Диссидент-3: Дайте собакам мяса

Глава 16. «Сущность явлений и лет вереница»

О встрече с Антониной Гинзбург я думал и очень плотно, потом всё-таки выбросил её из головы. Она, конечно, была для меня угрозой – если её завтра задержат милиционеры, ничто не помешает ей рассказать о нашем разговоре в Битце. Да и многое другое выдать она могла легко. Но я то ли перегорел, то ли смирился – и поэтому как-то даже не переживал о том, что подобное может произойти. Расскажет и расскажет, выкинут меня из КГБ – значит, так тому и быть. Найду нормальную работу, с восьми до пяти, по выходным буду подрабатывать гитаристом в ресторанах и чувствовать себя неплохо. Заодно у меня будет время на то, чтобы закидывать на нашу эстраду песни из будущего – а это тоже копеечка в семейный бюджет. Не всё же благотворительностью заниматься, хотя и Саву забывать – грех.

В целом я считал, что всё идет как надо. Диссиденты допрашиваются, дела пополняются всякими бумажками, ещё неделя-две – и можно действительно выходить в суд хотя бы по Якиру. Я почти закрыл старые долги, накопленные за время моего отсутствия в Москве, мне осталось встретиться с парой агентов, но они уехали в отпуск, так что мне всего лишь нужно было дождаться их возвращения.

Оставалась Татьяна. Впрочем, с ней тоже проблем особых не было, хотя в театр в пятницу я её и сопроводил – просто на всякий случай, если вдруг Высоцкий меня обманул и в Ленинград не уехал. Но в здании на Таганке мы не встретили ни одного актера, не было даже Любимова, и я провел очень скучный час, слоняясь по коридору перед отделом кадров этого богоугодного заведения и ожидая, когда Татьяна оформит нужные бумажки на декретный отпуск.

Но именно Татьяны касалось то дело, к которому я никак не находил времени подобраться. Я не говорил ей об анонимных письмах, мне вообще очень хотелось, чтобы она никогда не узнала об их существовании – слишком уж они были неприятными даже для меня, обладателя относительно нового и в меру здорового тела, которое мой предшественник поддерживал в приличной форме. Ну а для женщины на последних месяцах беременности подобное открытие людской подлости могло стать сильным ударом, который вызвал бы очень плохие последствия – вплоть до потери ребенка. С другой стороны, в той версии истории, которую я знал, Татьяна смогла выносить свою дочь даже под постоянным прессингом со стороны Высоцкого – так что, возможно, я излишне опекал её.

Данные, которые мне передала Зинаида Степановна, оказались правдивыми. За неделю я проверил всё, что она рассказала, и выяснил, что Элеонора была именно тем человеком, которого я искал. Жила она в Хамовниках, в старой, ещё двадцатых годов, пятиэтажке на улице Доватора – как раз между станциями метро «Спортивная» и «Фрунзенская». У неё была комната в трехкомнатной коммуналке, остальные жильцы которой никакого интереса для меня не представляли – рабочие с ЗиЛа и сотрудники ещё одного института, что в изобилии раскиданы по Москве.

Ну а работала она как раз на «Соколе» – в троллейбусном парке, который в моем будущем закрылся в связи с окончанием эксплуатации троллейбусов, а сейчас был весьма развит, обеспечивая транспортом все районы вдоль Ленинградского шоссе. Учетчицы – не элита пролетариата, пусть от них и многое зависит. Элеонора, видимо, вполне справлялась со своими обязанностями, раз её держали там уже четверть века и смотрели сквозь пальцы на её увлечения – хотя я не исключал, что о её театральном альтер эго начальство просто не знало. Звонить ей на работу я не стал, мне и так всё было понятно.

Ну а запрос в наш архив ничего не показал – с Конторой Элеонора никогда не пересекалась. Лёшка, кстати, тоже о ней ничего не знал – даже не слышал её фамилии, которую прилежно переписал в свою записную книжку. Я этому не препятствовал, это было его направление, влезать в которое после завершения истории с анонимными письмами я не собирался. Мне вполне хватало моих диссидентов. Впрочем, и на его помощь я не рассчитывал – со всем этим мне надо было разбираться самому.

***

Наш Комитет часто называют всемогущим, но по факту таким он является благодаря безвозмездной помощи самих граждан. Конечно, можно было написать нужные бумажки, получить на них визу у полковника Денисова, озадачить ребят из наружного наблюдения, обеспечить прослушку телефона... И в результате получить всё то же самое, что я сделал, просто позвонив утром в воскресенье в коммунальную квартиру в пятиэтажке на улице Доватора. Ответил мне слесарь с автозавода, который и сообщил, что Элеонора ушла гулять с собакой, но через полчаса обязательно вернется.

