Диссидент-3: Дайте собакам мяса

Глава 6. «В толщине бессмысленных дней»

Искать неизвестного доброжелателя можно по-разному. Самый простой способ – обратиться в милицию, написать заявление и ждать у моря погоды неизвестно сколько времени. Милиция найдет писавшую анонимки женщину очень нескоро, если вообще найдет, потому что я из родственного ведомства. До убийства на Ждановской ещё восемь лет, но и сейчас отношения между этими «родственниками» оставляют желать лучшего. Щелоков не любит Андропова, Андропов не любит Щелокова, а всем нижестоящим сотрудникам остается колебаться вслед за начальством. Поэтому я сомневался, что по моему заявлению будут работать в приоритетном порядке, хотя и мог рассчитывать на определенные префереции, исходящие как раз из родственности ведомств.

Поэтому ни в какую милицию я не пошел, а отправился к Лёшке – такому же оперу «пятки», каким до недавнего времени был «мой» Орехов. Лёшка занимался теми же самыми артистами, но заодно присматривал за театральной клакой – в кавычках, конечно, «присматривал», потому что присматривать за этими склочными тетками бальзаковского возраста, которые ходили на спектакли при любой возможности, но чаще просто передавали слухи про любимых артистов, можно было лишь издалека. Полковник Денисов это понимал прекрасно, а потому чудес от Лёшки не требовал. К тому же эта клака ничем политическим не интересовалась, на незаконные демонстрации с лозунгами не ходила, но знала о том же Высоцком всё, даже то, что оставалось вне поля зрения КГБ.

Правда, их интересовала исключительно его личная жизнь. Думаю, Татьяна женщин из этой клаки вполне устраивала несколько лет, поскольку её статус чем-то напоминал их собственный. И её внезапный рывок на волю их всерьез задел – ведь он означал предательство их же идеалов, про которые актриса Иваненко, наверное, была ни сном, ни духом. Какая-то дама постановила, что во всем виноват сотрудник КГБ Орехов, который увел у Высоцкого его любовницу. Моего адреса она, к счастью, не знала, письма писала на деревню дедушке – то есть в «КГБ, Андропову», но мне было интересно, как ей стала известна моя фамилия и место службы. Кажется, я не кричал об этом на каждом углу, да и вообще последние месяцы к Таганке не приближался даже на пушечный выстрел.

– Как ты понимаешь, по почерку я их не знаю, – Лёшка растерянно перебирал письма, которые я вывалил ему на стол. – Понятно, что писал один человек, можно даже на экспертизу отправить, чтобы точное заключение получить, но ведь оно тебе не нужно?

– Как пойдет, – я пожал плечами. – Может, и экспертизу придется сделать. Но это в крайнем случае, если эта женщина к голосу разума не прислушается. Есть мысли, как её найти, не прибегая к стандартным методам?

– Я поспрашиваю у своих... с ними сложно, они на контакт плохо идут, им всё это неинтересно. Но вдруг какую зацепку получить можно будет.

Его неуверенный тон меня не устроил.

– А если в награду пообещать, например, контрамарку? – спросил я.

– В театре сейчас перерыв летний, если только на осень...

– Да хоть на зиму, – улыбнулся я. – Первый спектакль нового сезона, все звезды на одной сцене, какой-нибудь «Гамлет» или чем там они сезон обычно открывают...

– Скорее, «Добрый человек» будет, для них это знаковый спектакль, – блеснул эрудицией Лёшка.

– Вот-вот, «Добрый человек из Сезуана», тоже хороший вариант, – согласился я. – Так что, это поможет улучшить контакт?

– Думаю, да, – кивнул он. – Они за билеты удавиться готовы.

– Тогда с меня контрамарки, с тебя – информация, – подвел я итог. – Я постараюсь быстро обернуться, но и ты потом не затягивай, не хочу, чтобы до горячего дошло – она же явно без тормозов, выкинет ещё чего, мне за Татьяну тревожно.

– Договорились, – Лёшка усмехнулся и всё-таки не выдержал: – А ты правда у Высоцкого любовницу отбил?

