Диссидент-3: Дайте собакам мяса

Глава 10. «Соседи ругаются тише»

В понедельник объявился Лёшка с коротким списком – три женские фамилии и имена, телефоны и адреса.

– Это те, кто согласен поговорить, – чуть виновато сказал он. – Я им ничего не обещал, но намекнул, что за помощь возможна хорошая награда.

– Я понял, – улыбнулся я. – Награда действительно возможна, Любимов был щедр, но не так, чтобы разбрасываться контрамарками на открытие сезона налево и направо. Кто из них приведет к нужному субъекту, тот и получит. Спасибо, дальше я сам...

Не знаю, ждал ли Лёшка, что я и на его долю что-то выпрошу у худрука Таганки. Внешне он не показал своего разочарования тем, что ушел с пустыми руками – ну а я сделал вид, что так и задумывалось изначально. Правда, теперь я был у него в долгу, но за последние полгода я много кому задолжал, так что ещё один долг меня не тяготил. К тому же я был уверен, что смогу погасить эти долги в самом скором времени.

Фамилии в списке мне не говорили ничего – я их встретить, видимо, не успел, а память «моего» Орехова на прямые запросы не ответила, предательски промолчав. Впрочем, жили все эти женщины не в Хамовниках и не на Соколе, так что под подозрение они не подпадали. Возможные свидетели, не более того. Правда, до суда это дело я доводить не собирался.

Да и заниматься этими женщинами я мог только в условно свободное время. Сегодня в управление должен был прийти первый вызванный – это была некая Татьяна Баева. Судя по послужному списку – видный деятель диссидентского движения; судя по моим личным воспоминаниям, в которых некая Баева просто отсутствовала – никто и звать её никак. Кажется, с диссидентами она больше тусовалась, хотя и на Красную площадь в шестьдесят восьмом выходила, и письмо в шестьдесят девятом подписывала. Но в шестьдесят восьмом семеро остальных демонстрантов единодушно прикрыли эту девицу, и наказания она избежала, а открытое письмо на следующий год вообще никаких репрессий не вызвало – только Горбаневскую тягали по психиатрам.

Наверняка эта Баева распространяла «Хронику текущих событий» или давала на неё деньги, но это надо было ещё доказать, а выхлоп с этого доказательства был, как с козла молока. Поэтому я собирался молча поприсутствовать во время допроса, но только чтобы понять, правильно ли поняли мои ценные указания члены моей группы.

У меня вообще были сомнения, что эта группа хоть как-то разделяет мои цели. Собирали её по неизвестному мне принципу, и если у Денисова было право голоса, я не исключал, что всем следователям и оперативникам было сделано предложение, от которого они не могли отказаться – например, вредить мне хотя бы по мелочам, чтобы вывести из равновесия и заставить жаловаться. Но жалобы – путь проигравшего, и если я хотя бы открою рот на эту тему, товарищ полковник будет удовлетворен. Поэтому у меня оставался один выход – несмотря ни на что заставить группу делать то, что мне нужно. На нашем пятничном сборе я, правда, никаких целей не доводил – кратко познакомился и поставил задачи на ближайшее время. Но теперь можно было потренироваться на кошках.

***

Татьяне Баевой было двадцать пять лет – тот возраст, когда нужно больше внимания уделять личной жизни, а не борьбе непонятно с чем. Впрочем, её биография прямо-таки подталкивала эту девицу к тому, чтобы связаться с антисталинистами. Её отец был дважды судим – первый раз в печальной памяти тридцать седьмом, по делу Бухарина, а второй – в сорок девятом. Правда, толком он не сидел, разве что в конце тридцатых на Соловках. В Норильске у него уже был свободный режим и работа врача в местной клинике, да и после второго ареста в ссылке он работал по специальности. В Норильске нашел жену, у них было двое детей; сын в противоправных действиях замечен не был, а вот дочь явно пыталась бороться с властью за двоих, хотя и получалось у неё это не очень хорошо. Впрочем, своей деятельностью она фактически подставляла отца – тот сейчас был академиком Академии наук СССР и всячески делал вид, что Татьяна – не его дочь.

