я не ношу табельное оружие... вернее, очень редко его ношу, – я вспомнил, что полковник Чепак всё-таки заставил меня надеть эту неудобную сбрую, и я потом весь вечер пытался устроить пистолет подмышкой так, чтобы мой пиджак не слишком топорщился.

– Это ещё почему? – она посмотрел на меня с недоумением. – В войну ваши первым делом за пистолеты хватались, а уже потом штаны натягивали.

– С тех пор много воды утекло, обстановка в мире совсем другая, – улыбнулся я. – Да и бесполезен пистолет с теми, с кем обычно работаю. Диссиденты, антисоветчики... слышали, наверное?

Она кивнула.

– Что-то слышала, было дело. И что, их так и ловите без оружия?

– А их и ловить не надо. Они все по домам сидят и по работам работают. Не бегают, не прячутся, засады не устраивают. Милые люди, особенно если спят зубами к стенке.

Гинзбург наконец улыбнулась.

– Ну если так, то понятно. А сюда чего без оружия пришел? – спросила она. – Я думала, что ты всех подчиненных сгонишь, чтобы меня поймать.

– Хотел, – признался я. – Но вы бы ведь не пришли?

– Не пришла бы.

– Вот и то ж. Так зачем звали, Антонина Макаровна? Надеюсь, не мстить за мужа? Пользуясь случаем, хочу сказать – я его не убивал, даже не склонял к самоубийству. Я вообще не понял, почему он так поступил. Да и никто не понял. Дело-то было ясное и понятное, он бы отсидел года полтора, причем не за решеткой, а в каком-нибудь поселении, да и вернулся бы домой со снятой судимостью.

– Дурак он был потому что, – Гинзбург как-то обреченно отмахнулась. – Полвека на земле проходил, а с умом так и не сложилось... А позвала я тебя, чтобы попросить девчонкам моим помочь. Особенно Светке, ей одной тяжело будет...

***

Светку я помнил, хотя и видел лишь раз, когда в Лепеле вечером наблюдал за домиком Гинзбургов. Сколько ей там лет? Восемнадцать-двадцать? Ну да, жизнь только начинается, а тут столько всего навалилось – отец умер, ещё и нехорошо умер, мать, которую ищут по всей стране... Да и старшая дочь, которую я не видел никогда и имени которой не знал, тоже была не в лучшей ситуации. Ведь одно дело, когда твои родители – уважаемые в городе люди, и совсем другое, когда всё вот так.

– А вы что? Тоже собрались?.. – мой голос чуть дрогнул, и Гинзбург это заметила.

– Нет, майор, не из того я теста, что мой муженек был, – ответила она. – Руки на себя точно накладывать не буду. Но мне уходить надо, а душа за дочек болит. Вот тебе их и поручаю.

– Почему мне? – спросил я, хотя уже знал ответ.

– А не чужие, чай, люди, – как-то весело сказала Гинзбург. – Как это по научному будет?

– Единокровные, – согласился я. – Если родство по матери – единоутробные, а если по отцу – единокровные. Не знаю, почему так.

– Ученые и сами, поди, не знают, – отмахнулась она. – Точно поможешь им?

– Чем смогу.

– Ну и хорошо. Тогда...

– Нет уж, Антонина Макаровна, погодите, – перебил я её. – Куда вы собрались уходить?

– А тебе не всё равно? – вопрос прозвучал грубо, но я решил не обращать на её тон внимания.

– Нет.

– Хм... Ладно, что с тобой делать. За границу уйду. Куда, где – не обессудь, не скажу. Но – сам должен понимать, что оттуда никак я им помочь не смогу. Самой бы выжить...

Признание Гинзбург было для меня неожиданным. С одной стороны, я должен был воспрепятствовать её побегу из СССР. Но мне почему-то совсем не хотелось этого делать. Пока она в стране – это висело надо мной, как дамоклов меч. Поймают рано или поздно, раскрутят на признание, где-нибудь всплывет то, что её муж был моим отцом – и всё, прощай карьера, прощайте диссиденты, плодитесь и размножайтесь, как завещал вам великий Солженицын или кому они там поклоняются... В общем, эдакая бомба замедленного действия, зависящая от расторопности нашей доблестной милиции. Конечно, за границей Гинзбург тоже была опасна для меня – особенно если её возьмут в оборот разные эмигранты-антисоветчики, которые могут использовать этот компромат на пользу своим грязным делам, но эта опасность была умозрительной, не имеющей конкретных проявлений. В целом же, если она не полезет на радиостанцию «Голос Америки», то мы с ней проживем долгие жизни, ни разу не вспомнив друг о друге. Или вспомнив, но хорошими словами – не зря же она обозначила свою цену в виде помощи дочкам.

– И что, уже есть план перехода границы? – спросил я. – Я в армии пограничником служил, могу совет какой дать.

– Есть кому давать советы, за это не волнуйся, – она покачала головой. – Так что, присмотришь за девчонками?