У меня не было оснований подозревать эту даму в том, что она уже мчится на автомобиле в сторону финской границы, поэтому я предупредил Татьяну, что буду отсутствовать несколько часов, и двинулся в сторону «Фрунзенской». Опять же – можно было вызвонить машину из нашего гаража, но её надо было ждать, а метро ходило, как хорошие часы, иногда даже с опережением графика. Да и подумать мне было бы неплохо, а под стук колес думается очень хорошо.

Дом этот выглядел вполне современно – по меркам 1972 года, конечно, сразу и не скажешь, что ему почти пятьдесят лет. Конечно, у жильцов наверняка было другое мнение – старые коммуникации и проводка, рассчитанная по нормам двадцатых, кого угодно выведут из себя. Но я был уверен, что в самые ближайшие годы рабочие с ЗиЛа и инженеры из почти секретного института получат комфортабельные квартиры где-нибудь в Митино и будут вполне счастливы. Ну а освободившаяся жилплощадь могла достаться и моей Элеоноре – хотя её тоже, скорее всего, ожидала однушка в спальном районе бурно застраивающейся столицы. Ну а сюда заедет семья какого-нибудь непростого человека – если я правильно помнил, как раз в семидесятые Хамовники облюбовала партийная элита, уж бог знает за какие достоинства. Вряд ли их привлекала близость «Лужников» и станций метрополитена.

Двор пятиэтажки был тихим и спокойным. Две женщины средних лет сидели у песочницы, в которой увлеченно ковырялись их дети – мальчик и девочка, а сильно пожилой дворник-татарин гонял туда-сюда скопившуюся на асфальте пыль. Он посматривал на меня так, словно это я её натаскал – и я был уверен, что вскоре о моем появлении будет доложено местному участковому, если он, разумеется, хорошо знает службу и наладил с этим наблюдательным дворником взаимовыгодную дружбу. Из открытых окон доносились какие-то звуки – кажется, что-то музыкальное, хотя «Утренней почты» пока не было. [1]

Я ещё раз оглянулся по сторонам, вежливо улыбнулся дворнику и неторопливо прошествовал во второй подъезд – незачем усложнять человеку жизнь, пусть точно знает, куда я пришел. А вот зачем я это сделал... этого ему знать не надо. Хотя можно было подойти к нему, продемонстрировать корочки и расспросить об этой женщине – вряд ли он откажет мне в такой малости. Но я сегодня хотел импровизировать, а общение с наблюдательным дворником могло сбить мой настрой.

Я легко взбежал на второй этаж и нажал на одну из трех кнопок звонка. Самую нижнюю.

***

– Вы ко мне?

Элеоноре было за пятьдесят, была она кругленькой и похожей на фею-крестную из какого-то мультфильма, который я смотрел давным-давно. Сходства ей добавляли огромные глаза, которыми она постоянно моргала, создавая у собеседника ощущение, что он общается с натуральной дурочкой. Вот только впечатление это было обманчивым – человек, который прожил жизнь Элеоноры, дураком быть не может. У него есть, конечно, куча неврозов, но одних их недостаточно, чтобы отправить её в Кащенко или Сербского. Социально не опасна, как сказали бы наши эксперты-психиатры, и этот вывод вполне подкреплялся тем, что жалоб на Элеонору от соседей не было вовсе. Наверное, они ругались, возможно, у них были непростые отношения – но всё это было обычным приложением к тому дурдому, в который, как правило, превращаются коммунальные квартиры.

– Да, наверное, к вам, – улыбнулся я. – Это же вас зовут Элеонора?

– Да, это я, – он чуть кокетливо поправила прическу. – Проходите. В комнате посидим, на кухне сейчас Самойловы завтракают. Но чай я сделаю.

Вот так. И не спросила даже, кто я такой и имею ли право беспокоить её утром в воскресенье. Просто развернулась и двинулась по темному коридору вглубь квартиры.

– Вот здесь я живу, – она открыла дверь одной из маленьких комнат.

Впрочем, тут все комнаты были почти одинаковыми и весьма большими, метров по шестнадцать, их при необходимости можно было разгородить, чтобы отделить отцов от детей. Соседи Элеоноры этим, думаю, пользовались.

– Уютно, – похвалил я, посмотрев на её жилище.

