Диссидент-3: Дайте собакам мяса

Глава 4. «Только время потратили зря»

Полковник Денисов вызвал меня после обеда. Наверное, мне стоило обидеться на такое пренебрежение моей персоной – его помощнику я доложился честь по чести, сразу после прибытия на службу, а потом сидел несколько часов в своем кабинете, ожидая, когда начальство соизволит освободить для меня окошко в своем насыщенном расписании. Но я не обиделся. Если бы Денисов хотел показать мне, что я пыль под его ногами, моя аудиенция автоматически перенеслась бы на самый конец рабочего дня. А так – ни нашим, ни вашим. Он был мною недоволен, но на полшишечки.

Впрочем, эти часы ожидания я провел достаточно плодотворно – немного оформил в голове всё то, что по тем или иным причинам не вошло в мой официальный отчет, дописал нужные тезисы в блокнот, собрал папку каких-то бумаг – просто для внушительности. Правда, ничего по украинским националистам там не было, хотя какие-то материалы я накопил – с помощью капитана Сухонина, всех остальных своих подчиненных и даже Макухина-старшего, который, разумеется, не знал, что работает на меня. Всё это я даже дома не хранил – убрал в неприметную коробку и закинул на чердак в своем подъезде на Фестивальной. До повальных замков на таких местах времени оставалось навалом. Впрочем, я подозревал, что тому же Денисову обстановка на Украине и так была хорошо известна, а потому ничего нового я ему не скажу, даже если решу открыться.

Макс сегодня был в поле, ездил по каким-то своим делам, но накануне мы с ним созванивались и обменялись последними новостями управления – ничего секретного, упаси боже, но я теперь знал, что определенные подвижки в деятельности свалившейся ему на плечи группы имелись. Оказалось, что с фантазией у американцев дела обстоят не слишком хорошо, и если сопоставить даты публикаций статей в эмигрантской прессе и встречи наших местных диссидентов с представителями зарубежной прессы, то можно уловить определенную закономерность. Были даже проведены негласные обыски у тех, кто встречался с иностранцами – и у них действительно после таких встреч заметно прибавлялось наличности. Суммы там, правда, были не заоблачные, но на сносное существование в условиях советского общества их хватало с избытком. Меня этот факт порадовал – надеюсь, наши партийные бонзы всё же снимут розовые очки и займутся иностранным финансированием подрывной деятельности всерьез.

Сам Макс уже с месяц носил капитанские погоны и обещал, что мы обмоем наши с ним звездочки в самое ближайшее время. Я не стал говорить, что, возможно, в моем случае тоже появится свежий повод – не стоит бежать впереди лошади. В том, что обязательно стану майором, я был уверен лишь процентов на девяносто.

Те из моих подопечных, что на время командировки перешли к Максу, вели себя хорошо, какие-то сведения в клювиках приносили и не хулиганили. Отдал я далеко не всех – большую часть перевел на консервацию, и очень жалел, что не всех. Но решение по тому же балеруну из Стасика требовалось принять весной – и Макс как-то устроил всё так, что тот спокойно уехал на гастроли, но со вторым составом и в социалистическую Болгарию, которая, как известно, полноценной заграницей считаться не может. Впрочем, Гуль был рад и такому исходу, поскольку в противном случае ему бы пришлось кататься по нашей необъятной родине, не рассчитывая на внешторговские чеки и купленные в Болгарии заграничные шмотки. Ну а что для этого надо было подписать определенный документ – это мелочи жизни, на которых не стоит заострять внимание. К тому же Макс умел повернуть дело так, что ему все хотели помочь на безвозмездной основе.

К моему отцовству он, кстати, отнесся спокойно – мало ли какие в жизни случаются коллизии. Правда, всю историю я ему по телефону рассказывать не стал, иначе он вряд ли воспринял бы её настолько отстраненно, но со временем всё равно придется рассказать, у кого я отбил женщину и как так получилось. Наверное, ничего тайного в этом вообще не было, но я привык немного темнить и не видел причин менять собственные привычки.

***

– И что же мне с тобой делать, Виктор?

– Всё, что допустимо законом, Юрий Владимирович.

