Диссидент-3: Дайте собакам мяса

Глава 11. «Сегодня мне не надо никого»

Панфилова. Именно эта фамилия вызвала небольшой водопадик воспоминаний, связанных с Тонькой-пулеметчицей. В её биографии особо указывалось, что она родилась под другой фамилией, а Макаровой стала лишь в школе, по неведомой науке причине; впрочем, дело происходило в двадцатые, а там случались чудеса и похлеще. Во всяком случае, объяснение, что кто-то напутал в метрике – обычно это были пьяные паспортистки, председатели местных советов или просто писари, – прокатывало в ста случаях из ста. У Антонины Гинзбург крестной оказалась учительница, которая записала её в классный журнал по имени отца – и она из Панфиловой превратилась в Макарову, что добавило проблем сыщикам будущего.

Всё это я помнил и так – не помнил лишь ту, изначальную фамилию. По идее, её родные – а семья была по-деревенски многочисленной – живы и сейчас; эту Тоньку и нашли через брата, который обитал где-то в Тюмени; про других братьев и сестер в биографиях не упоминалось, словно и не было их никогда. Но теперь я мог исправить это упущение.

И первое, что я сделал, появившись на следующий день на работе – это составил короткий запрос коллегам в Тюмень с просьбой разыскать некоего человека. Исходных данных я им подкинул много – нужный мне человек имел фамилию Панфилов и отчество Макарович, а работал в каких-то структурах, связанных с министерством обороны. Можно было ограничиться только предприятиями, где имелись первые отделы, но я на всякий случай попросил их закинуть невод пошире, чтобы с гарантией накрыло весь город.

Полковник Денисов мой запрос подписал не сразу. Минут пять он рассматривал невзрачную, но составленную по всем правилам бумажку и недовольно морщил лоб.

– Откуда данные? – наконец спросил он. – Ты же говорил, что ничего про эту Макарову не помнишь.

– Да совсем вылетело из головы, – с заметной досадой объяснил я. – Когда я с ней говорил в Лепеле, она называла фамилию брата, жаловалась, что он живет слишком далеко, в Тюмени... тогда не думал, что это понадобится, вот и не записал даже, а потом, как круговерть началась, так и совсем забыл. А тут – прямо озарение.

Объяснение я придумал так себе, но ничего другого изобрести мне не удалось. Поэтому я и давил на личную беседу с госпожой Гинзбург – свидетелей того разговора не существовало в природе, и я мог втискивать в него всё, что мне взбредет в голову. Конечно, злоупотреблять этим не следовало – откуда контролеру ОТК заводика в заштатном городишке знать, например, о том, что палестинские борцы за свободу через пару месяцев совершат теракт на олимпиаде в Мюнхене, или о том, кто из сотрудников Первого Главного управления работает на иностранные разведки. Но родственники – вполне нормальная тема, так что в конце концов Денисов сдался.

– Ладно, шут с тобой... – он поставил свою визу в левом верхнем углу. – А в Лепель ты не звонил?

– Зачем? – удивился я.

– Да подумал... – он как-то простецки почесал затылок. – А вдруг дочки этой женщины знают о родственниках и у них есть адреса? Тогда и тюменское управление нагружать не придется.

Мне стало стыдно. Об этом, наверное, должен был подумать я, но мои шоры оказались слишком плотными и не давали оглянуться по сторонам. В будущем я бы в первую очередь опросил детей подозреваемых, а тут... Дочери словно выпали из поля моего зрения, но никогда не поздно исправить эту оплошность. Надеюсь, Андрей сейчас не занят чем-нибудь приятным вроде свадьбы... хотя у них вроде принято откладывать это торжественное событие на осень, когда урожай убран и в домах – полная чаша.

– Не подумал, Юрий Владимирович, – повинился я. – Сейчас же позвоню и попрошу их посодействовать...

Денисов покачал головой.

– Никакой партизанщины, Виктор, никакой партизанщины, – глухо сказал он. – Пиши запрос в управление Лепеля...

– Там отдел только.

– Пиши запрос в отдел этого Лепеля, – он принял мою поправку без эмоций. – Копию – в управление по Белорусской ССР. Пусть ты можешь неофициально, без запроса, а людям на местах необходимо как-то отчитываться. В Тюмень, впрочем, тоже отправь, лишним не будет... Так... А что у тебя с Якиром?