Я сильно покривил душой. Уютом тут и не пахло. Древняя – во всяком случае, с моей точки зрения – металлическая кровать с набалдашниками, заправленная и покрытая цветастым покрывалом, в изголовье которой пирамидкой лежало целых три подушки, одна другой меньше. Круглый стол, который, наверное, помнил чайные купеческие застолья середины прошлого века. Несколько «венских» стульев с изогнутой спинкой. Два высоких шкафа – как бы тоже не из прежней, купеческой жизни. И пара комодов, которые тоже выглядели очень и очень старомодно. Непременный цветастый половик и вполне приличный ковер на стене над кроватью. Пыльная бронзовая люстра с тремя рожками. И книжный шкаф, в котором я разглядел фамилии поэтов – как дореволюционных, так и современных; один том почему-то стоял обложкой вперед – на желтом фоне крупная надпись «АЛ.БЛОК» и название 12 цифрой и прописью. Что-то было написано и ниже, но ближе я подходить не стал, разглядев лишь «Новый путь. Одесса. 1918». Мне показалось, что это добрый знак.

Ни телевизора, ни радиоприемника, который способен ловить вражеские «голоса», в комнате Элеоноры не было.

– Спасибо, – откликнулась она. – Вот сюда садитесь, я сейчас вернусь.

И она буквально выпрыгнула за порог, не дав мне отказаться от чая.

Откровенно говоря, я ожидал совсем другого приема. Она должна была ещё в дверях спросить, кто я такой, посмотреть моё удостоверение, немного покочевряжиться, но потом согласиться поговорить. И мы бы тогда сразу перешли к делу, минуя необязательные стадии, в которые входит угощение чаем. Марк Морозов, например, ничем меня не угощал – я бы отказался, конечно, но он даже не предлагал. Петр Якир предлагал, и у меня был шанс отказаться, которым я и воспользовался. Элеонора ничего не спрашивала, она просто поставила меня перед фактом – мы с ней будем пить чай.

– Тяф!

Я встал, дошел до кровати и присел на корточки. Из темноты на меня смотрела мелкая собачка с очень милой мордочкой – болонка не болонка, но что-то близкое к этой породе – и торчащими в стороны мохнатыми ушами. Она внимательно посмотрела на меня и снова сказала:

– Тяф!

Правда, уже не так смело.

– Привет, – ответил я. – Не знаю, как тебя зовут, но я друг. Можно меня не пугать, к тому же я не испугаюсь. Но ты молодец, что защищаешь свою территорию. Так и надо. Хотя тебя самого надо защищать.

Скрипнула дверь, я поднялся и оглянулся. В комнату вернулась Элеонора – она несла поднос, на котором стояли две чашки, заварочный чайник и сахарница.

– Познакомились с Тафой? – улыбнулась она.

– Наверное, – я ответил на улыбку. – Она, во всяком случае, представилась.

– Вы её не бойтесь, она не кусается, – Элеонора как-то ловко сгрузила все приборы на стол и теперь стояла, прижав к груди пустой поднос. – Она чужих сама боится. Но привыкнет как – сама выйдет. Только в коридор её не пускайте, у Самойловых не кот, а тигр какой-то, так и ищет способ сюда пробраться.

– Хорошо, – пообещал я. – Не пущу.

– Вот и договорились. А я сейчас чайник принесу, Викуся свой отдала, как узнала, что ко мне гости, а себе она новый поставила.

И она снова исчезла из комнаты – и я снова не успел её остановить.

***

– ...и этот проглот сейчас на кухне трётся, попрошайничает, он всегда так делает, кто бы там ни был. Но как только все с кухни уйдут, снова под мою дверь придет и будет караулить. Но ничего, я его веником, веником... Викуся это даже поощряет, она с ним тоже намучалась дай боже! Да, а вы ко мне зачем-то пришли? Я как-то и забыла спросить...

Хлопающая глазами Элеонора наконец закончила рассказывать историю охоты соседского кота на её собачку и решила узнать, кого она поит чаем, который, кстати, оказался весьма вкусным – как она рассказала, его привезла подруга прямо из Индии.

– Ничего страшного, я тоже забыл представиться, – улыбнулся я. – Виктор Орехов, управление КГБ по Москве и Московской области.

Я достал из кармана удостоверение и протянул ей, но она даже не притронулась к нему. Вместо этого она очень внимательно – с учетом постоянного моргания – смотрела на меня и, кажется, что-то вспоминала.