Допрос – дело нудное. Следователь Алексей Бардин долго пытал Баеву на тему подробностей её биографии и заполнял шапку протокола. Девушка пока была в статусе свидетеля, на который реагировала так, словно её обвинили в убийстве сотни человек с отягчающими обстоятельствами. Впрочем, по ней было хорошо видно, что человек она внушаемый и нервный, легко попадает под влияние посторонних, и мне было интересно, как этот следователь, которого тоже прочили на должность главы следственного отдела – как и Трофимова, – сумеет проявить себя. На мой взгляд, он тоже был слишком нервным для человека, которому светит немаленький по меркам московского КГБ пост.

Я же сидел в сторонке, на простом стуле, который поставил у окна. Дело шло к полудню, и допрашиваемая девушка могла видеть только мой силуэт – если, конечно, Бардин сдуру не зажжет люстру на потолке.

– Татьяна Александровна, вы знаете, почему мы вас пригласили? – спросил следователь, и я едва не хлопнул ладонью по лицу.

Понятно, что это самый простой способ заставить человека быть откровенным, но всё время, пока Бардин заполнял шапку, Баева требовала, чтобы ей рассказали, по какому делу её собираются допрашивать. Кроме того, она хотела, чтобы ей предоставили адвоката. В общем, я был уверен, что этот прием не сработает – и очень удивился, когда она ответила.

– Думаю, из-за моего круга общения, – сказала она. – Но я не понимаю, какое вам дело до этого.

– Вы всё верно думаете, – кивнул следователь и что-то быстро застрочил в протоколе. – Ваш вызов к нам связан с вашим кругом общения. А дело самое обыкновенное. Вам знаком Якир, Петр Ионович?

– Отец Иры? – недоуменно спросила Баева.

– Вы имеете в виду Ирину Петровну Якир? – она кивнула: – Да, речь именно про её отца. Вы его знаете?

– Конечно, я не раз бывала у них дома... мы с Ирой вместе учились в историко-архивном...

Я подумал, что этот институт выглядит настоящим рассадником диссидентской заразы, куда идут все, не согласные с советской властью. Было бы, наверное, интересно, разобраться, почему так – но, скорее всего, объяснение было простым: туда было легче всего поступить с пробелами в биографии. К тому же Ирину Якир оттуда всё-таки исключили, когда она слишком глубоко влезла в дела своего отца.

– Хорошо, – кивнул следователь и снова что-то записал в бланке допроса. – Это он предложил вам подписать открытое письмо, которое было посвящено годовщине событий в Чехословакии?

Я обратил внимание, как аккуратно высказался Бардин – ни нашим, и вашим. Но Баева его поняла – и даже открыла рот, чтобы что-то сказать, но тут же осеклась.

– Я не буду отвечать на этот вопрос, – резко сказала она.

– Почему? – поинтересовался следователь.

– Потому что вы выбиваете у меня показания на моих товарищей!

– Ну что вы, – сказал он добродушно и даже отложил ручку в сторону. – Вы просто не знаете, что означает «выбиваете». Мы же с вами просто беседуем. И вы не можете не давать показания, если вас спрашивают. В противном случае ваш отказ будет означать и отказ сотрудничать со следствием и нарушение Конституции, где одной из обязанностей граждан является сотрудничество с правоохранительными органами. А это уже совсем другой разговор, поскольку вы из свидетеля превращается в нарушителя положений Конституции Советского Союза. Так что, Татьяна Александровна, вы по-прежнему отказывается отвечать на вопросы следствия?

Строго говоря, в Конституции СССР 1936 года, по которому страна жила до 1977 года, не были впрямую оговорены обязанности граждан сотрудничать с правоохранительными органами. В Конституции 1977 года появилась статья 65, которая требовала от граждан «всемерно содействовать охране общественного порядка», но в статье этой не было расшифровано, что в это содействие входит. Но я оценил прием, который использовал Бардин.