***

Бюрократия неистребима даже в таких структурах, как Комитет государственной безопасности. Полковник Денисов прекрасно знал, что следственная группа была сформирована только в среду, что в пятницу я её впервые собрал, и что все следователи провели чудесные выходные, вызывая повестками фигурантов, которые могли в равной степени стать как свидетелями преступлений гражданина Якира, так и его соучастниками. И что пока нам удалось допросить только ту самую Баеву – дело полезное с общечеловеческой точки зрения, но приближающее нас к цели лишь на маленький-маленький шажок. Основной поток ожидался в ближайшие дни, и я надеялся, что уже к концу недели мы сможем сделать окончательный вывод о том, что нас ждет в относительно недалеком будущем.

Что касается Якира, который грустно сидел в Лефортово, то на этой неделе нам предстояло предъявить ему предварительную версию обвинения. В принципе, оно было почти готово, сейчас его изучал курирующий нашу группу прокурор, но с его стороны я каких-то препятствий не ожидал – он работал с нашим следственным отделом почти на постоянной основе, так что и мы были в курсе его предпочтений, и он знал, чего от нас стоит ожидать.

В общем, докладывать было особенно и нечего – работа только начиналась, следствие набирало разгон, а это – та стадия, когда никаких достижений не просматривается в принципе. Но – бюрократия. Если положено отчитывать по вторникам – хоть умри, но десяток пунктов начальству выдай. К тому же Денисову завтра докладывать Алидину и, наверное, Бобкову, а тем – Андропову. Так что я напрягся и выдал что-то очень похожее на список наших побед – пара страниц машинописного текста с увеличенным интервалом между строками, объемной шапкой и большим отступом перед моими регалиями и подписью.

Денисов внимательно прочитал моё творчество, одобрительно покивал – и без замечаний убрал в стол.

– Молодец, Виктор, – сказал он. – Службу знаешь. А теперь – своими словами и не приукрашивай. Мне нужно знать истинное положение дел.

Я мысленно вздохнул.

– Только приступили к работе, Юрий Владимирович, – начал я. – В пятницу составили предварительный список лиц, которых необходимо вызвать, за выходные оформили всё и начали рассылать повестки. На данный момент они вручены примерно половине этого списка... думаю, до завтра охват составит уже процентов семьдесят. Всех вызывали на среду, четверг и пятницу... То есть к концу недели у нас должна быть полная картина – что мы можем, что не можем. Эта гражданка Баева, в принципе, уже дала показания на Якира по статье 190-1... так что небольшая зацепка есть. Но с ней надо тоже работать...

– С кем – с ней? – уточнил полковник. – С зацепкой или с Баевой?

– С обеими, – чуть улыбнулся я. – Зацепка это хорошо, но и девицу эту тоже надо докручивать, хотя бы напугать так, чтобы она перестала думать о борьбе с советской властью. Но это можно отложить на попозже, сделать после опроса всего списка.

– Понятно... что ж, картина мне ясна, – кивнул он. – Ты по-прежнему уверен, что сможешь выйти в суд через месяц?

– Скорее всего, – ответил я. – Пока что я не вижу, что сможет нам помешать. Конечно, кто-то из них полностью уйдет в отказ, но их фамилии в их же «Хронике» свидетельствуют против них. А вынудить таких молчунов отвечать на вопросы – дело техники.

– И всё же... – Денисов задумчиво постучал пальцем по столу. – Виктор, нужно ускориться. К следующему вторнику у вашей группы должны быть зримые результаты, а не та вода, которую ты налил в этот отчет, – он мотнул головой в сторону ящика, куда убрал мою докладную.

Это было ожидаемо. Начальству всегда и всё нужно вчера. Завтра и послезавтра – и тем более через неделю – его не устраивало категорически. Поэтому я был готов к чему-то такому, но всё равно с полминуты помолчал, потому что мне совсем не хотелось говорить то, что я должен был сказать.

– И вы дадите санкцию на ускорение следственных действий? – спросил я. – Юрий Владимирович, вы сами предупреждали меня от возвращения к некоторым методам. Сейчас мы работаем по действующему Уголовно-процессуальному кодексу, не отступая ни на йоту от прописанных там положений. Но, в принципе, мы можем просто засадить всех фигурантов нашего списка в Лефортово, начать допрашивать их круглосуточно, и через пару дней они признаются в чем угодно – просто потому, что смертельно устанут от этого допроса и будут согласны на всё, чтобы он закончился...

– Я не предлагал ничего подобного! – рявкнул Денисов и для убедительности стукнул ладонью по столешнице. – Не зарывайся, Виктор, я говорил совсем не об этом...