Денисов выглядел озадаченным, причем это было не напускное выражение лица, а именно его внутреннее состояние. Порывшись в памяти «моего» Орехова, я не нашел в ней ничего даже близко похожего на нынешнее состояние моего начальника. Так что его вопрос, скорее всего, не был риторическим, а требовал какого-то ответа. Вот только я не знал, от меня или ещё от кого-то.

– Всё шутки шуткуешь? – он покосился на меня. – Съездил ты хорошо... Даже, можно сказать, отлично съездил... Тут один документ про тебя прислали, вот, ознакомься.

Из знакомого ящика стола появилась пара скрепленных обычной скрепкой сероватых листов бумаги, густо заполненных машинописными буквами, и отправилась по столешнице ко мне. Внизу я увидел подпись полковника – вернее, уже, наверное, генерал-майора – Чепака, потом обратил внимание на слово «характеристика» в шапке и недоуменно посмотрел на Денисова. В Комитете не принято знакомить сотрудников с такого рода документами, так что он нарушал какие-то неведомые мне по незначительности должности или неписанные инструкции. Но Денисов, заметив мой взгляд, ещё разок двинул эти листы по столу.

– Читай-читай, правила я знаю, но, надеюсь на то, что Трофим был прав, и это небольшое нарушение останется между нами.

– Так точно, – а что тут ещё можно сказать – только что-то формально-строевое, что выручает в любой непонятной ситуации.

Я придвинул листки к себе – и зачитался.

Не знаю, сам ли Чепак писал эту характеристику или воспользовался чьей-то помощью, но в ней я представал чуть ли не ангелом во плоти, спустившимся по каким-то небесным делам на грешную землю Сумской области. Из этих двух страничек следовало, что я умел и знал почти всё, хорошо находил общий язык с незнакомыми людьми любого служебного положения, вникал в суть вещей и не гнушался грязной работы, был смел, отважен и сообразителен и не терялся перед лицом опасности. В общем, передо мной было описание идеального сотрудника Комитета, которого следовало сразу же наградить всеми возможными орденами и медалями и назначить на любую должность, на которую мне угодно будет обратить свой взор. В общем, как в характеристике Штирлица из уже написанного романа – характер нордический, выдержанный, с товарищами по работе поддерживает хорошие отношения и безукоризненно выполняет служебный долг. [1]

Меня прямо тянуло сделать с этого панегирика копию, чтобы изредка перечитывать на ночь или повесить на стену, чтобы все гости знали, какой я молодец. Или дать почитать Татьяне, чтобы она точно уверилась, что я много лучше какого-то там Высоцкого, тем более что я – в отличие от барда – холост и не был замечен в порочащих меня связях.

«Это Чепак ещё не упомянул о том, какие песни я «сочиняю», – подумал я отстраненно и подвинул характеристику обратно Денисову, отметив, что внизу стояла ещё и виза Петрова, с которым мы работали всего месяц. Всё правильно – два начальника, две подписи.

– Лестно читать такое про себя, Юрий Владимирович, – сказал я, чуть улыбнувшись. – Но я не могу давать характеристику самому себе и говорить, что я именно такой, как там написано, не могу. Это будет необъективно.

«В быту скромен».

– Я понимаю, – кивнул Денисов. – Но я показал тебе это не для того, чтобы ты возгордился. Тут ситуация у нас иная. Я хорошо знаю Трофима, семьями, конечно, не дружим... но общих знакомых много. И он никогда – подчеркиваю, никогда – ни о ком так не отзывался. Признаюсь, когда я читал эту характеристику, то ждал вторую, разгромную часть – знаешь, как это обычно бывает... хороший человек, но... Он всегда это умел – находить в других какие-то недостатки. А тут... никаких недостатков. Это непонятно. Я знаю тебя много дольше, чем он, и я бы никогда не написал на тебя такую характеристику. Чем ты его купил, этого старого бульдога?

Да уж. Я был прав, Денисов был уверен, что в Сумах я провалюсь – потому что хорошо знал своего подчиненного. Но капитан Орехов в моём исполнении во время командировки показал себя так хорошо, что привел полковника Чепака в полный восторг. Чем именно – вопрос дискуссионный, но подписанную характеристику так просто в архив не спишешь. Я считал, что Чепак очаровался мной после того, как я использовал его патрон в «люгере» – судя по всему, его страсть к оружию была не напускной, а самой настоящей. Всё остальное пошло довеском, ну а окончательно я перетянул полковника на свою сторону откровенным разговором в ту апрельскую пятницу.