Я укоризненно посмотрел на него.

– Офицеры такими вещами не хвастаются, – с пафосом сказал я. – Но тебе скажу – нэ так всё било.

Шутка с грузинским акцентом пропала даром – Стругацкие ещё не запустили в массы соответствующий анекдот, да и лучший друг физкультурников пока не стал завсегдатаем киноэкранов. Впрочем, легкую улыбку я у Лёшки вызвал – а заодно заставил пообещать, что он не будет поминать моё имя всуе в разных курилках. [1]

***

Можно было на этом и успокоиться – пусть Лёшка поднимет свои контакты, со временем что-то и выйдет. Насчет контрамарок я не волновался, не думаю, что Любимов откажет в моей просьбе, если я честно изложу ему все обстоятельства, так что и расплатиться за помощь смогу. В крайнем случае, можно попросить сходить к Любимову Татьяну – или вообще заявиться к нему вместе, но мне не хотелось вовлекать девушку в это дело. Всё же она не в том положении, чтобы переживать ещё и по этому поводу.

Но были и другие способы узнать искомое.

В развитых обществах с налаженной почтовой службой анонимные письма обрастают различными служебными отметками, которые позволяют кое-что узнать. Не настоящие имя и фамилию отправителя, конечно, а всего лишь адрес почтового отделения, в котором проходила первичная обработка послания. Писем было относительно немного, около тридцати, почтовых индексов пункта сортировки – ещё меньше, около десятка. Справочник индексов Москвы в нашем управлении имелся, так что после часа работы у меня на руках имелся список адресов, разбросанных без видимой системы по всей столице. Но это лишь на первый взгляд.

Начинающие анонимы совершают одну и ту же ошибку – они почему-то считают, что их не найдут, даже если они не будут пытаться специально запутывать следы. Обычно они не ездят в разные районы города, а кидают письма в почтовые ящики по своим обычным маршрутам. Люди же обычно ездят только на работу и обратно, и когда я перенес адреса на купленную вчера туристическую карту Москвы, то получил две группы точек – одна находилась в Хамовниках, от «Спортивной» до «Парка культуры», а другая – в районе «Сокола». Одна точка располагалась на Таганке, что меня не удивило, и ещё одна была в самом центре. В общем, ничего удивительного. В Хамовниках эта дама жила, на «Соколе» – работала; могло быть и наоборот, но я почему-то в это не верил. Ну а на Таганке и в центре бывала наездами.

Что мне это давало? Ничего конкретного. Но Лёшка будет спрашивать своих подопечных не про какую-то абстрактную женщину, а про ту, которая обитает в Хамовниках или на Соколе, что резко сузит круг подозреваемых. Всё остальное – дело техники и времени. Я по телефону рассказал ему про свои выкладки и отправился на Таганку.

***

Чтобы пробиться к всемогущему Юрию Любимову, мне пришлось помахать удостоверением. Но после этой демонстрации секретарша в приемной стала выглядеть очень испуганной, а её голос, которым она по внутренней связи докладывала о моём приходе, слегка подрагивал. Но сам Любимов явно меня не боялся.

– Виктор? Хорошо, пусть будет Виктор, – сказал он после того, как я продемонстрировал свой документ и представился. – Меня зовите Юрием Петровичем, я не в том возрасте, чтобы фамильярничать, уж извините. Какими судьбами вас занесло к нам?

Я его хорошо понимал. Популярность этого театра играла на его репутацию. Наверняка к нему обращались многие сильные мира сего, так что визит какого-то капитана КГБ – я ещё не успел поменять удостоверение – вряд ли мог его впечатлить. Конечно, если бы я ворвался в его кабинет во главе вооруженной группы захвата, положил бы 53-летнего худрука лицом в пол и затянулся бы на его руках наручники, всё было бы иначе. Но я вошел мирно, говорил вежливо и даже был готов называть его по имени-отчеству. Я был уверен, что он принял меня за очередного просителя – и, в принципе, был недалек от истины.