На лице девушки появилось загнанное выражение – как у зайца, которого окружила стая волков. Всё же Татьяна Баева явно не была непримиримым борцом, вся её борьба действительно происходила от круга общения. В шестьдесят восьмом этот круг её фактически вытолкнул, иначе бы она утонула с той «семеркой», что вышла на Красную площадь. Но сейчас рядом с ней никого не было, и решать ей нужно было прямо сейчас – либо сказать естественное «да» на вопрос следователя, либо же столкнуться с неизбежными последствиями, в которые входят изменение её процессуального статуса и вероятный отъезд в СИЗО хотя бы на время разбирательства, а также последующие проблемы с работой – она сейчас трудилась в связанном с системой АН СССР институте, занимающимся историей.

– Что вы хотите знать? – почти выкрикнула она.

– Я повторю свой вопрос, мне не сложно, – одними уголками губ улыбнулся Бардин. – Кто предложил вам в 1969 году подписать открытое письмо, которое было посвящено годовщине событий в Чехословакии?

Молчание продолжалось минуты две. Следователь не торопил девушку, он снова взял ручку и что-то дополнял в протоколе, а она кусала губы и, кажется, была готова заплакать.

– Так что, Татьяна Александровна? Вы готовы ответить на этот простой вопрос?

– Это дядя Петя! – она снова сорвалась на крик.

– Петр Ионович Якир? – невозмутимо уточнил Бардин.

– Да!

– Хорошо, – он кивнул и что-то записал. – Вы согласны с положениями этого письма?

Мне понравилось то, что я увидел. Конечно, сорокалетнему майору, за плечами которого пара десятков лет беспорочной службы и хороший опыт работы со всяким антисоветским элементом, нетрудно было расколоть эту молоденькую девушку. Он ещё будет засыпать её разными вопросами, важными и не очень, и, наверное, сделает так, что к концу допроса она забудет, что фактически утопила Якира своим собственным языком. Конечно, дома она обо всём вспомнит, будет мучиться, возможно, даже позвонит кому-то из знакомых и признается в своем поступке. Так что мне здесь делать нечего.

Я встал и направился к дверям.

– Продолжайте, Алексей Иванович. Другие дела ждут, к сожалению. Но было очень познавательно, – сказал я, отвечая на немой вопрос следователя и повернулся к Баевой: – Всего хорошего, Татьяна Алексеевна.

Бардин просто кивнул и вернулся к заполнению протокола. Девушка что-то пискнула – наверное, хотела спросить, кто я такой. Но я надеялся, что меня никто не выдаст.

***

В 1969 году следователи по каким-то соображениям не стали выяснять, кто был автором того послания, и вообще не обратили на него никакого внимания, хотя оно было опубликовано в самом начале одного из выпусков «Хроники». За границей никто тоже не возбудился – ну написали какие-то люди что-то, так они постоянно пишут, да и инфоповод был так себе, про Чехословакию почти все забыли, там продолжилось строительство социализма, а западные разведки начали придумывать новые способы развалить соцблок. [1]

Ту же Горбаневскую начали таскать лишь после того, как стало известно, что она успела составить документальную книгу о демонстрации на Красной площади и передала её на Запад. Коллеги отреагировали с опозданием, так что воспрепятствовать публикации этих откровений борцов за всё хорошее не смогли. Но Горбаневскую тогда законопатили надолго – она провела год в изоляторе, а потом ещё год – в психушке. Вышла не так давно, уже в этом году, и пока что зализывала старые раны. Её мы тоже пригласили к себе, но я был уверен, что эта прожженная антисоветчица на дешевые фокусы не купится и никаких фамилий не назовет, даже самых известных.