Я немного покатал в голове, что лучше будет сказать стандартное «понятия не имею», но потом решил быть откровенным – не полностью, но в весьма широких пределах.

– Трофим Павлович любит трофейное оружие, а я под прицелом «люгера» задержал того убийцу, который потом в камере повесился, – напомнил я. – Думаю, после этого полковник Чепак и написал эту характеристику...

– Под влиянием момента? – недоверчиво усмехнулся Денисов. – Нет, Трофим не такой. Да и другие данные лишь подтверждают его слова. Ты раскрыл старое убийство, ты наладил работу по нашей линии, ты подобрал в Сумское управление хороших сотрудников... Претензий к тебе действительно не может быть. Ты даже в художественной самодеятельности отличился, чего тут за тобой никогда замечено не было. Знаешь, какая у меня была первая мысль, когда об этом стало известно?

Мне сразу стало тоскливо.

– Нет, даже предположений строить не буду.

Денисов понимающе кивнул.

– Не бойся, не буду я твою кандидатуру предлагать на роль руководителя нашей самодеятельности, – сказал он. – Понимаю, что там выхода не было, а заниматься этим на регулярной основе не каждый сможет. И я почему-то думаю, что это не по тебе. Так?

– Так, – подтвердил я. – В Сумах я действительно не мог уйти в сторону, хотя очень хотел. Но в нашем управлении талантов побольше будет, я на их фоне – любитель. Там это сработало, у нас, боюсь, сделаю только хуже.

Насчет талантов в московском управлении я, конечно, не обольщался, но заниматься ещё и этим мне действительно очень не хотелось. К тому же я не помнил других примеров хорошей самодеятельности правоохранительных органов, которые можно украсть из отечественного кинематографа, а пороть отсебятину опасался – к этому надо иметь определенный талант. Правда, можно было найти безработного сценариста в Москве и за малую мзду заставить его что-нибудь придумать, но пусть этим будет озадачен кто-нибудь другой.

Не знаю, понял ли меня полковник Денисов, но он отвечать не стал, спрятал характеристику обратно в стол и сказал очень серьезным голосом.

– С этим разобрались. Будем считать, что в Сумах ты действительно проявил все свои таланты. И будем надеяться, что после возвращения в Москву эти твои таланты не исчезнут бесследно.

– Постараюсь оправдать, Юрий Владимирович, – скромно сказал я. – Но всегда приятно, когда хвалят твою работу, а не ругают за провалы. Есть же пословица про доброе слово и кошку.

– Да, есть такая, – задумчивый кивок, который может означать всё, что угодно. – Но ты не кошка, а сотрудник Комитета государственной безопасности...

– Нам тоже приятно, – тихо сказал я, но Денисов меня услышал.

– Поговори мне тут ещё, – проворчал он. – Конечно, после такой характеристики тебе впору присваивать следующее звание – ты показал, что способен справиться с майорской должностью. Но есть одно «но». Вот, ознакомься.

Он достал из ящика стола – вроде не того самого, а чуть ниже, но мне было плохо видно – весьма толстую папку. Обычное канцелярское приспособление с белой обложкой, на которой большими черными буквами было пропечатано «Дело №». Самого номера у дела не стояло, то есть содержимое папки было не пойми чем – то ли набором каких-то документов, которое только предстоит превратить в дело, то ли папку просто использовали, поскольку иначе собрать вместе все бумаги не смогли.

Денисов не стал отдавать папку мне, положил её перед собой, медленно развязал тесемочки, открыл верхнюю обложку, провел по ней ладонью, чтобы она не закрывалась обратно. С моего места было плохо видно, что находится внутри, ещё и письменный прибор на начальственном столе мешал, но меня посетили очень нехорошие предчувствия.