Я сделал вид, что не обратил внимания на это выплеск эмоций и спокойно спросил:

– А о чем вы говорили, Юрий Владимирович, когда просили об ускорении следственных действий?

Денисов вдруг резко осунулся и уставился в стол.

– Ты понимаешь, о чем, – буркнул он.

Я промолчал.

Он тоже не сказал ни слова и взгляда не поднял.

Первым сдался я – мне просто надоело высиживать в тишине непонятно что.

– Юрий Владимирович, я всё понимаю, – дружелюбно сказал я. – Центральный аппарат скинул на наше управление и даже на наш отдел очень неблагодарное, провальное дело, чтобы крайними были мы.

Денисов поднял глаза и внимательно посмотрел на меня:

– Продолжай, – потребовал он.

– Скорее всего, они ожидают, что мы проваландаемся с Якиром... и тем же Красиным... очень долго, нас будут ругать на коллегиях, авторитет нашего управления – и нашего отдела – свалится в ноль, а результат будет – так себе. Возможно, они хотят поставить на ваше место кого-то другого... это предположение, Юрий Владимирович, не смотрите так... но главный удар нацелен, думаю, на товарища Бобкова. Впрочем, он усидит, генерал Цвигун его не сдаст. Как-то так.

И снова тяжелое молчание.

– И что ты предлагаешь? – наконец спросил Денисов, подтвердив правоту моих выводов.

– Да то же самое, что я уже говорил, когда вы только ознакомили меня с приказом по Якиру, Юрий Владимирович, – сказал я. – Собираем доказательства по 190-1 и передаем их в суд. Якир отъезжает на свой заслуженный год или даже на два в места не столь отдаленные... не сразу, сначала будут апелляции и жалобы. Ну а мы продолжаем работу уже по семидесятой... если вы не передумали, конечно.

– В чем я должен был передумать?

– В переквалификации обвинения на статью шестьдесят четвертую, – ответил я. – Её мы докажем ещё месяца за три. На расстрел там, правда, эпизодов не наберется, но лет десять он у нас отсидит как миленький. И Красин, думаю, пятерку получит – хотя бы за компанию. Ещё по этой статье можно подтянуть Анатолия Якобсона и Людмилу Алексееву... может, ещё кто проявится. В общем, можно будет собрать ту самую организацию, которую вы так хотите видеть у наших антисоветчиков.

Денисов недобро зыркнул на меня, но никак не отреагировал на эту подколку.

– Ты хочешь всех диссидентов посадить? – уточнил он.

Я покачал головой.

– Зачем? Максимум – десяток, да и из них половина получит сроки до года и, наверное, будет отпущена сразу в зале суда. Но у нас будет этот год, чтобы понять, что мы делаем не так. Извините, Юрий Владимирович, но сейчас мы как слепые кутята, на каждый шорох кидаемся. Наблюдение и профилактика – это, конечно, хорошо, но одной обороной войны не выигрывают. Вы должны это хорошо знать.

– У нас не война, – напомнил он.

– На мой взгляд – война, – я пожал плечами. – Знаете... я не всё включил в отчет по Сумам... в основном по просьбе Трофима Павловича. Но там действительно, как вы тогда сказали, полный завал. Если всё оставить, как есть, в конце концов Украину от Союза оторвут. С мясом, с кровью, но оторвут.

– Там есть наши органы...

– Бездействуют, к сожалению. Нет, не прямо ничего не делают, работают, но там выжигать всё надо снизу доверху. В Белоруссии такого нет, например. Не знаю, как в других республиках, но подозреваю, что везде есть какие-то проблемы, которые надо решать и решать срочно. Буду, конечно, рад ошибиться, но помните, как в Эстонии студенты бунтовали в прошлом году? В «Хронике» этой всё было подробно расписано, это в «Правде» ни слова об этом не было...

– Виктор! – и снова хлопок ладонью. – Тебя опять понесло в материи, в которых ты ничего не понимаешь. Почему ты решил, что увиденное в Сумах – это не частный случай, а системная недоработка? Да и что ты там такого углядел, что Трофим не захотел выносить из своей избы? Если ты про эту идею, что Украина кормит весь Советский Союз – так она не новая, ещё при царях про такое говорили. И пусть болтают, что от этого изменится?