– Печальными судьбами, – откликнулся я. – Юрий Петрович, так сложилось, что именно я был косвенной причиной скандала, который случился в вашем театре пару месяцев назад. Думаю, вы помните – когда актер Высоцкий гонялся за актрисой Иваненко.

– Так это вы?! – глядя на его идеально сыгранное удивление, я невольно вспомнил, что у Любимова за плечами почти два десятка лет работы в труппе театра имени Вахтангова, а это хорошая школа, что бы ни говорили завистники.

– Да, – я скромно потупился. – Но так сложились обстоятельства, у меня и в мыслях не было...

– Постойте-постойте! Виктор? Да, Виктор, а где сейчас Татьяна? Она тогда попросила меня организовать ей билет на поезд в.... да, в Сумы – и с тех пор ни разу даже не позвонила. А ей нужно оформить документы, ей же скоро, если меня не подводит память, нужно выходить в декретный отпуск!

– Как раз в Сумах она и была, – объяснил я. – Я там был по службе, в командировке, а она приехала ко мне, чтобы рассказать, что я буду отцом. Я, конечно, предложил ей выйти за меня замуж...

– Вот как! – воскликнул он. – И что?

– Она согласилась, – ответил я, не уточняя, что между предложением и ответом прошло ровно два месяца. – Скоро свадьба... но, думаю, мы скромно, без застолий. Приглашаем, кстати, но поймем, если вам прийти не удастся... новый сезон, новые спектакли... Что хотите ставить?

– «Под кожей статуи Свободы», – непроизвольно ответил Любимов. – Это по стихам Евтушенко... вы, надеюсь...

– Конечно, знаю, – я улыбнулся и блеснул эрудицией: – У вас же были «Антимиры» по Вознесенскому? Я был на этом спектакле, мне очень понравилось. Надеюсь, вы всех больших поэтов нашего времени перенесете на сцену – Рождественского, Ахмадулину...

Он ненадолго задумался, выпав из реальности, а я воспользовался случаем и полюбовался на двустишие про богинь и баб с Таганки, которое располагалось прямо над его головой. С богинями у меня в жизни не складывалось, но одну «бабу с Таганки» я знал, смею надеяться, относительно хорошо. Я даже собирался на ней жениться.

– Хорошая идея... – задумчиво пробормотал Любимов. – Цикл поэтических спектаклей... Пожалуй, это может сработать... музыка, стихи, инсценировки... Да, надо посоветоваться с Людмилой... [2]

Во время этого бормотания он не обращал на меня никакого внимания, а затем и вовсе схватил ручку и начал делать наброски на первом попавшемся листке бумаги – записывал мысли на будущее, насколько я понял. С творческими людьми такое бывает.

Иссяк он минут через пять, исписав за это время три листка, а потом поднял на меня мутноватый взгляд.

– Так... Виктор? Да, Виктор. Виктор, а вы зачем пришли? – спросил он.

– По очень простому делу, Юрий Петрович, – я снова улыбнулся и выложил на стол один из конвертов с письмом анонима. – Прочитайте.

Он недоверчиво посмотрел на меня, на письмо, осторожно взял этот листок, вчитался... А потом внезапно отшвырнул письмо в сторону. Я даже вздрогнул от неожиданности.

– Пасквилянты! Недостойные люди! Как же они надоели!! – закричал он. – Мы такие письма мешками выкидываем, всюду пишут – и в горком, и в ЦК, и в министерство... и к вам тоже пишут, но они тоже к нам попадают.

Он резко сдулся и посмурнел.

– Что, и комиссии не присылают? – уточнил я. – Организации вроде нашей должны реагировать на сигналы граждан.

– Вот на это отреагируй! – почти приказал Любимов, подхватил моё письмо и кинул его в мою сторону – я еле успел подхватить. – Как будешь реагировать? Накажешь себя за то, что заделал ребенка одной из актрис нашего театра? Заставишь Танечку сделать аборт? Что выберешь?

– Для начала найду автора и выясню, откуда она узнала, где я работаю, – жестко ответил я.