Но нам могло хватить и гражданки Баевой. Нужно было провести ещё допрос дочери Якира и его зятя, известного барда Юлия Кима – скорее всего, без последствий для них, но пусть переживают. Ещё можно было побеспокоить супругу Якира, о ней у меня тоже сложилось не самое лестное мнение, и её показания могли быть полезны. В общем, фронт работ был понятен, а мои опасения насчет следователей были напрасными – если и Трофимов себя проявит с хорошей стороны, то у Алидина появится серьезная дилемма, кого из них делать начальником следственного отдела. Впрочем, здоровая конкуренция шла делу только на пользу.

Я в эту рутину влезать не собирался. Контролировать, почитывать показания, указывать на недочеты и мягко направлять в нужную сторону – да, этим придется заниматься, чтобы не пустить порученное дело на самотек. Но и сидеть над душой у подчиненных было бессмысленно. С тем же Бардиным мы были в одном звании, а опыт у него в деле борьбы с антисоветчиками был как бы не больше, чем у меня и «моего» Орехова вместе взятых. Он и этот мой визит воспринял, кажется, с легким недовольством, но я сослался на недостаток знаний в следственных делах, и он это проглотил. Но такое срабатывало всего один раз.

Впрочем, из всех возможных свидетелей, которых предполагалось привлечь по этому делу, меня привлекали только некоторые. В первую очередь это был Анатолий Якобсон – я всё ещё не мог простить ему то, что он втянул Ирину Гривнину в попытку моей вербовки. Ну а во вторую – Виктор Красин, у которого я хотел узнать ещё и подробности финансовых схем, которые проворачивали диссиденты под носом у советских органов. Причем я был уверен, что Красин поплывет уже после первых допросов, к тому же у меня было разрешение на его арест – пусть и по семидесятой статье. Ну а памятуя о том, как он на пару с Якиром «пел» нужные Комитету песни, я надеялся сломать его без лишней крови и не слишком переступая закон.

***

Лёшкин список я тасовал и так, и эдак, пытаясь свести к минимуму вероятность того, что нужным человеком окажется третья женщина. Я расставил их по алфавиту, потом пару раз поменял местами, потом начал отсортировал по первым цифрам телефонов... И всё равно две первые встречи прошли впустую – они ничем не смогли мне помочь. Почерк не узнали, знакомых, которые жили в Хамовниках или на Соколе, у них не было – всё же эта клака не являлась единым организмом, многие её представительницы и не подозревали о существовании друг друга.

И на последнюю встречу я направлялся с некоторой опаской – вдруг и это пустышка, вдруг придется снова идти на поклон к Лёшке и всё-таки отдавать ему заветные контрамарки? Впрочем, я был готов к такому исходу, так что в итоге ничего не терял – было жаль лишь времени, которое приходилось тратить на какую-то ерунду.

Женщинам я сразу представлялся по полной программе – майор такой-то, управление КГБ по Москве и области, но встреча частная и без последствий. Соглашались приехать в назначенное время они почему-то легко – и лишь после второй встречи я понял, что их объединяет. Обе эти женщины бальзаковского возраста были в разводе, но явно не оставили попытки устроить личную жизнь, и лишь мой возраст оказывался защитой от их устремлений – они совсем не ожидали встретить майора двадцати восьми лет, надеясь на кого-то постарше. Видимо, вроде того же Бардина, который майорские звезды заработал только к сороковнику.

Третья женщина – её звали Зинаида Степановна – тоже легко пошла на контакт и даже сама предложила место встречи. Из Конторы я сбежал после обеда, до пяти успел побеседовать с предыдущими контактами от Лёшки, так что шесть вечера в сквере у Большого меня вполне устроили. Я даже успел забежать обратно в управление и перекусить в столовой – она, правда, уже закрывалась, но нераспроданные булочки и остывший кофе у буфетчицы нашлись.