– Отношение к тому, что в СССР не будет УССР, – сказал я. – Да, я знаю, что если постоянно повторять «сахар», во рту слаще не станет. Но в какой-то момент можно убедить себя, что в твоем чае этого сахара было столько, что пока можно и воздержаться. Вот так это работает. Это пропаганда, Юрий Владимирович, самая натуральная пропаганда. А наши пропагандисты никаких мер противодействия разработать не в состоянии. Да и кто будет разрабатывать? На Украине пропагандой занимаются те самые люди, которые искренне верят, что их республика всех кормит. Зачем им этой догме противодействовать? А попробуй, пошли им туда «варяга» – они же бунт устроят, как же, украинизация, коренизация... Ладно... это к Якиру не относится... Извините, Юрий Владимирович, накипело.

Пару мгновений Денисов буравил меня взглядом, но потом все же расслабился.

– Накипело у него, – буркнул он. – У всех накипело, но не все сразу пишут рапорт на увольнение. Работой нужно голову забивать, а не пустыми мечтаниями. И нет, работать будем по семидесятой статье, из этого и исходи. И ускорься... без перегибов. Через неделю жду доклада. Свободен! [1]

***

Официальные запросы в Белоруссию я, конечно, подготовил – а полковник Денисов их без звука подписал. Но отдав эти документы в нашу административную часть, которая занималась и почтовыми вопросами, я всё-таки не выдержал и позвонил в Лепель сам. Не Андрею, конечно, через которого занимался бы «партизанщиной», если бы не Денисов, а его начальнику.

Лепельского капитана звали Александром; когда я был у него в гостях, мы встретились дважды – сразу после моего приезда и перед моим же отъездом. О делах не говорили, но он был в курсе основных моментов – сержант Андрей ему, наверное, всё докладывал честь по чести. Насколько я знал, потом он принимал в судьбе семьи Гинзбургов самое непосредственное участие – во всяком случае, доставка тела отца семейства из Сум в Лепель прошла без сбоев, да и всесоюзный розыск его супруги был объявлен по всем правилам. И в том, что Антонину пока найти не удалось, вины Александра не было.

Он меня, разумеется, помнил. И о Гинзбург не забыл. Повинился, что пока никаких сведений о беглянке не имеет, и тут же спросил – нет ли у меня новостей. А потом я был вынужден краснеть ещё раз – сразу после того, как озвучил Александру гениальную идею моего полковника.

– Опрашивали мы их, не знают они ничего о семье матери, – отмахнулся он. – Никто к ним не приезжал, писем не писал... Если Антонина только сама что-то делала, тайком, но если так – мы таким образом ничего не узнаем.

– Вот чёрт... а я уже отправил вам запросы... отменять – сам знаешь, наверное, – сказал я виновато. – Не будет проблем, если они дойдут до Минска?

– Да не, – если бы мы сидели лицом к лицу, он бы, наверное, махнул рукой. – Отпишем всё, как полагается. За это не волнуйся. Я за другое переживаю – два месяца всё же она бегает, за это время где-нибудь должна проявиться...

– Я в Тюмени попытаюсь её брата найти, – сказал я и выдал ту же легенду, что и Денисову: – Она мне случайно сказала его фамилию, думаю, найдут коллеги. Панфилов он... не слышал ничего такого?

– Панфилов, Панфилов... нет, сразу на память не приходит, – он не стал углубляться в детали. – Слушай, я ещё разок к тем девчонкам оперативника отправлю, пусть про эту фамилию спросят – мы же так спрашивали, в общем. Может, сработает.

Разговор с Александром из Лепеля давно закончился, а я все сидел над телефоном и буравил взглядом его черный карболит. Мне почему-то казалось, что в Лепеле будут все ответы на мои вопросы, но оказалось, что ребята там поумней не только меня, но и полковника Денисова, они давно сделали то, до чего мы дошли в результате внезапного озарения, хотя и получили нулевой результат. Но я надеялся, что настоящая фамилия Тоньки-пулеметчицы всё-таки поможет – и эта Тонька в конце концов окажется в руках правосудия.

[1] В воспоминаниях диссидентов не раз и не два упоминается, что следователи КГБ грозили им переквалификацией их дел на 64 статью УК РСФСР (то есть «Измена родине»), что подразумевало в самом тяжелом изводе как раз высшую меру социальной защиты. Ни одного приговора по этой статье не было – только антисоветская 70-я или 190-1 («Распространение заведомо ложных измышлений», исключена из кодекса в 1989-м), которых диссиденты не боялись. А вот 64-ю они опасались прямо всерьез – Красин с Якиром «поплыли» как раз из-за угрозы переквалификации.