Диссидент-3: Дайте собакам мяса

Глава 2. «Днем живу как все»

Татьяна была идеальной женой – босой, беременной и на кухне. На кухне – потому что готовила нам ужин. Босой – потому что ей не нравились тапочки, которые имелись в наличии в сумском универмаге, а свои она забыла положить в чемодан. Ну а беременной – потому что такова природа вещей.

Ночь накануне её приезда я провел почти без сна. Конечно, мне было о чем подумать и помимо этой актрисы театра на Таганке, но именно она тогда занимала все мои мысли – как было однажды, когда я пытался составить некую блок-схему вербовки меня наймитами мира капитализма. В данном случае всё было очень похоже – она каким-то образом узнала, куда меня сослало благодарное начальство, узнала мой точный адрес и приехала почти без предупреждения. Телеграмма, полученная мною за считанные часы до прихода поезда, не считалась – в ней был, разумеется, номер вагона, но не было главного – причины, толкнувшей её на этот поступок. И я постоянно вспоминал предупреждение полковника Денисова, что поведение актрисы Иваненко выглядит очень подозрительным. Но реальность оказалась очень простой и банальной – Татьяна была беременной и беременной она была от меня.

Позже она сказала мне, что больше всего её удивило то, что я спокойно встретил её у вагона, взял вещи – небольшой чемоданчик, – усадил в такси и отвез к себе домой, ничего не спрашивая и не устраивая неприятных сцен. Спрашивать что-либо прямо при встрече я действительно не стал, правда, настоящую причину этого не раскрыл. Я не помнил, почему я не стал тогда брать служебную машину, хотя Чепак вряд ли отказал бы мне в такой малости, но без неё получилось даже лучше. Я слегка отвлекся на таксистов, которые ждали московский поезд и ломили безбожные цены, мне было не до допроса женщины, которая внезапно снова появилась в моей жизни, и все разговоры пришлось отложить до квартиры. Ну а там началась почти сказка – то есть я сначала Татьяну накормил, напоил, дал помыться в ванной, и лишь потом у нас состоялся обстоятельная беседа, по результатам которого мне не оставалось ничего, кроме как сделать ей предложение.

Вообще я был очень благодарен тем богам, которые за мной присматривали, что не впал тогда в ступор и не начал, подобно тысячам мужчин во все времена расспрашивать, уверена ли она в своей беременности и в том, что это действительно мой ребенок. Но она была уверена. Впрочем, на третьем месяце беременность подтвердит любой врач; с отцовством вопрос сложнее, поскольку до тестов ДНК оставалось лет десять или пятнадцать, а то, что женщина точно знает, кто отец, всё-таки ненаучная фантастика, которую настоящая наука отвергает. Но Татьяна призналась, что по срокам подходит лишь наш с ней секс в начале января – тот самый спонтанный и скучный секс, который случился у меня дома после «Гамлета» на Таганке и квартирника у Золотухина, – и мне пришлось поверить ей на слово. Способов проверить её слова у меня не было.

***

Видимо, Татьяне судьбой предрешено было забеременеть именно в этот день. Я не слишком увлекался желтыми сплетнями, но в век интернета пройти мимо некоторых вещей невозможно – среди них и история нескольких женщин, судьба которых была связана с Владимиром Высоцким. Это, разумеется, Людмила, родившая актеру и барду пару сыновей; Марина Влади, которую помнили все; некая Оксана Афанасьева – её история была похожа на историю студентки Нины, если бы у той с Высоцким всё сложилось. Ещё была самая первая жена, которую почти забыли. И Татьяна Иваненко, с которой он встречался и при Людмиле, и при Влади.