– Присмотрю, конечно, куда я денусь. Сами же сказали, что не чужие они мне. Нужно что-то конкретное? В Москву перевезти, с квартирами помочь, мужей найти?

– Сам разберешься, не маленький, – Гинзбург улыбнулась. – Как удобнее, так и помогай. Главное, чтобы не пропали девчонки, хорошие они. Да и кровь родная... переживаю я за них. Ну а теперь...

– А теперь, Антонина Макаровна, ещё один вопрос, – я снова перебил её. – Вы и Тонька-пулеметчица из Локотя.

– Из Локтя, – серьезно поправила она меня.

– Хорошо, из Локтя, – согласился я. – Так что с ней и с вами? И давайте обойдемся без уроков русского языка. Лучше займемся историей.

***

Если бы Виктор Гинзбург не совершил необратимого поступка, я бы настоял на том, чтобы проверить его версию биографии Тоньки-пулеметчицы. Мы бы вскрыли братскую могилу в Локоти – пардон, в Локте, – нашли бы кости той девушки, которую там знали под этим прозвищем, возможно, смогли бы доказать, что она погибла и что её не стоит искать. Но Гинзбург, можно сказать, дезертировал, а мне вытаскивать эту историю на свет было не с руки. Потом ещё и его жена сбежала – в общем, всё один к одному, да так, что и не подлезть при всём желании, только ждать, когда так пока и не найденный брат из Тюмени помянет сестру в своей анкете для зарубежной командировки.

В общем, мне эта ситуация активно не нравилась, и я почти бесился от того, что ничего не могу сделать – только сидеть ровно на попе и готовить ответы на неприятные вопросы от коллег, которые те обязательно зададут, пусть и через несколько лет. Но сейчас Антонина Гинзбург сидела рядом, и у неё наверняка имелось хоть какое-то объяснение полного совпадения её имени, отчества и фамилии с той, кого все считали Тонькой-пулемечтицей. Я очень надеялся, что раз её слова смогли убедить биологического отца «моего» Орехова, то и мне они покажутся как минимум годными.

– Что ты хочешь знать? – глухо спросила Гинзбург.

– Ваша девичья фамилия – Макарова, – сказал я. – При этом ваши братья и сестры... да и родители тоже – Панфиловы. Как так получилось?

– Как-как... кверху каком, – она говорила спокойно. – Прижитая я, на стороне родилась у отца. Два года с матерью росла, а там – голод, она умерла, меня в их семью взяли. Почему не написали Панфиловой... не знаю, думаю, мачеха против была. Написали – Макарова. Раз отец Макар, то и я стала Макарова. Уехала от них, как смогла. Семилетку отучилась – и уехала. И сейчас почти ни с кем не общаюсь... было письмо от Никиты, это старший наш, он в Тюмени работает, конструктор, большой человек, родственников искал – разбросало Панфиловых по стране в войну. Я сдуру ответила, но потом уже – всё. На почте попросила, чтобы письма оттуда сразу отправителю возвращали – мол, адресат выбыл. Не знаю, что с ним сейчас...

Я мысленно сделал зарубку – Никита, конструктор. С этими данными в Тюмени его быстро найдут... хотя теперь он мне и не нужен особо.

– Понятно, – кивнул я. – Многие через это прошли... вся страна. Ну а Локоть откуда взялся и тамошняя Тонька?

Гинзбург чуть помолчала.

– Не знаю... хотя есть у меня одно подозрение. Как призвали, я же не сразу медсестрой стала, хотя образование было, при штабе отиралась, официанткой, – она усмехнулась. – Офицеры сами себе накладывать не будут, у них заказ надо принять, принести, посуду грязную убрать... Тогда, правда, никаких офицеров не было, командиры и политработники, но хрен редьки не слаще, повадки одни. Мы там на пару с одной девушкой трудились, только она ещё и на передок слаба была, надеялась на что-то, уж не знаю на что... может, мужа хотела так завести, может, походно-полевой женой стать, кто её разберет? А, может, забеременеть и в тыл уехать. Не знаю. Только не успела она ничего. Весь штаб в том окружении оказался, ну а там понятно – кто в плен, кто в землю, кто к своим сумел выбраться. Мне когда Виктор ту твою Тоньку описал, я сразу про Октябрину вспомнила... её так звали, в честь революции назвали, она как раз седьмого ноября родилась. Я потом узнавала – в списках её не было, ни среди живых, ни среди погибших, считалась пропавшей без вести. Ну а почему она моим именем назвалась... не знаю. Может, не хотела именем немцев провоцировать, может, ещё что. Фамилия-то там обычная была – Николаева.

Я отметил, что рассказанная Гинзбург версия была в целом непротиворечивая. Правда, был шанс, что всё было не совсем так – например, чужое имя присвоила себе как раз она... этим может объясняться нежелание общаться с братом, который при продолжении переписки мог и приехать, чтобы навестить сестрицу. Но это проверялось – достаточно показать тому же брату фото Гинзбург, и он скажет, его это сестра или кто-то незнакомый. Мне это нравилось – я любил легко проверяемые вещи.