– Итак, что мы тут имеем... – он поднял один лист, посмотрел на следующий, передумал, вернул лист обратно в папку и начал читать прямо оттуда: – «Ваш сотрудник, Орехов Виктор Алексеевич, коварно соблазнил актрису театра... слово «театра» с большой буквы... драмы и комедии на Таганке Иваненко, Татьяну Васильевну, чем причинил сильный душевный ущерб актеру того же театра... «театра» опять с большой буквы... народному артисту... оба слова с большой буквы... Советского Союза Владимиру Семеновичу Высоцкому. Требую примерно наказать вашего сотрудника, Орехова Виктора Алексеевича, по всей строгости закона и назначить ему уголовное наказание за развратные действия». Дата, подпись. Следующее... здесь написано, что именно твои действия привели к тому, что Владимир Семенович Высоцкий не участвовал в спектаклях означенного театра... да, с большой буквы... третьего, пятого, шестого и седьмого мая. Тут тебя требуют расстрелять.

Денисов отложил прочитанные письма в сторону и посмотрел на меня. Я промолчал. Он усмехнулся и взял из папки третье письмо.

– Тут то же самое, – он переложил бумажки. – И тут. И дальше, – он сложил письма обратно и закрыл обложку. – Ну что, прелюбодей, осознал глубину своего падения? У половины писем из этой папки есть обратный адрес и фамилия отправителя, оставшаяся половина отправлена анонимно. Впрочем, это не важно, почерк во всех один и тот же. Рассказывай, что там у тебя произошло.

Я вздохнул и начал рассказывать. Про Татьяну Денисов был в курсе, но я всё равно напомнил ту давнюю историю со случайной связью, которая обернулась внеплановой беременностью. Про другие её визиты ко мне в январе вспоминать не стал – всё равно к делу это не относилось. На мой взгляд, я вообще не был виноват в этой истории – если только тем, что плохо предохранялся в тот день. В общем, на роль коварного соблазнителя я не тянул, а мог считаться, скорее, жертвой обстоятельств, но об этом я благоразумно промолчал.

– Так... – протянул Денисов. – С тобой всё понятно, с этой актрисой – тоже. Непонятно, что с вами обоими делать. Мы должны как-то реагировать на сигналы общественности, – он похлопал по папке, – тем более – настолько многочисленные. И что ты предложишь?

– Если честно, Юрий Владимирович, то понятия не имею, что тут можно предложить, – я пожал плечами и вздохнул.

– И всё же? – настойчиво повторил полковник. – Дело-то серьезное.

Судя по его тону, он тоже понимал, что никаких толковых предложений по поводу преследования «поклонниц Высоцкого» у меня сейчас быть не может. Но, видимо, надеялся, что я проявлю себя с неожиданной стороны – с которой проявил себя в Сумах. Конечно, можно было просто подождать – вскоре у неведомой доброжелательницы появится новая цель и новая точка приложений усилий, такие не в состоянии долго сосредотачиваться на чем-либо, кроме своего кумира. Правда, меня больше беспокоило кое-что другое.

– Скорее всего, это кто-то из театральной клаки, из той её части, которая фанатеет по Таганке. Аноним, думаю – женщина, а они легко могут перейти от угроз и требований к делу, и получится очень нехорошо, – сказал я. – Татьяна, конечно, сейчас в театре почти не будет появляться – только заявление на отпуск напишет, да декрет оформит. Но если кто-то её там заметит... Честно говоря, я тоже в растерянности... В общем, не было печали...

– Скорее – не было у бабы забот, купила баба порося, – грустно усмехнулся Денисов. – Может, охрану к ней приставить?

– Чтобы она от меня сбежала к молодому и красивому лейтенанту? – улыбнулся я. – Не стоит, я не уверен, что это поможет. Там же дело секунд – подбежал, какую-нибудь гадость в лицо плеснул и всё. Охранник не успеет среагировать.

Я вспомнил, как в моем будущем долго разбирали дело одного танцора из Большого, который обиделся на худрука за коллегу-балерину и плеснул тому в лицо кислотой. Отсидел, конечно, но тот худрук долго лечился и зрение так до конца не восстановил. [2]

– Да, негоже сотруднику КГБ от каких-то баб прятаться... – задумчиво произнес полковник. – Может, с Высоцким кто надо поговорит... он заявление сделает для этих поклонниц? Кое-кому он отказать не посмеет.

– Не стоит, это не поможет, думаю. Да это и не бабы, это дикие звери на охоте, – сказал я. – У них почти как у Шекспира, весь мир – театр, как только живут и размножаются... там диагноз часто на лице написан. Но всех в психушку не затолкать... хотя попробовать можно. Если отдадите папку, попробую без крови разобраться. Может, услышит голос разума в виде соответствующих статей уголовного кодекса...