Насколько я помнил, дочка, которую все считали ребенком Высоцкого, у Татьяны должна была родиться где-то осенью 1972-го – по срокам всё совпадало. Если бы в тот день я не появился на спектакле, если бы не испытал какой-то щенячий восторг, увидев её на сцене, если бы не пошел за кулисы искать девушку своей мечты, то Татьяна тем вечером спокойно уехала бы с Высоцким. Но я вмешался, Высоцкий уехал от Золотухина с Ниной, а Татьяна оказалась у меня – и забеременела не от своего многолетнего любовника, а от случайного знакомого, которым и был я.

Меня эта ситуация не особенно и напрягла. Любовь Татьяны к Высоцкому так и осталась безответной, ребенка тот не признал, с Влади не развелся, хотя вроде бы помогал как-то бывшей любовнице, не афишируя этого – но и всё. Сама же Иваненко хранила доверенную ей тайну до самой смерти, так ни в чём публично не признавшись и не дав ни одного интервью скандальным журналистам. В принципе, такая скрытность – хорошее качество для супруги сотрудника Комитета.

Конечно, когда мы встречалась ради сеансов психотерапии, она ещё не знала о том, что носит моего ребенка. И в Сумах она оказалась неожиданно даже для самой себя, но ещё в поезде приняла эту ситуацию и сочла её приемлемой.

Насколько я понял, Высоцкий действительно оказался не при делах. Под Новый год к нему приехала Влади, так что с Татьяной он не встречался с конца декабря, а после возвращения законной жены во Францию и того «Гамлета» серьезно сорвался, да так, что его потребовалось в очередной раз «зашивать» – благо, у него был запас импортных средств. Всё это усугублялось ссорами с Любимовым и неясной возней недоброжелателей вокруг киношных дел, так что Высоцкому какое-то время было не до любовницы. Потом у неё случилась первая задержка, она начала ходить по врачам, которые ничего толком сказать не смогли, но рекомендовали воздержание, ближе к марту в Союз снова приехала Влади...

Потом события понеслись вскачь. Высоцкого вместе с уже написанными песнями в последний момент вышвырнули из «Земли Санникова», но приняли в Союз кинематографистов, он прошел пробы на главные роли сразу в двух фильмах. Он опять сорвался – одновременно от огорчения и с радости, но пил умеренно, даже Любимов предпочел не провоцировать очередную ссору и, кажется, забыл прежние обиды – хотя, на мой взгляд, этот жук ничего не забывал, потому что всё записывал. К концу апреля всё в целом устаканилось, и Высоцкий решил напомнить Татьяне, что она всё ещё числится его официальной любовницей.

***

Дело было в последний апрельский рабочий день. Татьяна тогда была не в настроении – беременность врачи всё-таки подтвердили, но все сроки для аборта уже прошли, и она уже решила, что оставит ребенка в любом случае. Судя по её словам, она даже не думала о том, чтобы сделать аборт – так её воспитали, и это было правильно. Оставаться с Высоцким после этого решения было, по её мнению, неправильно, поэтому она сообщила ему, что они теперь вместе быть не могут, но могут остаться друзьями и коллегами. Тому это предложение не понравилось, и он впал в неистовство.

Артисты вообще народ эмоциональный, но Высоцкий и тут выделялся на общем фоне – думаю, Любимов прощал ему пьянство за способность пропускать переживания выдуманных героев через себя, понимая, что без алкоголя такое долго выдержать невозможно. Но если на сцене крики Высоцкого смотрелись органично, то за кулисами всё произошло очень некрасиво. Он закатил дикий скандал, требовал, чтобы Татьяна срочно сделала аборт, и бегал за ней с неясными целями, она, соответственно, бегала от него, а за ними бегали все остальные актеры труппы – думаю, такой активности Таганка не видела никогда. Любимов пришел, когда Высоцкий уже выдохся и расплакался прямо на полу посреди фойе. Худрук вник в ситуацию, разогнал толпу, но совладать с бардом не смог – тот наорал на него с Татьяной, заявил девушке, чтобы она больше к нему не лезла, и ушел из театра – скорее всего, залить переживания привычным способом.

