Диссидент-3: Дайте собакам мяса

Глава 3. «Что тревожит ваши сны»

Москва встретила нас обычной вокзальной суетой и песней «Позови меня с собой», которую очень неумело, но старательно наигрывал на копеечной гитаре парень в очках и зеленой штормовке, сидящий прямо на платформе рядом с кучей битком набитых рюкзаков. Ему внимали несколько подобных же особей обоего пола, которые заняли половину прохода. Я их определил как туристов – субботним утром такие группы часто уезжали на электричках в дальнее Подмосковье, чтобы пройти за день километров десять до соседней станции, разбить лагерь на берегу реки и вволю насладиться лесным воздухом и прочими плюшками, которые днём с огнем не найти в огромном городе.

Мне пришлось сильно напрячься, чтобы не отобрать у этого очкарика гитару и не показать ему правильные аккорды, но я покосился на Татьяну, которая так и не сменила гнев на милость в отношении моей гитары – и прошел мимо. Лишь отметил, что поет он на русском, а другие туристы слышат эту песню пусть и не в первый, но явно не в тысячный раз. Впрочем, сейчас с переносными магнитофонами дела обстояли так себе, поэтому гитара и умеющий на ней играть человек были непременными принадлежностями таких вот туристических групп. Да и в целом вся эта КСП как раз в это время переживала невиданный взлет и расцвет – уже лет через десять в системе останутся одни энтузиасты, за которыми, кажется, даже присматривать наши будут лишь по инерции.

Мы с Савой тогда в Киеве записали две версии «Позови...» – на русском и украинском языках. Что с той записью сделал звуковик из театра имени Леси Украинки – бог весть, мне было по барабану, а Саву чуть позже захватили совсем другие дела, так что и он тоже вряд ли интересовался. Я надеялся однажды услышать «Позови» из динамика вытащенного на улицу магнитофона, но в Сумах до этого так и не дошло. А песня неведомыми мне путями уже оказалась в Москве и разошлась в среде любителей отдыха на природе. Впрочем, мы с Савой действительно пели её под две акустики, так что «Позови...» могли признать своей и в КСП.

Хиты тут обычно распространялись посредством пластинок «Мелодии» и с определенным опозданием, а что-то свежее можно было купить на магнитофонных бобинах и кассетах в киосках «Союзпечати», обычно у вокзалов, куда оно попадало частным порядком и без всяких накладных. Правда, с этим явлением, кажется, никто не боролся – то ли руки не доходили, то ли мозги, хотя дармовое использование государственного имущества должно было караться как минимум штрафом. Но и милиция, и ОБХСС пока что занимались более понятными несунами, а вот таких протопредпринимателей не замечали. Хотя это было примерно тем же самым, что и перепечатка трудов Солженицына в рабочее время.

Я грустно подумал, что весь русский рок как раз в это время поднимается буквально за государственный счет. Сравнивать советские группы с группами какого-нибудь «британского нашествия» некорректно – хотя в будущем я часто слышал выражения вроде «наши роллинги» или «наш пинкфлойд». Условные Rolling Stones могли сколько угодно играть на школьных дискотеках, но известность на уровне хотя бы Лондона получали лишь после того, как их под свое крыло брала звукозаписывающая компания, которая разрешала этим странным ребятам выпустить дебютный альбом или сингл. При этом условные Rolling Stones понимали правила игры и не пытались распространять свои магнитофонные записи через знакомых – в условиях капитализма это называлось нехорошим словом «пиратство» и строго каралось. «Наши роллинги», поиграв немного на дискотеках, тут же сами записывали магнитоальбом – скорее всего, на оборудовании, которое принадлежало государственной компании, – а потом сами же его и распространяли, то есть подменяли «Мелодию», но без её расходов. Тиражи, конечно, были несопоставимы, но тут важен сам факт.

