Диссидент-3: Дайте собакам мяса

Глава 12. «Когда перестанет звонить»

В моем будущем дела против «диссидентов» – или тех, кто тогда считал себя таковыми – сразу рассматривались с участием адвокатов. У тех ребят уже были налаженные связи, прикормленные юристы, которые готовы были приехать прямо в отделение полиции по первому звонку и очень грамотно, со ссылками на статьи Уголовного и Уголовно-процессуального кодексов и на Конституцию, доказывать, что оперативники и следователи злостно нарушают какие-то права их подзащитных. Работать в такой обстановке было сложно, но мы с коллегами всё-таки справлялись, хотя нам и приходилось идти на различные уловки.

В СССР ситуация с адвокатурой была гораздо проще. Сами адвокаты имелись, но обычно они привлекались только во время суда. Им давалось какое-то время на ознакомление с материалами дела, они могли делать замечания и требовать дополнительных проверок, а следователи частенько шли им навстречу – не по доброте душевной, конечно, а потому что это позволяло уменьшить количество придирок уже во время судебных заседаний. В целом это было некая форма симбиоза – следователи делали своё дело, адвокаты – своё, подсудимые, как правило, всё равно уезжали в места не столь отдаленные, но с соблюдением их прав всё было хорошо. Во всяком случае, никто не жаловался.

«Мой» Орехов к следствию относился поскольку-постольку, не вникая в частности, но даже он помнил постановление двухлетней давности, когда по некоторым делам участие адвоката стало обязательным уже на этапе следствия. Впрочем, наших, диссидентских дел это касалось лишь умозрительно – статьи 70 и 190-1 считали «легкими», и адвокат в них мог появиться только по воле прокурора, который, разумеется, был на стороне следствия. Вот если бы полковник Денисов разрешил разработку Якира по 64-й статье, то увернуться от участия адвокатов мы могли только с помощью различных ухищрений. [1]

Петр Якир пересидел без обвинения почти три срока. Задержали его 24 июня, через три дня оформили арест без предъявления обвинения, который потом несколько раз продлевали – без особых проблем, потому что все понимали ситуацию. Но теперь тянуть было уже некуда. Следственная группа сформирована и утверждена всеми возможными инстанциями, само следствие, соответственно, идет полным ходом – во всяком случае, именно так это выглядело на бумаге, – следователи, оперативники и прокуроры бегают в мыле и добывают сведения... В общем, в среду, на следующий день после познавательной беседы с Денисовым, мы общими усилиями сформулировали обвинение и даже сумели его со всеми согласовать.

Там не было ничего особенного. В копилку пошли все письма, которые Якир подписывал за последние годы – заодно ему вменялось и их авторство; он объявлялся виновным в составлении, хранении и размножении всяких листовок и той самой «Хроники текущих событий»; хранение и распространение различных антисоветских материалов и книг, изданных на западе. Ещё было общение с иностранными журналистами и вообще с иностранцами, передача им различных материалов и получение от них денежных средств – этот пункт нуждался в доказательстве, но он относился к семидесятой статье, так что я не особо переживал. Впрочем, иностранный магнитофон – компактный бобинный «Грюндиг» – у него имелся и был конфискован при обыске, а объяснить его появление Якир не мог.

В общем, Якира просто завалили различными эпизодами противоправной деятельности, от которых ему предстояло отбиваться, но меня этот процесс заботил мало. Статья 190-1 фактически уже была доказана, у нас на руках имелось несколько экспертных заключений, а в ближайшем будущем я надеялся добавить к показаниям Татьяны Баевой ещё и свидетельства тех людей, которых мы вызвали на допросы. Всё остальное я считал делом не слишком близкого будущего и время на это выделял по остаточному принципу. Поэтому я, например, не поехал в Лефортово, чтобы присутствовать при предъявлении Якиру обвинения – всё равно это очень скучно, нудно и предсказуемо. Следователь будет долго, часа четыре, зачитывать составленные нами простыни текстов, Якир ни с чем не согласится, но его согласие ни на что не повлияет. В конце концов он напишет, что отвергает все пункты, но всё равно распишется, что ознакомлен – и после этого будет сидеть в следственном изоляторе уже без необходимости продлевать его арест каждые десять дней. Я надеялся разобраться с ним ещё до конца июля, сбагрить его дело в суд и приняться за Виктора Красина – ну и за остальных, если будет на то воля богов.