Этот процесс закончился очень неожиданно для меня. Элеонора подпрыгнула на стуле, что вызвало очередной «тяф» из-под кровати, хлопнула ладонью по столу и торжествующе проговорила:

– А я вас знаю! Это вы разрушили счастье Владимира Семеновича!

Никакого осуждения моего подлого поступка в её голосе при этом не было.

– Насчет счастья я бы поспорил... – начал было я.

– Нет, это так! Они были так счастливы, так счастливы, вы бы видели, как она на него смотрела, а как он на неё! – Элеонора даже приложила обе руки к груди. – Это была великолепная пара, лучшая в театральной Москве... да что в Москве, я уверена – лучшая во всей стране! В театральной, конечно, – поправилась она. – И что получается?

– Что?

– Появляетесь вы, отбиваете у Владимира Семеновича его любимую, он теряет вкус к жизни, начинает глушить горе алкоголем, а ему пить нельзя – вы же, наверное, об этом не думали? – и всё!

– Что – всё? – я был немного смят её напором.

– Всё – это всё! – наставительно произнесла она. – Он на сцену с трудом выходил, все, кто его видел в спектаклях Театра, – это слово она произнесла с большой буквы, – говорили, что он уже не тот! А как Владимир Семенович может быть не тот? Он всегда тот!

Я уже начал жалеть, что пришел в эту квартиру к этой женщине. Она и в самом деле не была опасна, и вряд ли стала бы нападать на Татьяну в темном переулке. У Элеоноры была высокая цель – она решила воссоединить любящие сердца, вернуть, так сказать, заблудшую душу к родному очагу. Собственно, даже мне она никак не хотела навредить – её устроит, если Высоцкий продолжит жить с Иваненко во грехе, а разлучник, то есть я, исчезнет в тумане.

– Постойте, но ведь Высоцкий женат, и женат он вовсе не на Татьяне Иваненко...

– Ой, я вас умоляю! Женат, не женат, кому какое дело до таких мелочей? К тому же все знают, что он на этой французской выдре женился лишь для того, чтобы ездить за границу и привозить Танечке подарки!

– Эм... – я не сразу нашелся, что сказать. – Боюсь, что не все в курсе этой хитрой комбинации...

– Вы про ваш Комитет государственной безопасности? – она чуть поморщилась, давая понять, что относиться серьезно к этой организации не стоит. – Ой, а что они там знают? Ничего они не знают! А тут любовь! Высокая любовь, откуда этим дуболомам про неё знать?

– Вообще-то я тоже из дуболомов, – я потряс удостоверением.

– И это вас нисколько не красит! – припечатала Элеонора. – А почему вас не наказали? Я же в письмах всё изложила – вас должны были примерно наказать за ваш неблаговидный поступок!

– Тяф! – согласилась с хозяйкой Тафа.

– Их мне отдали и приказали разобраться...

– Вот всегда так – жалуйся, не жалуйся, а твои письма потом отдают тем, на кого жалуешься. И всё, – Элеонора заметно огорчилась. – Наш ЖЭК такой же. Я и в райсполком писала, и в райком партии – и что, всё спускают обратно к этому Васильеву, а он только руками разводит – какие трубы, какие замены? А зимой опять весь дом мерзнуть будет!..

– Элеонора, вы, наверное, всё знаете про театральную жизнь? – я слегка перебил её, но коммунальные проблемы этого дома мне были совсем не близки.

– Не всё, – она строго глянула на меня и добавила с заметной гордостью: – Но многое.

– Это хорошо, – я улыбнулся. – Просто я... так сказать, по долгу службы... иногда вынужден погружаться в эту жизнь, но признаюсь, как на духу – для меня это темный лес, мои интересы лежат в другой области. А как вы смотрите на то, что я иногда буду у вас консультироваться по некоторым вопросам? Вряд ли это будет часто... я и театры существуем в разных мирах. Но иногда без консультаций специалистов не обойтись.

– Консультации? – сказала она гораздо мягче. – Забавно вы выразились. Некоторые люди называют это другим словом, очень грубым.

– Это каким же? – спросил я, потому что Элеонора этого явно ожидала.

– Да стучать же, что ж ты такой непонятливый, – она даже стукнула себя кулаком по лбу. – Это называется – стучать. Мой хороший знакомый это называет именно так, а он, думаю, знает, о чем говорит. И ответ на ваше предложение – нет.

– Почему? – полюбопытствовал я.

– Потому что я уже даю, как вы выразились, консультации вашему Комитету.