В принципе, у нас народ регулярно путал свою личную шерсть с государственной и не видел в этом какой-то проблемы. Но этой проблемы не видел и государственный аппарат – с несунами, конечно, боролись, за левые заказы на заводском станке тоже могли спросить строго, но в целом никто не считал зазорным утащить с фермы пару мешков комбикорма или воспользоваться для собственных нужд и в рабочее время сварочным аппаратом. Наверное, я тоже был неправ, когда привлек директора театра для создания того номера без составления соответствующего договора, ведь это тоже прямой путь в ад.

Что-то поделать с этим было невозможно. На Западе капитал стеной стоял на страже своих интересов, и все их законы были направлены на то, чтобы человек платил буквально за всё – но кровь из носа должен был получить то, за что заплатил. Это был своего рода общественный договор, скрепленный кровью. В СССР таких договоров быть не могло, да и государство просто не успевало везде, и частники вроде Юрия Айзеншписа, который сейчас сидел за валюту и контрабанду, легко находили точку приложения своих усилий. Например, ввозили в страну остро востребованные западные пластинки и западные же музыкальные инструменты, спрос на которые оказался просто диким. «Мелодия» не могла издавать тех же «Роллингов» – идеологи из ЦК не позволили бы, – а будущий продюсер группы «Кино» ни у кого разрешения спрашивать и не собирался.

***

До моей квартиры мы ехали на такси – на обычном привокзальном такси, которые и в этом времени накручивали три счетчика на обычную поездку. Наше совместное житье мы с Татьяной ни разу не обсуждали, но когда я назвал адрес, она не возмутилась и не потребовала, чтобы я отвез её домой – просто молча села на заднее сиденье и всю поездку молча смотрела в окно. На мой взгляд, всё это было неправильно, но как правильно – я не знал, а потому просто плыл по воле волн, надеясь, что всё устроится само собой. Правда, я точно знал, что само собой ничего не устраивается, нужны определенные усилия и с моей стороны, и с её, но до серьезного разговора дело у нас так и не дошло. Я иногда думал, что просто не хочу её расстраивать – она была уже на шестом месяце, что было хорошо заметно, особенно в летней одежде, даже если она куплена в универмаге города Сумы, – а к беременным женщинам у мужчин издревле трепетное отношение. Впрочем, лишь этим мою нерешительность объяснить было невозможно.

А вот на Фестивальной нас ждал сюрприз – на лавочке у подъезда сидела Нина, которая как ни в чем не бывало разговаривала с моим информатором Лидией Николаевной. У ног девушки стоял небольшой зеленый рюкзак, к нему притулилась сумочка, с которой Нина ходила обычно, а вот одета она была так, словно опоздала к той компании, которая на перроне напевала «Позови...».

Нину про наше внезапное возвращение я, разумеется, предупредил – было бы некрасиво свалиться ей на голову без предварительного звонка и обсуждения всех подробностей. Впрочем, ей лично это ничем не грозило. Я уже знал, что сессию она сдала досрочно и записалась в студенческий стройотряд, который должен был что-то строить в одной из нечерноземных областей. Точную дату отъезда Нина, правда, не сказала – у отряда были какие-то сложности, в которые я вникать отказался, – но освободить жилплощадь в нужный срок согласилась легко. Наверное, меня это должно было задеть, но я удивительным образом не почувствовал ничего. Видимо, поговорка «с глаз долой – из сердца вон» в этом случае сработала на сто процентов. Мы с ней после того восьмимартовского поздравления почти и не общались, созванивались пару-тройку раз, причем по моей инициативе, и говорили считанные минуты.

Татьяне я всё рассказал, хотя она и не спрашивала, но какой-то внятной реакции не добился. «Это та девушка, с который ты был в театре?» – и всё. Впрочем, человек, который делил Высоцкого с двумя женами, по определению не может быть слишком ревнив. Во всяком случае, как я и ожидал, она не стала закатывать истерики или требовать срочно выставить «эту шлюху» за дверь. Она и слов-то таких не произносила. Я вспомнил нашу беседу на эту тему.