***

На улицу я выходил с некоторой опаской – ещё утром было почти невозможно дышать из-за густого смога, который накрыл Москву вчера. Официальные сообщения предупреждали о необходимости защитных марлевых повязок из-за горящих к востоку от столицы торфяников; кто-то этому предупреждению внял и носил на лице что-то монструзное, сооруженное по воспоминаниям о занятиях на уроках труда. Остальные не заморачивались.

Я же думал о том, что надо как-то уговорить Татьяну уехать хоть куда, но подальше от столицы; был вариант с деревней на Угре, где жила её ещё школьная подруга, они уже созвонились и даже о чем-то договорились. Но пока что Татьяна активно тянула время, поскольку мы договорились в конце недели добраться до ЗАГСа и подать заявление. Всё это мне не нравилось, но и заниматься только будущей женой я возможности не имел, хотя и попросил её родителей повлиять на дочь – впрочем, без особой надежды на успех. Наверное, было бы проще, если бы я смог взять отпуск – но на это мне рассчитывать пока не приходилось. Только в августе, когда и если мы сможем избавиться от Якира.

Я по привычке осмотрел улицу Дзержинского – и сразу увидел красную машину, которая выбивалась из общего ряда отечественных «Волг» и «Москвичей». Это было явно что-то иностранное, пусть и не слишком вычурное – не закругленный, а угловатый кузов, приземистый силуэт. Эта машина стояла чуть в стороне от входа нашу Контору, и вроде бы никакой опасности от неё не исходило. Но вот фигура, что стояла рядом, хозяйски опершись о дверь, и поигрывала ключами, мне была хорошо знакома, хотя я и видел его раза три в общей сложности. И я почему-то был уверен, что Высоцкий приехал сюда по мою душу.

Он действительно встрепенулся, когда увидел меня. Мгновение колебания – и он оторвался от автомобиля и двинулся ко мне, прямо наискосок через проезжую часть, не обратив внимания на сигнал машины, которая вынуждена была резко затормозить перед внезапно появившимся пешеходом.

Я стоял на пороге управления и с любопытством смотрел на Высоцкого.

Я совершенно не боялся его. Если он кинется в драку – что ж, камеры у нас имеются, пусть и не совсем настоящие, но подойдут и всенародно известным актерам. Если будет настаивать на разборках, козырять своими знакомыми – тем придется очень сильно постараться, чтобы отмазать его от возможного нападения на сотрудника правоохранительных органов при исполнении. К тому же я точно знал, что против меня он не вытянет. Прошло уже полгода с момента моего попадания в прошлое; я много занимался, держал хорошую форму, знал возможности доставшегося мне тела и отработал некоторые приемы, которые в этом времени ещё не были широко распространены. В общем, Высоцкий вряд ли сможет нанести мне хоть какой-то ущерб.

Он подошел почти вплотную – и вдруг резко протянул мне руку. Так резко, что поначалу я собирался отбить её в сторону и взять его не болевой прием. И лишь чудовищным напряжением сил мне удалось остаться спокойным и ответить на предложенное рукопожатие. Он пытался меня передавить, но я лишь улыбался, глядя в хорошо знакомое лицо; на виске у него, рядом с ухом, остался мазок телесного грима, и мне вдруг захотелось достать платок и вытереть этот след его работы. Но и от этого я удержался.

– Здравствуй, Владимир, – сказал я, поскольку он молчал. – Какими судьбами?

– Поговорим? – коротко бросил он.

Я пожал плечами.

– Можно и поговорить. Здесь – или?..