– Попробуй, – кивнул Денисов и двинул ко мне папку. – Только действительно без крови. Время такое... В мае к нам американский президент приезжал, они внимательно следят за нашими действиями. Чуть что не так – в их прессе тут же вой поднимут, да и наши... правозащитники подключатся, про репрессии вспомнят.

Визит Ричарда Никсона в СССР освещался очень широко, поэтому даже в Сумах все были в курсе, что в Москве происходит что-то интересное. Насколько я помнил, этот визит по большей части никаких последствий не имел, хотя какой-то договор по противоракетной обороне был подписан – много позже американцы легко выйдут из него, поскольку посчитают, что так им выгоднее. К тому же вскоре Никсона ожидает громкий Уотергейтский скандал, в результате которого он подаст в отставку, и все последующие переговоры будут уже с его преемниками. Но и Денисов был прав – никакие внутренние замятни не помешают американцам поднять крик вокруг любого прокола советских властей на правозащитном поле.

– Я обойдусь без этого, – пообещал я, складывая папку в стопку своих вещей. – Просто поговорю для начала... а там видно будет.

– Хорошо, – мне не понравился оценивающий взгляд Денисова. – Надеюсь, что Трофим был прав. У меня для тебя ещё два подарка есть.

И волшебного ящика на столе появились ещё два листка, которые полковник подтолкнул ко мне. Они были явно донельзя официозными, и у по спине побежали мурашки. Мы наконец добрались до самого главного.

Одна бумага была благодарственной грамотой от управления КГБ по Сумской области – не бог весть что, конечно, она даже на будущую пенсию не влияла, но из таких кирпичиков и строятся хорошие карьеры. Обоснование к грамоте явно писал полковник Петров, слишком уж казенными были слова, но я чисто по-человечески был ему благодарен. Всё-таки он действительно не успел меня узнать – и, наверное, ориентировался на слова Чепака. Благодарность отправилась в стопку к папке с доносами неведомой воздыхательницы Высоцкого.

А вот вторым оказался приказ о присвоении мне внеочередного звания майора – «за особые заслуги в деле укрепления советского государства». Приказ был датирован сегодняшним числом, но я сомневался, что его подготовили за те часы, что я провел в ожидании вызова от начальства – дата была написана ручкой и, кажется, почерком помощника Денисова. Но в этом у меня уверенности не было, хотя память «моего» Виктора была согласна с таким заключением.

Я заставил себя спокойно расписать в этом приказе, вернул его Денисову и встал, четко оттарабанив:

– Служу Советскому Союзу!

– Хорошо служишь, – одобрительно кивнул полковник. – А теперь садись и поговорим о делах не настолько хороших. Есть решение об аресте нескольких самых известных антисоветских элементов, чтобы в ходе следствия заставить их дать признательные показаний на других членов диссидентского движения. Что ты об этом думаешь?

– А есть решение, кто попадет под каток этих, так сказать, репрессий? – осторожно спросил я.

– Есть, – ответил Денисов. – Петр Ионович Якир и Виктор Александрович Красин. Помнится, с первым ты имел доверительную беседу, он, кстати, уже арестован. И ещё помнится, ты добивался, чтобы тебе разрешили разработку второго. Под это дело создается особая межведомственная группа, её руководителем будешь ты. [3]

Он достал ещё один официальный бланк, и я уже знал, что в нем будет. Только не знал, радоваться этому или нет.

[1] В первом издании «Семнадцати мгновений весны» (это 1970 год) никаких «нордических характеров» нет. Впервые они появились в фильме Татьяны Лиозновой (вышел 11 августа 1973-го), а потом перекочевали и в следующие переиздания книги.

[2] Речь о покушении на Сергея Филина, худрука балетной труппы Большого театра. В январе 2013 года ему плеснули в лицо кислотой по заказу солиста Большого Павла Дмитриченко, который в итоге получил 5,5 лет колонии, вышел через три года по УДО и вернулся в театр. Филин долго лечился, в 2015-м его контракт с театром не продлили, но он ещё несколько лет заведовал молодежным балетом Большого.

[3] Петра Якира арестовали 24 июня 1972 года.