– Нина? Красивое имя.

– Обычное, но, боюсь, после общения со мной «Кавказскую пленницу» она будет смотреть совсем другими глазами.

– Это точно... у меня одну героиню звали Галей, я теперь к этому имени очень странно отношусь.

И всё – отвернулась и пошла заниматься своими делами, оставив меня разгребать то, что я успел наворотить в самом начале своей попаданческой биографии.

И вот предупрежденная мной Нина, которой уже пару дней не должно было быть в нашем районе, сидит на лавочке и мирно беседует с соседкой, которую я попросил приглядывать за моралью в отдельно взятой квартире отдельно взятого сотрудника госбезопасности. Я оглянулся на Татьяну, которая уже выбралась из такси и с любопытством смотрела на Нину – по её лицу было невозможно понять, помнит ли она их встречи у Золотухина и после «Доброго человека...». Потом у меня в голове что-то щелкнуло, я вернулся к машине и попросил водителя немного подождать, подкрепив просьбу стандартным рублем. Разумеется, он согласился.

– Лидия Николаевна, здравствуйте! Нина, привет! Ты тут какими судьбами?

Ответила мне Лидия Николаевна.

– А я её к себе пожить пустила, – сказала эта нелегалка. – У тебя она всё убрала, а ей скоро уезжать, вот я и пожалела девочку. У меня же две комнаты, одну могу выделить легко.

Было видно, что она очень гордилась собой. А вот Нина слегка покраснела, слушая эти откровения.

– У нас выезд перенесли, сначала хотели в пятницу, но потом на субботу, – добавила она. – Вот, поеду сейчас...

Татьяна неслышно подошла к нам и встала рядом, взяв меня под руку.

– Здравствуйте, – сказала она. – А мы только с поезда.

– Здравствуй, – Лидия Николаевна, кажется, сразу оценила её животик и как-то хитро посмотрела на меня. – Теперь тут будешь, с ним?

– Да, – просто ответила Татьяна.

– Что ж, хорошо...

Мне эта ситуация совсем не нравилась.

– Нина, а ты откуда уезжаешь и во сколько? – перевел я разговор.

– От института, нас автобус будет ждать, – она посмотрела на часы, – в десять. Я успею! Просто попрощаться хотела и спасибо сказать...

Ситуация наконец сложилась. Я почему-то думал, что стройотрядовцы поедут к месту своей работы на поезде – плацкарт, песни под гитару и всё остальное, что положено делать выпущенным на волю студентам. Вот только поезда обычно отправлялись вечером, а сейчас стояло относительное утро, и отправляться на вокзал Нине было просто-напросто рано. Но конкретно этому отряду выпал шанс провести увлекательные несколько часов в автобусной поездке, и его отправление намечалось через два часа – достаточный срок, чтобы добраться до пищевого института из любой точки Москвы или почти из любой точки ближайшего Подмосковья. Ну а Нина, примерно зная время нашего прибытия, решила перехватить нас у подъезда, чтобы, видимо, хоть немного сгладить неловкость ситуации. Про Татьяну она тоже знала – хотя про беременность я ей не говорил. Впрочем, получилось всё равно неловко, но тут уж ничего не поделаешь.

– Благодарить не надо, всё и так получилось хорошо. Квартира же целая?

– Целая...

– Вот и замечательно, – сказал я. – Тогда, думаю, ты будешь не против, если тебя к автобусу подвезет такси?

Я указал на машину.

– Ой! Я не зна...

– Значит, не против, – улыбнулся я. – Только тогда надо прямо сейчас ехать, водитель долго ждать не будет, у него план. Ты готова?