Зинаиду Степановну я узнал сразу, хотя никогда её не видел. Полноватая женщина лет пятидесяти с высоким шиньоном на голове и в боевой раскраске вышедшей на тропу войны хищницы; слишком короткое для её возраста и фигуры платье в вертикальную полоску; множество колец на пальцах и ещё больше – колье на шее, которая предательски выдавала возраст её обладательницы. И вычурные солнечные очки в яркой белой оправе с крыльями – очень полезный атрибут в летней Москве 1972 года. Я снял свои – самые обычные, отечественные, но вполне справляющиеся со своей функцией – и убрал их во внутренний карман пиджака. Да, пиджаки мы носили даже по этой жаре, хотя некоторые опера вызывающе щеголяли в рубашках с короткими рукавами.

Зинаида Степановна заняла одну из лавочек, расположившись так, чтобы ни у кого не возникло желания сесть на свободное место – этот сигнал считывала вся немалая толпа, которая у вечеру заполонила весь центр. Я подошел, встал напротив женщины, чуть склонил голову и спросил:

– Это вы Зинаида Степановна?

Она небрежным жестом сняла очки, подняла на меня взгляд – и я заметил то самое разочарование, которое уже видел в глазах её приятельниц.

– Виктор Алексеевич?

– Он самый, – улыбнулся я. – Позвольте присесть?

– Конечно, – она подвинулась. – Я думала, вы постарше, а у вас, оказывается, звания даже детям раздают.

Это было грубо, но в чем-то она была права. Мой экспресс по карьерной лестнице был слишком быстрым.

– Не всем детям, только лучшим, – я снова улыбнулся. – Не обращайте внимания, тем более что я без мундира.

– А у вас они разве не обязательны? – уточнила она.

– Только при особых обстоятельствах, – пояснил я. – Сейчас – нет, обстоятельства вовсе не особые. Рад знакомству, Зинаида Степановна.

– Зовите просто Зинаидой, – она нелепо махнула рукой с очками. – А то я чувствую себя совсем старухой рядом с вами.

– Тогда вы можете называть меня Виктором, так даже лучше.

– Хорошо, Виктор... – она чуть запнулась. – Так зачем я вам понадобилась? Надеюсь, ваши слова о том, что мне ничего не грозит, не были пустым враньем?

– Ну что вы! У меня и в мыслях не было врать вам... Вот, посмотрите.

Я достал одно из писем неизвестной доброжелательницы – в нем она требовала арестовать меня и отправить на Колыму, – и протянул собеседнице. Она взяла письмо с легким сомнением, но всё развернула его и вчиталась. Спустя несколько строк письмо опустилось ей на колени, она подняла глаза к небу – вернее, к скульптурной композиции с Аполлоном и лошадьми над портиком театра, – немного посидела так и вернулась к чтению.

Я терпеливо ждал.

– Я понимаю, в чем будет ваш вопрос, – она вернула мне письмо, и я положил его в карман. – Даже готова ответить. Но прежде вы ответьте мне на один вопрос.

– Если смогу, – согласился я.

– Что будет автору этого... с позволения сказать... послания?

Я пожал плечами.

– Возможно, ничего. Но это в том случае, если она прислушается к голосу разума и перестанет отвлекать людей своими выдумками. Иначе... в принципе, отправление анонимных писем ненаказуемо, но я опасаюсь каких-то действий с её стороны, – я похлопал себя по карману.

– Нет, действий не опасайтесь, – уверенно сказала Зинаида Степановна. – И почему вы уверены, что автор – она?

– Почерк женский, все эксперты в этом единодушны, – не моргнув глазом, сказал я.

– Вот как... Что ж, они правы. Но мне бы не хотелось, чтобы Элеонора пострадала. Она... как бы это сказать... с чудинкой, но в целом безобидная. И у неё была в жизни очень серьезная трагедия, что повлияло на неё не лучшим образом. Вот такие письма – это лишь следствие...

– Она не пробовала сходить к психологу? – поинтересовался я. – Медицина развивается семимильными шагами, может, врачи смогут помочь ей с её неврозами?