– Я на машине, поедем?

– Что ж... шофёр, тогда вези меня... – я чуть улыбнулся. – Не в «Таганку» же? [2]

– Нет, – он коротко мотнул головой и вдруг тоже улыбнулся: – Поближе.

***

Высоцкий отвез меня в ресторан в гостинице «Интурист» – намоленное место среди всякой фарцы, спекулянтов и тех, кто хотел хоть немного причаститься к западной культуре. Наши из Комитета тоже тут бывали – но это были сотрудники Второго главного управления, причем из центрального аппарата; московские, например, сюда если и захаживали, то чрезвычайно редко. Но Высоцкого администратор знал, пустил без вопросов, а на меня покосился подозрительно – но десятку принять не забыл.

– Мы тут недавно кино снимали, – с плохо скрытой гордостью сказал Высоцкий, когда мы устроились за столиком. – Вот, запомнили, приглашали заезжать, но как-то повода не было.

– А что снимали? – спросил я, хотя точно знал, что именно.

Впрочем, элементарную вежливость никто не отменял.

– «Четвёртый» Столпера, у меня там главная роль, – объяснил он. – А тут решили делать заграничный аэропорт, интерьеры подходящие, да и не заметит никто разницы. У нас же ни в «Интуристе», ни в заграничных аэропортах никто не бывал. [3]

Он коротко хохотнул и отвлекся на подошедшую официантку. Заказывал он много и долго, а вот от выпивки отказался – попросил минеральной воды и сок.

Я тоже взял меню, восхитился ценам – они были раза в три выше, чем в пафосной «Праге», – и заказал котлету, которая называлась как-то вычурно, и пиво – в меню числилось штук шесть марок, но по факту в наличии оказалось только темное «Столичное».

– Пить не будешь? – спросил я, когда официантка отошла.

– Нельзя, – Высоцкий покачал головой. – Зашился недавно... съемки опять же, и Марина тут, в Москве, приглядывает. Да и за рулем... хотя это неважно. А ты чего по пиву?

– Мне тоже нельзя, – я снова улыбнулся. – Служба. Пиво можно, а что крепче – уже с осторожностью.

Я подозревал, что меня никто не уволит, даже если я заявлюсь в управление на самых серьезных бровях и в невменяемом состоянии, благоухая на всю Дзержинского запахом употребленной водки. Здесь к пьянству относились строго, но считали чем-то вроде болезни, с которой сложно справиться, а пьяных вообще почитали за блаженных, с которыми надо нянчиться и всячески обихаживать. Наглядный пример такого отношения сидел прямо передо мной.

Но службой можно было объяснить всякие странности, так что моя ссылка на место работы никаких дополнительных вопросов не вызвала.

– То есть ты даже тут на службе? – как-то хитро посмотрел на меня Высоцкий.

– Всегда, – вспомнил я известную в будущем детскую книжку.

Правда, в этом времени в первую очередь должны были узнавать ответ на вопрос про «политическое кредо» из романа Ильфа и Петрова. Но Высоцкий то ли не признал цитату, то ли решил не продолжать эту пикировку. [4]

– Я хочу поговорить о Татьяне, – сказал он.

Я внимательно посмотрел на него и чуть кивнул.

– Я не против. Только ты действительно хочешь говорить о Татьяне без Татьяны?

***

Высоцкий вдруг прижал руку к груди и почти крикнул – хотя и понизил голос, хотя прозвучало всё равно громко:

– Я её ценю больше всего в жизни – больше семьи, жены, денег! Больше театра и больше друзей!

Прозвучало это, на мой взгляд, слишком пафосно и даже лживо. Мне пришлось напомнить себе, что я имею дело с актером, который как раз на таких откровениях собаку съел – Высоцкий чуть ли не каждый вечер выходил на сцену, чтобы что-то прокричать в зал. Не монолог «Гамлета», так откровения Галилея или душевные муки Хлопуши. В кино он был ещё сдержан, хотя и там иногда прорывалось – «вор должен сидеть в тюрьме!».