Если я что-то и понял про эту девушку – это то, что она малоустойчива к напору. Если её начать забалтывать, она быстро сдавалась и делала то, что ей говорили. Не самое правильное качество, но в этом СССР вполне распространенное, чем, к сожалению, уже сейчас пользуются разные аферисты. Впрочем, в перестройку перестраивалось не только народное хозяйство страны, менялась и психология населения – тех, кто не мог быстро адаптироваться к новым условиям, демократы в девяностые с легкостью списали в «сопутствующие потери», и у них даже ничего не ёкнуло, хотя речь шла о погубленных жизнях и сломанных судьбах миллионов людей. Но я творил добро, поэтому считал себя вправе использовать слабости Нины.

– Д-да... – кивнула она. – Г-готова... мы уже позавтракали, да, Лидия Николаевна?

– Точно, позавтракали, – с достоинством кивнула та и посмотрела на меня так, что мне стало очень стыдно. – Ты езжай, девочка, на машине действительно сподручней, чем до метро добираться...

– Но у меня...

– У меня есть, – я снова улыбнулся. – За это, Нина, не волнуйся. Будто ты меня не знаешь.

– А...

Я так и не узнал, что она собиралась сказать. Отошел к машине, переговорил с шофером, который даже назначил очень божеский ценник – правда, лишь после того, как я, доставая бумажник, «случайно» продемонстрировал бордовое удостоверение. Но теперь я был уверен, что с Ниной всё будет в порядке, что её не станут разводить на дополнительную оплату – сейчас народ всё же боялся трехбуквенных организаций, а найти этого таксиста было легче легкого, даже если не запомнить номер машины. Наверняка у него есть оплаченное место у Киевского вокзала, терять которое ради нескольких рублей просто глупо.

Прощание вышло немного скомканным. Лидию Николаевну Нина обняла – я поставил себе заметку потом уточнить у соседки, что она дальше собирается делать с этой студенткой; меня обнимать не стала – и слава богу. Татьяне просто сказала «до свидания» – но та даже глазом не повела.

А когда такси уехало, увозя Нину в другую жизнь, Лидия Николаевна со вздохом заметила:

– Хорошая девушка... – и всё-таки посмотрела на меня с немым укором.

***

– Забавно, – сказала Татьяна.

Она скинула туфли и буквально упала на кровать, тут же закрыв глаза. Мне хотелось последовать её примеру, но я мужественно занялся разбором наших чемоданов и инспекцией квартиры.

– Что именно забавно? – спросил я, разглядывая свой мундир, который, кажется, ни на йоту не изменил своего положения и висел ровно так, как я его оставил в феврале.

Правда, его нужно было хорошенько очистить от пыли, прежде чем использовать по назначению. Фуражку я тоже посмотрел – а заодно проверил, чтобы за ней не осталось неучтенных духов «Climat». Конечно, Нина не была мстительницей или чем-то в этом роде, но береженного бог бережет. Идея подарить одинаковый парфюм всем своим женщинам уже не казалась мне гениальной – хотя Нина, кажется, решила не душиться перед многочасовой поездкой на автобусе.

– Девушка эта и её отношение к тебе, – объяснила Татьяна. – Ты знаешь, что она воспринимает тебя, как отца, а не как потенциального партнера? Это хорошо со стороны заметно, но ты, наверное, этого не видел.

– Не видел, – согласился я. – В своё оправдание могу сказать, что и Лидия Николаевна этого тоже не видела. Думаю, она нас уже мысленно поженила, несмотря на то, что мы с Ниной последний раз встречались пять месяцев назад. Правда, она тогда ночевала тут, пусть это и звучит пошло, но мне нужно было как-то ключи ей передать, так что это не считается.

– Не считается, – эхом откликнулась она. – Ты знаешь, что тебе не нужно оправдываться?

– Догадываюсь, – я всё-таки подошел к ней и сел рядом. – Оправдываются те, кто в чем-то виноват. Я же себя виноватым не считаю. Тогда была одна жизнь, сейчас другая...

– И какая тебе нравится больше?

Я ухмыльнулся и взъерошил ей волосы.