У Татьяны, как оказалось, была собственная гордость – или что-то очень похожее, фиг знает, как это назвать. В общем, она тут же, на коленке, написала заявление по собственному и потребовала немедленно его завизировать, заявив, что работать в одном театре с «этим животным» не собирается. К чести Любимова, он не стал пороть горячку, отвел Татьяну в свой кабинет, напоил чаем и предложил гораздо более разумный выход. До конца сезона оставался месяц, и ей нужно было выйти на сцену всего несколько раз в очень небольших ролях, потом у театра начинались гастроли, которые тоже вполне могли обойтись без её участия. Поэтому Любимов посоветовал Татьяне взять пару месяцев за свой счет, потом оформить обычный отпуск, ну а в августе она плавно перейдет в декрет, который по нынешним законам длился полгода. В общем, в театр ей надо было вернуться только в следующем мае, когда будут распределять роли в спектаклях на будущий сезон, ну а там как в сказке – либо ишак сдохнет, либо падишах. Все необходимые бумаги оформили быстро – у Любимова всё происходило либо быстро, либо очень быстро, – после чего Татьяна поехала ко мне на Фестивальную, начисто забыв о моей командировке. Не думала она и о том, как будет жить без зарплаты – до этого ей помогал Высоцкий, но теперь этот канал был надежно перекрыт.

Поскольку дело происходило днем в пятницу, Нины в моей квартире не оказалось, и я так и не решил, к лучшему или к худшему. К отчаянно трезвонящей в звонок Татьяне вышла соседка – та самая Лидия Николаевна, которая выслушала душераздирающую историю, сумела сложить одно с другим и выдала девушке все мои контакты, то есть телефон и адрес в Сумах, и разрешила позвонить от себя. Правда, телефон молчал – я как раз был на работе, общался с Семичастным или уже переваривал побег Антонины Гинзбург. Поэтому Татьяна позвонила Любимову, тот в её малой просьбе не отказал, с кем-то пообщался – и вскоре у неё на руках был билет на поезд «Москва-Сумы», до отправления которого оставалось несколько часов. Она успела заехать к себе в Коньково, покидать в чемодан разные тряпочки, а с вокзала дала телеграмму, чтобы благородно предупредить меня о своем приезде, а не потому, что боялась оказаться в Сумах утром в субботу и одна.

Уже в поезде Татьяна, конечно, успокоилась и почти согласилась со своим внутренним голосом, который упрямо твердил, что это был очень опрометчивый поступок – неизвестно же, как я восприму известие о том, что стану отцом, может, подобно Высоцкому начнут гонять её прямо на привокзальной площади незнакомого города. Но она мужественно выдержала четырнадцать часов дороги, за которую заплакала всего два раза.

***

Потом, после всех сказочных процедур, у нас с ней был долгий разговор по душам и моё предложение о женитьбе, хотя душой я понимал, что сложно рассчитывать на верность женщины, которая несколько лет фактически приносила себя в жертву Высоцкому. Через год Татьяна вернется обратно на Таганку, откуда Высоцкого никто, конечно же, не прогонит, и неизвестно, что она сделает, если тот протрезвеет, соберется с мыслями и упадет ей в ноги.

Но по моим представлениям о жизни, ребенок должен рождаться в полной семье, ну а как сложится потом – бог весть; поэтому я и предложил Татьяне стать моей женой. К моему удивлению, она не стала соглашаться сразу и кричать «да» на моё предложение, а взяла время на «подумать». Я согласился, что подумать ей не помешает – она действительно была немного не от мира сего, но для артистов это, скорее, правило, а не исключение.

Татьяна думала уже два месяца, полностью взяв на себя обеспечение моего существования в Сумах. Сам город ей, кажется, понравился, она постоянно гуляла по его пыльным улочкам, ходила по магазинам и готовила мне по будням завтраки и ужины, а по выходным – и обеды с полдниками.