– Владимир, будь честен хотя бы с самим собой, – тихо сказал я. – Татьяна нужна тебе, как очень удобная любовница. Знаешь, эдакий социальный пакет, который полагается актеру – зарплата, премии за участие в спектакле, путевки от профсоюза, девушка под боком, которая всегда согласна...

– Ты не прав! – прорычал он. – Я правду сказал – я очень ценю её...

– Но не готов отпустить?

– Я же тебе говорил... говорил, чтобы ты не вздумал в неё влюбляться? Ведь говорил? Ведь только я...

– Ты сразу после этого уехал на такси с девушкой, про которую вообще ничего не знал, только имя, – напомнил я. – А мы с Татьяной поехали ко мне. Вот и всё. Влюбляться... это просто слова, Владимир. О любви тогда речи и не шло. С её стороны, наверное, то была попытка вырваться на свободу. С моей... с моей – неважно. Она же действительно красивая. Так и получилось. И никто из нас никого не пытался выдержать или ещё что-то, что обычно делаешь ты.

– Что я делаю? – набычился он.

– Превозмогаешь, Владимир, просто превозмогаешь. Забываешь, что ты не всегда на сцене, что тебе не обязательно постоянно играть. Вот это превозмогание не все могут выдержать. «Две машины, связанные тросом». Пафос – и ничего более. Татьяна тоже актриса, она тоже умеет играть не только на сцене. Но в какой-то момент... Вернее, во вполне определенный момент... Ты знаешь, что во время беременности организм женщины получает такой заряд гормонов, что перестраивается напрочь и необратимо? Вот её организм и перестроился. Она же предлагала тебе остаться друзьями, предлагала же?

– Да зачем мне её дружба? Я другого...

К нам подошла официантка с первыми блюдами, и он вынужденно прервался. Я же воспользовался этим, чтобы просто понаблюдать – эта девушка была приятной наружности, и Высоцкий, фигурально выражаясь, распустил хвост. Многословно благодарил, что-то уточнял, о чем-то спрашивал. Официантка его узнала – и тоже поплыла, но в пределах разумного. Впрочем, если бы он предложил ей встретиться после смены, то отказа не получил. Он производил определенное действие на нестойких морально людей, его можно было, наверное, даже использовать для выявления таких внушаемых личностей, например, во властных коридорах. Мне даже название на ум пришло – «Тест на Высоцкого», – и я чуть улыбнулся.

– Ты чего лыбишься? – он с усилием оторвался от принесенных блюд, и глянул на меня.

– Да так, по работе, – ответил я. – Но я понял. Дружба Татьяны тебе не нужна, она нужна тебе вся, целиком. Но у неё будет мой ребенок, а этот ребенок уже вызвал изменения в её мировоззрении, на которые ни ты, ни я повлиять не можем. В некоторых культурах принято бить женщину, чтобы она вела себя так, как удобно мужчине, но в Советском Союзе это запрещено. И если я узнаю, что ты снова за ней гоняешься, чтобы... не знаю, зачем ты за ней гонялся по театру, но вряд ли затем, чтобы погладить по головке... так вот, если я услышу о чем-то подобном... а я услышу, уж поверь... то тебе в этот момент лучше быть в парижской квартире своей жены. Впрочем, не факт, что тебя это спасет. Надеюсь, ты услышал, что я сказал. Приятного аппетита!

Я давненько не питался в приличных заведениях, но ещё не забыл, в какой руке надо держать вилку, а в какой – нож. Поэтому не слишком ударил в грязь лицом перед возможными иностранцами и умеющими жить советскими людьми, когда начал разделывать свою котлету. Правда, пиво я отхлебнул так, будто сидел не в «Интуристе», а в какой-нибудь «стекляшке» на окраине.

Высоцкий же словно забыл, что перед ним поставили штук пять разных тарелок – видимо, переваривал мою речь. Потом всё-таки взялся за приборы, подвинул к себе первую тарелку и тоже принялся за еду. Какое-то время мы молчали.