– Нет, я предлагала, у меня есть очень хорошие знакомые в Сербского, – Зинаида Степановна покачала головой. – Боится она... или не хочет оставить те переживания в прошлом.

– А что у неё случилось? – спросил я, хотя уже мог предположить ответ своей собеседницы.

Пятидесятилетние женщины сейчас – это поколение, молодость которого искорежила война. Лет через десять Борис Васильев напишет свою повесть «Завтра была война» именно про них, а совсем недавно именно они стали героинями фильма по другой его повести – «А зори здесь тихие». В общем, 22 июня 1941-го эти женщины встретили 19-летними юными красавицами, а 9 мая 1945-го – 23-летними старухами, не по возрасту, а по пережитому.

По Элеоноре война потопталась очень серьезно. Она только-только вышла замуж, родила двойняшек – и тут пришлось срываться из своего дома в Латвии, спасаться от наступающего немца в Ленинграде, который лишь выглядел надежным убежищем... Муж ушел в армию, и больше она его не видела – письмо о том, что он пропал без вести, она получила лишь через год; оба ребенка умерли в самую первую и самую голодную блокадную зиму. Весной сорок второго, когда Элеонора уезжала из Ленинграда, она уже была слегка неадекватной, поскольку кроме смертей своих детей насмотрелась такого, что могло бы воздействовать и на более сильную психику. В эвакуации жила в Вологде, там сошлась с раненым из местного госпиталя; тот вылечился, снова ушел на фронт и погиб где-то в Польше, а ей на память остался ребенок, который прожил лишь год...

После войны Элеонора оказалась в Москве, работала на заводе учетчицей и всю свою нерастраченную энергию направляла на театр. Сами спектакли её интересовали мало, а вот личная жизнь актеров была её коньком. С Зинаидой Степановной они были знакомы лет двадцать с лишним, и это знакомство действовало на Элеонору благотворно. Но в случае с её кумирами – а Высоцкий в этом ряду был даже не первым и не вторым, а где-то ближе к концу второго десятка – не действовало даже присутствие подруги. Элеонора будто срывалась с поводка – и начинала строчить письма в различные инстанции с требованием разобраться в ситуации. Откуда она узнавала разные подробности, Зинаида Степановна не знала, а та не делилась. Я подозревал, что дело как раз в её целеустремленности, которая помогает Элеоноре открывать разные двери. Думаю, если бы она использовала эту свою способность на добывание контрамарок или билетов, то театральная клака в скором времени оккупировала бы все театры Москвы.

Я выслушал эту историю и задумался. Ситуация выглядела не слишком критичной, но что-то всё равно надо было делать.

Я достал контрамарки в Таганку и протянул Зинаиде Степановне.

– Как обещал мой коллега, – я улыбнулся. – Ваша информация оказалась очень ценной.

Она выхватила билеты у меня из рук, вчиталась – и наконец проявила эмоции настоящего театрала.

– Вот как... щедро, щедро, да ещё и с подписью самого Юрия Петровича! У вас хорошие связи, Виктор, с вами стоит дружить, – она вернула мне улыбку.

– Дружить всегда лучше, чем воевать, – заметил я. – Дадите контакты Элеоноры? Обещаю, что ничего вашей подруге не будет, но мне нужно убедиться, что моей невесте ничего не угрожает.

– Невесте? – деланно удивилась она. – Да ничего не угрожает... но если уж мне не верите... Панфилова она. Телефон запишите?

Я на секунду завис – у меня внезапно разблокировалось воспоминание из будущего, – и поэтому не сразу понял, о чем меня спрашивает Зинаида Степановна.

– Что? Простите, отвлекся...

– Я говорю – телефон запишите? – повторила она.

Конечно, я записал.

[1] Письмо было опубликовано в 9-м выпуске «Хроники текущих событий» 31 августа 1969 года. Кстати, в википедии «Варшавский договор» превратился в «Варшавский пакт» – это такая вот «их боротьба», для которой исторические документы не указ http://old.memo.ru/history/diss/chr/chr9.htm