– Я не смогу ответить на этот вопрос. Это как спрашивать у матери, кого из детей она любит больше. Тогда было так, сейчас вот эдак... между тогда и сейчас – вообще что-то третье. А до этого всего – четвертое, пятое и шестое. Обычная жизнь, в которой что-то, наверное, стоит выделять, потому что некоторые моменты не повторить, но каждый момент хорош сам по себе и в своё время.

Она ненадолго задумалась.

– Иногда мужчины странно относятся к женщинам, – сказала она. – Словно держат про запас, на всякий случай. Мне показалось, что ты эту девушку для этого у себя поселил... извини, что заговорила об этом, но, мне кажется, ты должен знать, как это выглядит со стороны.

Я рассмеялся – и очень надеялся, что мой смех получился не натужным.

– Я знаю, как это выглядело со стороны, – сказал я. – Но я воспринимал всё иначе. Знаешь... должно было сойтись слишком многое, чтобы я тогда оказался у вашего театра и предложил Нине билет на «Гамлета». В другой жизни она бы так и не попала бы в тот день на спектакль, постояла бы ещё часик и поехала бы домой. Она совершенно не умеет выпрашивать лишний билетик. Живет в Люберцах с мамой, учится на технолога по колбасам... Мне немного неловко такое говорить, но я ей показал другую жизнь. Совсем немного, но другую. Надеюсь, она станет чуть более целеустремленной, а в наше время это очень дорогого стоит. Могу я задать тебе один вопрос?

– Можешь, конечно, – она чуть тряхнула головой. – Но я могу на него не ответить.

– Можешь, конечно, – слегка передразнил я. – Почему ты так мало работала в кино? У тебя хороший западный типаж, а у нас часто снимают фильмы про заграничную жизнь... где-нибудь в Прибалтике. Мне казалось, что такие актрисы, как ты, должны быть востребованы.

Она молчала, только открыла глаза и смотрел в потолок.

– Извини, если задел что-то больное, мне просто интересно, – поспешил я смягчить вопрос.

– Нет, ничего, всё в порядке... – откликнулась она. – Просто задумалась... мне вдруг стало и самой интересно, почему я не ходила на пробы, не следила за тем, что на киностудиях в работе. Но потом я поняла, что ответ очень простой. Думаю, ты и сам знаешь, в чем причина, но хочешь услышать это от меня. Я понимаю твоё желание. Нет, он никогда этого не говорил вслух, но я знала, что он очень не хотел, чтобы я надолго уезжала. Хотя... я могла ошибиться?

– Не знаю, Таня... – честно ответил я. – Ты уже говорила, как об ошибке, о своем приходе на Таганку, но я, честно, в этом совсем не уверен. Это та самая жизнь – мы что-то делаем, получаем новый опыт, с его высоты смотрим назад, думаем, что поступили бы иначе, но если бы мы поступили иначе, у нас бы не появился именно этот опыт, а был бы другой – и неизвестно, как бы мы к нему относились. Поэтому жалеть о прошлом не стоит, лучше подумать о том, что будет дальше.

– Пожалуй, – она вдруг резко села. – Витя, а ты хорошо играешь на гитаре?

От смены темы я слегка растерялся, но быстро взял себя в руки.

– Никто не жаловался, – улыбнулся я. – Во всяком случае, думаю, получше, чем тот парень на вокзале. С Высоцким сравнивать себя не буду, смысла нет, мне совсем другая музыка нравится, а она играется иначе.

Татьяна перекинула ноги через меня и каким-то неуловимым движением оказалась на корточках передо мной. Положила руки мне на колени, заглянула снизу вверх и вдруг спросила:

– Сыграешь что-нибудь? Я неправильно поступила, когда просила тебя не играть. Так нельзя было делать.

Я вновь взъерошил ей прическу.

– Это уже быльем поросло, – сказал я. – К тому же я играл с ребятами в тамошнем дворце культуры. Да и понимал я, почему ты об этом попросила. Некоторые вещи надо просто пережить.

– Да... пережить... – эхом откликнулась она. – Так сыграешь?