Он не выдержал где-то на третьей тарелке – я к этому времени уже покончил со своим блюдом и наполовину опустошил бокал с пивом.

– Я, может быть, скажу тебе неприятное, но мне бы никто не посмел такое говорить, – сказал он. – Ты мне что, угрожаешь?

– Нет, какие угрозы? – откликнулся я. – Это всего лишь предупреждение. Знаешь, тебе надо как-то разобраться со своими женщинами. Двоих ты уже бросил, сейчас с третьей как бы живешь. Татьяна... думаю, тебя злит лишь то, что она сама ушла от тебя, а всё остальное тебе не важно.

– Это ты так думаешь... – он насупился.

– Да как скажешь, – легко согласился я. – Ты меня зачем на этот разговор вызвал? Чтобы я её отдал? Она не вещь, она человек. Поэтому я сразу сказал, что разговор о ней без её присутствия не имеет смысла. И чтобы ты не пытался за ней бегать с определенными целями – лишь предупреждение. А поговорить... В августе у нас будет свадьба. Как положено – с кольцами, платьем и в ЗАГСе. И ребенок родится в полной семье, я буду записан, как его отец. В театре она не появится весь следующий сезон. Может, вообще не появится, хотя ей нравится играть на сцене, но театров в Москве много, на Таганке свет клином не сошелся. Будь моя воля, я бы её в этот ваш гадюшник не пустил, но я – в отличие от тебя – считаю её человеком, а не вещью. И решение она будет принимать сама. Как-то так, Владимир.

И отхлебнул ещё глоток пива.

***

Высоцкий проследил за моими движениями – и как-то подсдулся.

– Мы можем с ней встретиться? – спросил он.

– Я спрошу, – пообещал я. – Думаю, твой телефон она знает. Так что если согласится, то ты об этом узнаешь.

– Я скоро снова в Ленинград еду... с Мариной, – зачем-то сказал он. – Вернемся как раз в августе.

«Может, остынешь к тому времени».

– Ты же понимаешь, что со стороны это выглядит предельно странно?

Он чуть задумался и решительно кивнул:

– Понимаю, но я так живу, и по-другому не могу... да, наверное, и не хочу. Марина это принимает. Татьяна... принимала.

– Беременность, гормоны, – напомнил я.

– Я очень дорожу своими женщинами... всеми. И Мариной, и Татьяной...

– И Изольдой, и Людмилой? – сказал я с иронией. – Владимир, извини, но это даже смешно. У тебя два сына маленьких, ты с ними хоть видишься иногда?

– Вижусь, конечно... какое твоё дело?

– Да никакого, – я безразлично пожал плечами. – Видишься – и хорошо. Детям отец нужен. Полная семья. Своему ребенку я собираюсь обеспечить отца по полной программе. Ну а ты... живи, как знаешь. Хочешь немного предсказаний?

– Каких?

– Самых обычных, о будущем.

– Ну... давай, пророчествуй, – он криво ухмыльнулся.

– Ты продолжишь играть в театре на Таганке, сниматься в кино, давать концерты, неловко замаскированные под творческие встречи со зрителями. Регулярно будешь срываться в запои, а потом попробуешь и что-то посильнее и позабористее, хотя дури у тебя и своей хватает. Тебе дадут разрешение на выезд за границу, и даже пограничники тебя не будут досматривать слишком дотошно, так что можешь прихватить с собой во Францию пару подлинных старых икон, чтобы продать их французам и купить себе ещё пару джинсов.

Высоцкий немного помолчал.

– Это у вас в Комитете такие прогнозы выдают? – спросил он.

– Нет, не у нас, – я покачал головой и допил пиво. – Это наука, вещь точная. И сейчас у тебя есть выбор.

– Какой?