– Хорошая история, – признался я. – Многое стало понятно. Но, Антонина Макаровна, простите, теперь я и вовсе не понимаю, для чего вам нужно бежать за границу. Собственно, я даже не понимаю, чего вы вдруг в бега-то пустились после смерти вашего мужа. Не просветите?

Она усмехнулась и посмотрела в сторону.

– Ты ещё не понял, майор? – спросила она. – Кровь на мне всё равно есть. Сколько человек, по-твоему, мы убили с мужем? В лесника того, через которого вы на нас вышли, я стреляла...

***

Я хотел было сказать – ну убили и убили, дело насквозь житейское. Насколько я был в курсе, эти Бонни и Клайд лепельского разлива убивали не абы кого, а настоящих душегубов. Но не сказал – осёкся.

Расследование убийства – вещь очень скучная, обложенная кучей инструкций и правил. Например, орудие убийства пробивается на причастность к аналогичным преступлениям в обязательном порядке. Тот «люгер», с которым ко мне заявился Виктор Гинзбург, исключением не стал – с него сняли необходимые показатели и отправили в областные и республиканские органы правопорядка, а заодно – во все союзные ведомства по профилю. Дело это, впрочем, не быстрое – к моему отъезду из Сум ответы пришли, кажется, лишь из трех областей, двух с Украины и одного из России, и они были отрицательными. Но республик у нас пятнадцать, областей – несколько десятков, что-то могут найти на союзном уровне... В общем, сумским следователям потребуется ещё месяца четыре, чтобы собрать полный расклад. Конечно, лишь в том случае, если их корреспонденты будут людьми честными, а то ситуация может быть и такой: в какой-нибудь области было убийство из «люгера», но начальник надавил, сотрудники взяли под козырек, преступником сделали кто под руку подвернулся – и всё. Никто даже не поднимет то дело, потому что экспертиза со словом «люгер» просто-напросто испарилась из уголовного дела и больше нигде не фигурировала. Впрочем, я надеялся, что такие случаи были совсем не массовыми.

Так что в словах Антонины Гинзбург резон был.

– Все убийства можно с чистой совестью списать на вашего супруга, ему сейчас всё равно, – сказал я. – Это не повод бежать из страны.

– Поверь мне – повод, – мрачно сказала она. – Не хочется на старости лет отправляться в тюрьму.

– Если попадетесь на переходе границы – отправитесь обязательно, – пообещал я.

– Ты, что ли, сдашь?

– Нет, зачем мне, – я пожал плечами. – Если вы, Антонина Макаровна, не Тонька-пулеметчица, то и исполать вам. Живите, как хотите и где хотите. За дочками вашими я присмотрю, за это не волнуйтесь. Кстати, как вы меня нашли?

Она рассмеялась так, что на нас покосился один из спортсменов, которые во время нашего с ней разговора регулярно пробегали мимо облюбованной нами скамейки.

– Ты живешь в большом городе, майор, и тут на каждом углу есть киоск, на котором написано «Справка», – объяснила она, успокоившись. – А я знаю все твои данные – фамилию, имя, дату рождения. Заплатила пятнадцать копеек и получила листок бумаги с адресом и телефоном. Правда, в июне там какая-то девица отвечала, но я говорила, что ошиблась номером... и сейчас тоже, но другая... ты поосторожнее с ними, а то одна другой космы вырвет, если узнает.

– Не вырвет, – улыбнулся я. – Всё под контролем.

– Хорошо, если под контролем, – кивнула она. – А вчера повезло. Вот и всё. Ещё вопросы остались, майор?

Да уж, действительно просто. Хорошо, что сейчас нет наемных убийц. Плохо, что любой человек может узнать о тебе всё, что нужно... Я поставил себе в памяти ещё одну зарубку – узнать, как можно убрать свою фамилию из справочников, по которым работает эта служба.

– Нет, какие вопросы... – ответил я. – Разве что стандартный – не хотите отдать себя в руки правосудия? Я бы проследил, чтобы лишнего на вас не повесили. А, может, и вовсе обойдется, да и историю с этой Тонькой можно будет закрыть окончательно и бесповоротно, а то ищут её в Брянске очень сильно. Ну а как разберемся, будете сами за своими дочками присматривать... хотя я всё равно помочь могу.

– Нет, майор, – весело ответила Гинзбург. – Я уже всё решила. Прощевай.

Она встала и пошла в сторону города, а я не мог заставить себя подняться с этой неудобной лавочки, хотя мне нужно было срочно отправляться на службу.

[1] Пятое следствие из закона Мэрфи: «предоставленные самим себе события имеют тенденцию развиваться от плохого к худшему».

[2] «Каховскую» открыли в 1969 году в составе зеленой линии московского метро, она были конечной до 1984 года, когда на линии был открыт участок от «Каширской» до «Орехово», а потом работала в составе короткой, на три станции, Каховской линии (сейчас – часть Большой кольцевой линии).