Кулинарные способности Татьяны меня немного удивили, но потом я осознал, что в 1972 году проще найти воду на Луне, чем не умеющую готовить советскую девушку. Всяких закусочных и столовых в стране на всех не хватало, и любая женщина вынуждена была проводить у плиты уйму времени, чтобы прокормить своего мужика. Исключения были, конечно, куда без них, но я подозревал, что у этих исключений родители работали либо на Старой площади в ЦК КПСС, либо в других подобных структурах, а мажорам умение готовить ни к чему – за них это делала прислуга родителей.

Татьяна к мажорам не относилась, её родители – вернее, мать и отчим – были самыми простыми по любым меркам люди, и было удивительно, что в такой семье выросла девушка, очень похожая сразу на всех итальянских кинозвезд сразу. Конечно, это сходство было очень условным, лишь в некоторых ракурсах, но у Татьяны была живая мимика, которая быстро западала прямо в сердце после очень недолгого общения. Мне и самому хотелось видеть эту девушку и её гримаски снова и снова.

В общем, Татьяна действительно была идеальной женой. Правда, она поставила мне условие, которое я, впрочем, принял без возражений – я не должен был при ней играть на гитаре. Гитару я спрятал в кофр, кофр убрал в шкаф за зимнюю одежду и накрыл дополнительно лишним покрывалом. Ну а тягу к музыке компенсировал сейшенами с бывшей группой Савы. Ребята против моего присутствия не возражали, они вообще уже считали меня за своего, да и с новым пареньком мы быстро нашли общий язык. Так что жизнь у меня была такая, что в ней не было места никаким украинским националистам любого разлива.

***

– Витя, всё готово, мой руки и садись, – донесся из кухни голос Татьяны.

За мытьем рук Татьяна почему-то следила очень строго, но я считал, что любой человек имеет право на странности. Мне это было нетрудно, ей приятно – а что ещё нужно для гармонии в доме? С ещё одной её странностью я боролся, но без особого успеха – она не любила, когда я готовил простые вещи, которые умел. Впрочем, ещё один проведенный на скорую руку сеанс психотерапии показал лишь обычный страх стать ненужной – и с ним приходилось считаться, хотя я был уверен, что когда-нибудь Татьяна от него избавится.

– Как обстановка в театре? – поинтересовался я, подвигая к себе тарелку с картошкой и котлетой по-киевски.

В театр Татьяну устроил я – заглянул к Чернышеву после майских праздников, подарил бутылку самого лучшего коньяка, добытого не без помощи полковника Чепака, и поблагодарил за подготовку художественной самодеятельности. Третье место нашей «труппы» худрук поначалу принял негативно, но я полунамеками объяснил ситуацию с языковыми требованиями, на что он покивал понимающе – в театре из-за этих требований играли инсценировки Шевченко и Украинки, на которые народ, откровенно говоря, не ломился и лишний билетик у входа не выпрашивал. Поэтому мы оба посчитали результат конкурса нашей общей победой, под это дело слегка ополовинили ту бутылку – и между рюмками я упомянул, что в городе появилась актриса Больших и Малых театров прямиком из Москвы. Чернышев заинтересовался, но когда узнал детали, поскучнел, согласившись лишь, что Татьяне желательно поддерживать форму. У него даже нашлась половина ставки – то ли случайно, то ли приберегаемая как раз на подобный случай, он взял Татьяну на договор – и уже со следующего дня та включилась в репетиционный процесс, а потом даже несколько раз выходила на сцену, пусть и не в главных ролях. Кажется, ей это даже нравилось – она действительно хотела быть нужной и востребованной.

– Нормальная обстановка, – она чуть улыбнулась. – С Таганкой не сравнить. Но они на следующей неделе уезжают на гастроли, а я не могу поехать с ними. И мой договор заканчивается... Не уверена, что его стоит продлевать. Это неправильно.

– Неправильно, – согласился я. – Через неделю меня ждут в Москве.

– Как в Москве? – вскинулась она и тревожно глянула на меня.