Я на мгновение замер. Это было неожиданно, хотя теперь я знал, кому обязан тем, что эта женщина знала мою фамилию, место службы и историю моих отношений с Татьяной Иваненко. Правда, такие дела у нас, мягко говоря, не поощрялись, я не слышал о том, чтобы информаторов использовали против коллег, да и память «моего» Орехова об этом молчала. Подобное могло иметь место разве что где-нибудь в Первом или Втором главных управлениях, но у них всеобщая подозрительность была в порядке вещей.

– А как зовут сотрудника, которому вы... хмм... даете консультации? – осторожно спросил я, рассчитывая на то, что разговорчивая Элеонора не заметит подвоха.

– Филипп, – легко ответила она. – Он сейчас у вас там большой человек, а когда мы с ним познакомились, был ещё зеленым лейтенантом, таким смешным. Но я тогда больше с его женой общалась, Людочка тоже по театру болела...

– А сейчас не болеет? – уточнил я.

– Сейчас – увлекается, – пояснила Элеонора. – А тогда – болела. Мы с ней всюду бегали, МХАТ, Большой, Малый, Вахтангова. Всех актеров наизусть помнили! А потом у них дети пошли, ей не до того стало...

Я хотел сказать какую-нибудь подходящую случаю банальность, но вспомнил биографию этой женщины и слова о детях так и не прозвучали. Она этого словно и не заметила.

– Но мы так и продолжали общаться, иногда молодость вспоминали, – глаза Элеоноры чуть затуманились. – Ну а как Филиппа на театры направили, он и начал у меня всякое спрашивать, а я ему рассказывала всё. Свои же люди, чего скрывать?

Я немного терялся в догадках, кем мог быть этот человек, а одна из версий меня и вовсе слегка пугала.

– Действительно, – с натугой выдавил я. – А как фамилия этого Филиппа?

– Так Бобков же, я разве не сказала? Ты должен его знать, – сказала Элеонора.

Меня пробил холодный пот, а в горле появился ком, который пришлось с трудом проглатывать. Но я быстро справился с этим известием.

– А, да, мой начальник, – с легкой гордостью сказал я. – Не непосредственный, конечно, но прямой. Тогда понимаю и настаивать на своем предложении не буду, хотя, думаю, если я оставлю вам свой номер телефона, Филипп Денисович не станет возражать. И надеюсь, он не станет возражать, если вы вдруг решите мне позвонить... думаю, я смогу вам помогать, например, с контрамарками. Есть знакомые... но это не просьба, я ни на чем не настаиваю, эту услугу я могу вам и безвозмездно оказать. Или в обмен на вашу услугу.

– Какую услугу? – насторожилась она.

– Совсем небольшую, честно, – я улыбнулся. – Мне бы хотелось, чтобы вы перестали писать письма моему начальству с требованием покарать меня десятью казнями египетскими. Поверьте, если меня не станет, Татьяна Иваненко всё равно не вернется к Владимиру Высоцкому, у них очень серьезные расхождения во взглядах на детей. Дело в том, что Татьяна носит моего ребенка... это девочка, она должна в сентябре родиться... и очень хочет его родить. Я, кстати, тоже. В смысле – хочу, чтобы она спокойно родила. А Владимир Высоцкий хочет, чтобы этого ребенка не было. Вот как-то так.

Товарищ Бобков то ли не был в курсе беременности Татьяны, то ли не счел нужным говорить об этом подруге своей жены и своему консультанту по театрам. Я вообще засомневался, что он задумывал какую-то пакость, скорее, речь шла о том, что эти актеры вовлекают в свои игры ещё и сотрудников госбезопасности. Ну а Элеонора сделала свои выводы – и отреагировала именно так, как привыкла, то есть начала строчить анонимки в соответствующие инстанции с требованием разобраться как следует и наказать кого попало. Я подозревал, что она и в райсполком на ЖЭК жаловалась именно так – анонимками, которые, разумеется, тут же спускались по инстанциям вниз. Возможно, даже с трубами в этом доме не так плохо, как она описывала, но это совсем не моё дело.

Мои слова о ребенке пробудили в Элеоноре какие-то воспоминания – она посмурнела, задумалась и ответила не сразу.

– Ребенок, значит, у вас? – спросил она, и я кивнул. – А он против? – я снова кивнул. – Тогда ладно... только вы уж... всё правильно сделайте, хорошо?

Не знаю, что она вкладывала в слово «правильно», но я не стал уточнять.