– Почему она, а не он? – Любимов недоуменно посмотрел на меня.

– Странно было, если бы вопросами личной жизни Высоцкого был бы озабочен какой-нибудь мужик, – пояснил я. – Да и почерк больше похож на женский.

Почерк в письмах был почти каллиграфический – буковка к буковке, аккуратные завитки, ни одной помарки. Таким отличались те, кто учился много раньше «моего» Орехова – у них чистописание преподавалось на очень высоком уровне. Сам Орехов этой пытки счастливо избежал, ну а я, оказавшись в его теле, привнес ещё и свой почерк из будущего, который, может, и не был совсем убогим, но выглядел значительно хуже, чем упражнения природного троечника из не самой продвинутой сумской школы.

– Это ни о чем не говорит, – небрежно бросил Любимов. – И мужчины бывают разные, и почерк можно подделать.

– Можно, – согласился я, опустив замечание про «разных» мужчин. – Но искать я буду не по почерку, есть и другие методы, более точные. Но они требуют некоторых вещей, вот поэтому я к вам и пришел, Юрий Петрович.

– И что это? – он немного удивился. – Я не слишком сведущ в сыскном деле.

– Зато у вас есть контрамарки, – откровенно сказал я. – А контрамарки на Таганку обладают очень неплохим свойством – они размягчают сердца и открывают двери. Так что если вы сможете выделить пару штук...

– Ах, это, – облегченно сказал Любимов, который, кажется, был уверен, что я заставлю его надеть темные очки и отправиться по следу преступника. – Контрамарки есть, конечно. Вам точно хватит пары? И у нас сейчас нет спектаклей, мы начинаем работать в конце августа.

– Знаю, – кивнул я. – Открытие сезона, переполненный зал... двух контрамарок на этот праздник жизни вполне достаточно. Известно, что будете представлять?

– «Доброго человека», конечно, – слегка покровительственно откликнулся он. – У нас это традиция, с этого спектакля театр начинался.

Он покопался на столе, потом залез в ящики стола, погремел там чем-то – и добыл несколько картонных карточек со знакомой эмблемой. Что-то написал на них и подал мне через стол. Я взял и прочитал – 26 августа, 7 ряд, места 13, 14, 15 и 16. Четыре штуки. Щедрость этого человека не знала границ.

– Все первые ряды на эту дату уже распределены, – как-то виновато сказал Любимов. – Сам понимаешь...

Ну да, горком, ЦК, министерство – ну и наше ведомство. Да и МВД наверняка в стороне не стоит.

– Этого вполне достаточно, спасибо вам огромное, – искренне сказал я.

Я был уверен, что контакт Лёшки вполне может посидеть и на балконе – и остаться абсолютно счастливым. Но предлагать такое Любимову я не стал. Он и так сделал максимум возможного.

– Надеюсь, что этого достаточно... – сказал он. – Ради Танечки – ты только скажи, что нужно, в кровь расшибусь. А у вас... у вас всё серьезно?

Я не знал, что Татьяна рассказала Любимову, когда разговаривала с ним перед отъездом, но вряд ли ей тогда потребовалось много слов. На тот момент мы с ней встречались трижды, и она даже не знала, как я встречу её в далеких и страшных Сумах.

– Я же сделал ей предложение, Юрий Петрович, и она сказала «да», – сказал я. – Два месяца – слишком мало, чтобы делать какие-то выводы. Но наша дочь родится в полной семье. А там... как Бог даст.

– Уже знаете пол ребенка? – недоверчиво спросил Любимов.

– Я бы хотел девочку, – улыбнулся я. – Но и мальчику буду рад.

***

– ...а потом он запал на Юльку, дочку самого председателя райкома...

– Ты говорил – райисполкома, – перебил я словесный поток «Мишки».