– Вот так, – я вернул улыбку. – Это вы, актеры, птицы вольные. А я человек служивый, приказали – надо выполнять, а не спрашивать. Но неделю дали, значит, ничего страшного или срочного.

Это было не совсем так. В советских условиях актеры тоже были служивыми людьми, поскольку где-то служили в обязательном порядке – в театрах, при киностудии или в театрах-студиях киноактера, который имелся в каждой уважающей себя республике. Но сейчас Татьяна была именно что вольной птицей. Я её мог даже оставить в Сумах – она нашла общий язык и даже подружилась с матерью «моего» Орехова, а у той в начале июня вдруг появилась собственная однокомнатная квартира. Я тогда старательно радовался вместе с ней, удивляясь щедрости руководства сахарной фабрики, которая вдруг вспомнила про бытовые условия ветерана войны и труда, и ни слова не сказал про запоздалый подарок щедрого Чепака. Это был, кстати, ещё один повод ничего не делать с украинскими националистами, а отложить эту проблему до возвращения в Москву.

Я рассказал Татьяне про звонок своего начальника, но опустил ту часть, которая связана с моральным разложением, чтобы под этим не понимали неведомые мне жалобщики. Если я верно понял намеки полковника Денисова, он этой жалобой собирался подтереться – то ли сам, то ли с моей помощью. Но это можно было выяснить лишь в нашем управлении.

– Ты со мной? Или останешься с Ольгой Николаевной? – на всякий случай дал ей возможность выбора.

Татьяна решительно помотала головой.

– Нет, с тобой, – сказала она. – Город хороший, но я к нему никак не привыкну. Да и что я тут буду делать без тебя?

– То же самое, что и со мной, только без меня, – я снова улыбнулся, показывая, что шучу. – Мама в тебе души не чает, с театром можно договориться, чтобы ещё на месяц договор продлили, часть труппы у них наверняка тут останется, можно продолжать репетиции...

– Не хочу, – она упрямо наморщила лоб. – У Чернышева хорошо, но когда я там, я всё время думаю о том, что я плохая артистка и что мой уровень – вот такой театр в далекой области... Они напоминают мне... Знаешь, у Володи... у Высоцкого первая жена была его сокурсница, но его взяли в театр Маяковского, а её отправили как раз на Украину. Она пыталась устроиться в Москву, но её никто не принял... Он рассказывал, что она сейчас работает где-то на Урале, и уже смирилась с тем, что никогда не будет актрисой первого ряда... это возможно только в Москве. Хотя я вот в Москве, но тогда, при распределении, совершила ужасную ошибку... и теперь расплачиваюсь за неё.

Ошибкой Татьяна называла свой приход в театр на Таганке; на мой взгляд, эта ошибка была вполне простительной. У неё была не очень понятная мне история учебы в театральных училищах – сначала она поступила в Щукинское, проучилась там год, ушла, ещё через год поступила во ВГИК, который к театрам относился очень отдаленно. У них была какая-то чехарда с мастерами курса, но диплом она получала под руководством Бориса Бабочкина, Чапаева из одноименного фильма.

Вгиковцев, как правило, распределяли по киностудиям, но Бабочкин активно зазывал Татьяну в Малый театр, где работал сам; она же сумела как-то растопить сердце то ли самого Юрия Любимова, то ли его гражданской жены, актрисы Людмилы Целиковской, и оказалась на Таганке, который буквально гремел на всю Москву. Правда, единственным результатом прихода в эту труппу стали отношения с Высоцким – в спектаклях она была на третьих ролях и играла каких-нибудь «придворных дам» или «плакальщиц». С кино у неё тоже не складывалось – за шесть лет была пара эпизодов и одна почти главная роль в странной драме «Впереди день». Я этот фильм не помнил, но «мой» Виктор его смотрел и остался недоволен, а Татьяна честно призналась, что режиссер взял её на роль лишь из-за переданной через Ивана Бортника просьбы Высоцкого, рассчитывая на пару песен для своей картины в обмен на эту услугу. Но песни Высоцкого зарубил худсовет студии, а она осталась – хотя совсем не гордилась этой работой. [1]