– Конечно, – сказал я. – Татьяна иначе и не может. Она делает только то, что считает правильным. И я уважаю её выбор. У нас свадьба скоро.

Про свадьбу я добавил, не подумав, но потом понял, что это попадает в категорию «правильно», потому что Элеонора кивнула. Заявление мы с Татьяной подали вчера, в ЗАГС на Фестивальной, недалеко от метро – ехать куда-то в более пафосное место не хотелось, а тут было недалеко от моего дома и удобно. Свободное время нашлось в конце месяца, ну а проводить церемонию по всем правилам мы вряд ли будем – хотя её родителей и Макса с Ольгой пригласим обязательно.

– Свадьба – это хорошо, – сказала Элеонора. – Я обещаю, что больше не буду тебе докучать. А Владимир Семенович...

– Думаю, он с этим смирится, – несколько невежливо перебил я. – У него сейчас съемки в двух фильмах, скоро начнутся репетиции в театре, концерты опять же. А когда ему разрешат выезд за границу, он обязательно съездит на родину жены... У него всё будет хорошо.

***

Домой я добрался выжатым, как лимон. Меня доконала жара, доконала беседа с этой Элеонорой, доконали сделанные во время неё открытия. Даже псина по имени Тафа доконала, хотя она и вылезла из-под кровати лишь под занавес нашей с её хозяйкой беседы. И дорога домой тоже выдалась какой-то неудачной – на зеленой ветке поезд подолгу стоял перед каждой станцией, но в итоге всё-таки довез нас до «Речного вокзала».

Татьяна ни о чем не спрашивала, лишь поинтересовалась, устал я или не очень, и есть ли у меня силы прогуляться на пляж на канале. Я на это согласился, но предложил подождать пару часов, чтобы солнце чуть спустилось к западу, и жара чуть спала – это предложение было поддержано большинством голосов. Ребенок в животе пока мог только воздерживаться.

И я почти уверился, что остаток этого дня пройдет нормально, когда уже перед самым выходом зазвонил телефон.

Я был рядом и сразу снял трубку.

– Виктор Алексеевич, это Бардин. Можете говорить?

– Конечно, Алексей Иванович, – ответил я. – Что-то случилось?

– Я хочу выйти из группы, – спокойно сказал он, и я напрягся. – Рапорт я подам завтра с утра генералу Алидину. Посчитал, что вам стоит это знать.

В принципе, ничего особенного в этом не было. Группы не были незыблемыми в кадровом отношении единицами, они создавались и распускались приказами по управлению, а те, кто в них работает, вольны были выйти из них в любое время – если, конечно, начальство одобрит их решение. Причины могли быть разными; обычно человек понимал, что груз слишком тяжел, а награды маячат лишь в отдаленной перспективе, и выбирал скучную текучку, от которой членство в группе не освобождало. Например, я сам, манкируя своими обязанностями по группе, в которой мы состояли с Максом, нарушал кое-какие пункты служебных инструкций, но у меня были особые обстоятельства; в целом же я просто ждал, когда о той группе вспомнит либо полковник Денисов, либо же Макс наберется наглости, чтобы самому дойти до начальства и потребовать определенности.

Бардина мне было, пожалуй, даже жаль, а его мотивы я не до конца понимал. Следствие у нас шло быстро, скоро можно будет закрыть хотя бы часть отчетов по Якиру, что неплохо бы выглядело и в итогах года. Ну и должность начальника следственного отдела я считал очень неплохой морковкой для Бардина и Трофимова – им было за что работать, не покладая рук. Теперь один из них сошел с дистанции и открыл путь сопернику. Но расспрашивать, что и как, и тем более уговаривать Бардина я не собирался – не маленький, не первый день в Конторе, должен понимать расклады и видеть, к чему его фортель приведет.

– Жаль, Алексей Иванович, с вами было приятно работать, – сказал я с определенной долей искренности. – Если что – с моей стороны возражений не будет.

За дело я не переживал – уйдет этот, дадут другого, в следственном отделе даже московского управления этих следователей было как грязи. Я был уверен, что в случае необходимости подключился бы и центральный аппарат.

– Спасибо, Виктор Алексеевич, – мне почему-то послышалась в его голосе усмешка. – С вами тоже было... интересно работать.

На Бардина я всё-таки был немного зол – его звонок немного испортил мне настроение, и прогулка на пляж не доставила того удовольствия, на которое я рассчитывал. Но всё равно она прошла вполне неплохо.

[1] «Утренняя почта» выходила с 7 сентября 1974 года.