Этот агент мне достался по наследству от Орехова, и был для него очень ценным источником различных сплетен в музыкальной среде, которые очень выгодно смотрятся в отчетах, но никакой реальной ценности не представляют. Он был певцом, иногда выступал в «сборниках», подобных тому, на котором я оказался в Сумах вместе с Семичастным, но чаще пел по ресторанам высочайше одобренный репертуар. Последний раз я с ним встречался ещё до отъезда, Максу не передавал, поставив этот контакт на консервацию. Впрочем, агентам таких слов знать не полагалось.

– А, точно, вечно их путаю, – повинился «Мишка».

– Райком – это партийный орган, а исполком – это Советы депутатов, – наставительно пояснил я. – То есть этот Багров охмурил дочку высокого советского работника?

Мне это было глубоко фиолетово, но текущей работы с меня никто не снимал, хотя Денисов милостиво разрешил мне не писать объяснительную по поводу провала с выполнением плана мероприятий на первое полугодие и не сочинять новый – на второе. Но посоветовал подтянуть «хвосты», чем я и занимался на лавочке в саду «Эрмитаж».

– Типа того, только что-то у них не сложилось, разбежались быстро, кажется, даже до постели не дошло.

– Повезло твоему Багрову, – ухмыльнулся я. – А что ещё происходит в музыкальной среде?

– Да много чего, – небрежно отмахнулся «Мишка». – Говорят, Макар опять без группы остался, но это вряд ли надолго... он умеет убеждать.

За Макаревича я особо не волновался, хотя меня так и подмывало встретить этого музыканта темной ночью в глухом переулке и сломать ему пару костей – так, чтобы он никогда не смог бы играть на гитаре. А потом с чистой совестью слить будущие песни «Машины времени» тому же Саве – не все, разумеется, но хотя бы «Поворот». Впрочем, я не был кровожадным гэбешником и силовые методы категорически не одобрял. К тому же перерождение этого «русского рокера» случится лет через сорок, не раньше. До этого он будет вполне лояльным гражданином – пусть не СССР, но независимой России. С Советским Союзом у него отношения начали складываться только в перестройку.

– О, слушай, – внезапно сказал «Мишка».

– Что там? – лениво уточнил я, мысленно приготовившись к истории ещё одного адюльтера, которого в биографии любого музыканта или артиста – как грязи.

– Тут про вашего говорили...

Я насторожился.

– Про нашего?

– Ну да, из Комитета, – подтвердил «Мишка». – Мол, увёл любовницу у Высоцкого, а его самого избил до полусмерти, когда тот пришел разбираться.

Я обреченно вздохнул.

***

В артистической среде тайны надолго не задерживались – в виде слухов они проникали в широкие народные массы, где получали мощную подпитку от любителей сплетен, у которых сейчас не было отдушин в виде желтой и желтоватой прессы или передачи господина Малахова. Поэтому я и не надеялся надолго скрыть наши с Татьяной отношения, но готов был делать всё, чтобы отложить момент, когда истинное положение дел узнают буквально все. Правда, что-то уже просочилось наружу – те анонимки, которые мне отдал полковник Денисов, свидетельствовали об этом лучше всего, – ну а слова «Мишки» были лишним тому подтверждением. И этот «Мишка» мог знать, что уже сейчас известно моим «доброжелателям».

– Откуда дровишки? – небрежно спросил я.

– Да все говорят, – безразлично отмахнулся он. – Даже перечислять не буду. Но новость уже ушла, в мае дело было, потом Высоцкий в ресторан в «Интуристе» приходил со знакомыми, а у него ни царапинки на лице – ну и утихло всё само собой. Наверняка же наврали...

– Не наврали, – чуть покачал я головой. – Вернее, наврали, но не всё. Любовница от него действительно ушла. А вот бить его никто не бил.

«Мишка» ненадолго задумался и даже почесал за ухом.

– О как, – сказал он. – Так что, ваши за ним действительно следят? А то тоже ходили слухи... правда, думаю, он сам их и распространял.

– Ты же понимаешь, что я не отвечу, – ухмыльнулся я. – Но скажу, что следить и не обязательно. Слухи действительно ходят, а он... считай, на особом счету, потому что жена – французская коммунистка. Была бы у тебя жена иностранка, ты бы тоже был на особом счету. Или если бы у меня была жена иностранка, я бы тоже был на особом счету. Не маленький, сам должен понимать.