– Могла бы и не спрашивать, – проворчал я и спросил, уже зная ответ: – Что-то конкретное или?...

Татьяна не стала просить меня спеть что-нибудь из Высоцкого и вообще ничего не заказала – сам выбирай, не маленький. А я опять оказался в очень неприятной ситуации, когда все мысли куда-то делись, а заготовки испарились в неведомом направлении. Сейчас категорически не подходило «Воскресенье», хотя Татьяне, наверное, понравились бы и «Не оставь меня», и «В моей душе осадок зла». Но первая теперь принадлежала Нине, вторая была чересчур упаднической, а «Музыканта» мне петь не хотелось. К тому же заметная часть песен этой группы была авторства Никольского, у которого уже могли быть в этом году какие-то наброски – и мне не хотелось оказываться стороной спора об авторстве. За бортом остался и Цой со своим «Кино», хотя про него я точно мог сказать, что сейчас никакой «Кукушки» нет даже в проекте.

А потом я вспомнил одну песню, которая в моем будущем так и осталась нераскрученной и ко времени моего провала в прошлое оказалась почти забыта. Но играть её было легко, петь – ещё проще, и хотя эта песня тоже была грустной, но к этому дню она подходила почти идеально.

Я достал из кофра гитару, которая, кажется, посмотрела на меня укоризненно, напомнив про «нас на бабу променял», подстроил её, сыграл небольшой проигрыш – и запел:

«Ты слышишь, слышишь, как сердце стучится, стучится

По окнам, по окнам, по крыше, как дождик.

Твой нерв на исходе, последняя капля,

Последний луч света, последний стук сердца...»

Татьяна слушала очень внимательно. Она сидела, внимательно глядя, как я переставляю аккорды и чему-то кивала. Я старался не сильно отвлекаться на её лицо, которое было сама непосредственность, и готовился к финалу, который мне раньше давался с трудом.

«...Ты выйдешь из кухни в ситцевом платье,

Чтобы в последний раз повидаться...

И попрощаться...

Я буду любить тебя вечно».

Я справился с последней строкой, которую надо было произнести почти прозой, ударил последний раз по струнам – и тут же заглушил их.

Наступила звенящая тишина.

Татьяна подняла на меня глаза.

Я не отводил взгляд.

Я почти физически ощущал, как секунды убегают десятками и сотнями.

И всё это продолжалось минут пять.

– Ну как-то так, – всё-таки не выдержал я. – Если не понравилось – скажи, я больше не буду.

И скорчил физиономию, которая давала понять, что я готов к любым ударам судьбы.

– Почему не понравилось? Это хорошая песня, – сказала Татьяна. – Только она очень печальная. Такое пишут, когда человеку очень плохо.

Я понятия не имел, в каком состоянии Найк Борзов написал «Последнюю песню». Возможно, ему было очень даже плохо. Я пару мгновений обдумывал мысль спеть ещё «Лошадку» или «Три слова», чтобы сгладить впечатление, но решил, что хорошего понемножку.

– Необязательно, – улыбнулся я. – Ты же актриса, вас учили вызывать нужные эмоции, так?

Она чуть наморщила лоб.

– Да, учили... только это же другое?

– Нет, то же самое. Только вот вас учили, а я сам. Самоучкой. Но вроде получилось неплохо, да?

Скромность прямо перла наружу из каждого слова, которое я произносил. Поэтому я быстро свернул этот разговор и вернулся к вещам простым, обыденным и, наверное, скучным. То есть продолжил делать что-то вроде уборки.

Но Татьяна, помолчав несколько минут, всё же ответила – так и не встав с пола.

– Да хорошо получилось, – с каким-то внутренним убеждением сказала она, и меня охватила гордость за товарища Борзова. – Лучше, чем у многих наших певцов. И... я согласна. Я подумала, и я согласна. Я выйду за тебя замуж. Так правильно...

Я целое мгновение обдумывал её слова. А потом тоже поступил правильно.