– Очень непростой, со множеством подводных камней в обоих вариантах, – я улыбнулся. – Ты прямо сейчас бросаешь пить и вообще держишься подальше от всяких разрушающих организм веществ. Прилежно ходишь к докторам и выполняешь все их предписания. Со временем у тебя будет больше ролей в кино, больше твоих песен будет проходить через худсоветы. Но в целом ты будешь одним из многих талантливых актеров и авторов в СССР. Так бывает.

Он чуть склонил голову.

– А второй вариант?

– Ты продолжаешь вести тот образ жизни, к которому привык. Через восемь лет твоё сердце не выдержит издевательств над собой и остановится. Настоящий рок-н-ролл. Живи быстро, умри молодым. В общем, ты умрёшь, тебя поднимут на щит, как великого актера и певца, который сочинял великие песни. Тебя будут боготворить. Твои пластинки будут издавать миллионными тиражами. Всё это принесет неплохую пенсию твоим детям и – частично – твоим официальным женам. Грубо говоря, своей смертью ты обеспечишь их лучше, чем своей жизнью.

– А если мне не нравятся оба варианта? – он нахмурился.

– Знаешь, у древних римлян была такая поговорка – терциум нон датур, – терпеливо объяснил я. – В переводе означает всего лишь «третьего не дано». То есть либо жизнь хорошего, но не великого, либо смерть – и величие после неё. И не говори ничего... я не хочу знать, что ты решишь. А Татьяне я о тебе расскажу. До свидания!

Я встал, кинул на стол три заранее подготовленных червонца, развернулся – и пошел на выход из ресторана.

Спрашивать его о том, кто меня сдал, было бессмысленно – сам не скажет, а каких-то методов у меня против него нет. Но, скорее всего, в этом как-то замешан Любимов – сказал своему актеру, что я приходил по душу его бывшей любовницы, назвал фамилию, а остальное при знакомствах Высоцкого было делом техники.

Ну а про то, что мне не был интересен его выбор, я соврал. На самом деле мне было до жути любопытно, что он выберет. Впрочем, если вскоре он сорвется в очередной запой – ответ будет очевиден.

[1] В 1970-м стало обязательным участие защитника по делам о преступлениях несовершеннолетних, а также лиц, которые в силу своих физических или психических недостатков не могут сами осуществлять свое право на защиту. В том же году по делам, по которым в качестве меры наказания может быть назначена смертная казнь (а это как раз статья 64 УК РСФСР от 1960 года), участие защитника тоже стало обязательным, но лишь с момента окончания следствия. Кроме того, защитник мог быть допущен с момента предъявления обвинения по любому делу, если прокурор издаст специальное постановление. Что касается сроков задержания и ареста без предъявления обвинения – они тогда составляли 3 суток для задержания и 10 суток для ареста; при нужде эти 10 суток могли быть и продлены. В это время задержанные и арестованные не имели права на адвоката.

[2] «Очень жаль, а я сегодня спозаранку

По родным решил проехаться местам…

Ну да ладно, что ж, шофёр,

тогда вези меня в «Таганку» —

Погляжу, ведь я бывал и там» (с) песня Высоцкого 1963 года «Эй, шофёр, вези».

[3] «Четвертый» – фильм режиссера Александра Столпера по одноимённой пьесе Константина Симонова. В ролях – Высоцкий, Маргарита Терехова, Сергей Шакуров. В прокате почти провалился – всего 8,3 млн зрителей; у лидера 1973 года «А зори здесь тихие...» было 66 млн. Почти одновременно Высоцкий играл ещё одну главную роль – в фильме Иосифа Хейфица «Плохой хороший человек» по повести Чехова «Дуэль», который прокатался ещё хуже – 5,2 млн зрителей.

[4] Конечно же – «12 стульев».

«Полесов молитвенно сложил руки.

— Ваше политическое кредо?

— Всегда! — восторженно ответил Полесов.

— Вы, надеюсь, кирилловец?

— Так точно.

Полесов вытянулся в струну.

— Россия вас не забудет! — рявкнул Остап».