Я вообще подозревал, что отношения Татьяны с Высоцким были для неё чем-то вроде компенсации за творческие неудачи – мол, пусть у вас роли главные, зато посмотрите, с кем я сплю. Но я мог и ошибаться. После встречи с Высоцким она тут же развелась с мужем, каким-то циркачом, за которого выскочила ещё в институте – это могло говорить и о том, что какие-то чувства к глубоко женатому барду у неё были. В целом же Татьяна пока оставалась для меня загадкой – я не понимал большинство её поступков и мог лишь тихо работать при ней психотерапевтом, поднимая её настроение. Но я не знал, что делать с с её идеей насчет «плохой актрисы» – несмотря на весь опыт общения с этой братией, накопившийся у «моего» Орехова и доставшийся мне по наследству. На мой взгляд, плохих актеров не бывает – ты либо актер, либо нет. Но я не знал, как донести до Татьяны простую мысль, что ей нужно всего лишь чуть больше уверенности в себе. Или найти своего режиссера, который будет точно знать, что с ней делать. Правда, в обоих случаях я мог внезапно оказаться третьим лишним, остаться в стороне и видеть своего ребенка только по выходным, чего мне категорически не хотелось. В целом же я находился в раздрае, мне не свойственном.

– Ошибки всегда можно исправить, – я пожал плечами. – Ты вкусно готовишь.

Эта похвала вызвала тот эффект, на который я и рассчитывал – Татьяна немного оттаяла. Со временем нужно будет придумать что-то другое, но пока такая уловка была безотказным средством.

– Спасибо, – она даже скорчила прелестную гримаску. – Но я всё равно не останусь. Надо ещё бумаги в театре оформить, пока... и родители скучают.

Я мысленно пожал плечами, соглашаясь.

– Ну раз так, то так, – я снова улыбнулся. – Тогда начинай думать, какие подарки повезешь родителям и знакомым. Я бы предложил местное сало, в Москве такого точно нет.

[1] Строго говоря, фильм «Впереди день» – не самый плохой по меркам конца 1960-х. Это черно-белая драма Павла Любимова по повести Ирины Велембовской, там хороший актерский состав – Виталий Соломин, Леонид Неведомский, Майя Булгакова, тот же Бортник. Сам фильм – история двух разлученных в детстве братьев. Иваненко играет жену героя Бортника, от которого уходит к одному из братьев – доброму и уступчивому герою Неведомского, но со счастьем там не складывается. Фотки актрисы в чем-то вроде спортивного топа – это оттуда.

Много позже (году в 2008-м) Павел Любимов (они с Татьяной, кстати, были почти ровесники, Любимов – на 3 года старше) говорил об Иваненко вот так:

«Танечка Иваненко — моя давняя любовь, даже страсть. Она нравилась многим. Иваненко была настоящей сексуальной бомбой еще во ВГИКе. … Моя страсть к Тане, а грубее сказать, даже похоть, хотя с ней, извините, никогда не спал, проявилась в приглашении этой актрисы на главную роль в фильме «Впереди день». Ее уже тогда считали любовницей, пассией Высоцкого. Роль циничной, распутной девицы, коварной соблазнительницы ей как раз очень в то время подходила. Роль эту она сыграла вполне пристойно. Хотя более талантливая актриса сделала бы из такого материала конфетку. Внешние качества не могли сработать на полную катушку из-за отсутствия должного таланта».

На мой взгляд, с его стороны это было очень грубо и подло – Иваненко была жива (она умерла в 2021-м) и наверняка читала его откровения. И это если не говорить о том, что от режиссера на съемочной площадке зависит очень многое, в том числе и «делание актером конфетки» из материала.