– Понимаю, – он глубокомысленно кивнул, и я мысленно улыбнулся. – Значит, его никто не бил?

– Нам об этом ничего не известно, – я покачал головой. – К тому же он вроде спокойно играл в спектаклях... хотя это же артисты, грим опять же. В общем – неизвестно. Но, скорее всего, не бил. Ну а любовница – это плохо. И скандалы с любовницами при живой жене – ещё хуже. Но хорошо, что новость ушла. Он сейчас вроде на съемках?

– В Ленинграде, я слышал, – подтвердил «Мишка». – Но к середине месяца должен быть в Москве.

«Слишком рано».

– Ну и хорошо, вернется, а там посмотрим, – сказал я. – Ты посмотри, не будет ли кто искусственно эту тему поднимать. Если что – сразу сообщи, нам такие инициативные нужны... Но сам не начинай даже!

– Да ты меня знаешь! – «Мишка» стукнул себя в грудь. – Я в таких делах не участвую... а сплетни – надоели хуже редьки, но у нас это вместо привет-пока. Без этого словно музыкой заниматься нельзя.

Это было и в самом деле так. Сплетни любили все артисты и музыканты, и поэтому присмотр за их средой приносил столь любимые начальством длинные и обстоятельные отчеты, из которых, впрочем, не следовало буквально ничего. Ну то есть можно было по результатам вот такой беседы с «Мишкой» или другим агентом провести с кем-то профилактическую беседу и записать себе плюсик в годовой отчет, но и тот, кто эту беседу проводил, и тот, с кем её проводили, понимали всю бессмысленность этой профилактики. Начальство тоже это понимало, но в «Пятке» вообще было сложно со зримыми показателями успеха – шпионов мы не ловили, своих агентов в страны капитализма не внедряли, а диссиденты были ресурсом конечным и не склонным к сотрудничеству. Вот и приходилось привлекать всяких артистов, чтобы наши старания выглядели хоть как-то внушительно – пусть и лишь в численном выражении.

Например, по результатам этого разговора с «Мишкой» я с полным правом мог потом сходить к товарищу Багрову, гитаристу одной из многих полусамодеятельных групп, и попросить его не пудрить мозги девочке-школьнице, которой ещё не исполнилось восемнадцать, поскольку это можно расценить как подрыв авторитета советской власти, пусть и районного масштаба. Ну а потом занести эту беседу в отчет и забыть про шуры-муры, которые развел гитарист Багров – сам сын немаленького чина из Госплана – с дочкой председателя райсполкома, которая выглядела лет на тридцать и вела себя соответствующе. Забыть, потому что надолго любовь в их возрасте – Багров всего на пару лет старше той дочки – и в этой среде не сохраняется, а исчезает без следа. Возможно, мне даже ходить никуда не придется, потому что эта любовь уже исчезла – «Мишка» уточнил, что это было в апреле, а с тех пор он с этим Багровым не пересекался.

«Мишка» давно ушел, а я всё сидел на лавочке, крутил в руках незажженную сигарету и пытался понять, в какую историю я попал на этот раз.

В Сумах мы с Татьяной были никому не интересны, но в Москве – совсем иное дело. Тот же Высоцкий наверняка знал, какие слухи о нем распускают, и после возвращения со съемок будет искать встречи со своей бывшей любовницей. Для этого даже не надо быть Шерлоком Холмсом – можно было просто зайти со стороны родителей Татьяны, к которым мы скоро обязательно поедем. Ну а потом меня ждет непростой разговор с этим артистом, который уже ощущает себя человеком, вокруг которого вращается этот мир. К тому же я был уверен, что Высоцкого кто-то прикрывает из заоблачных высот советской иерархии – хотя артистам в СССР вообще прощалось многое, в том числе и аморальный образ жизни, и алкогольное невоздержание. Но именно он и в самом деле был «на особом счету» – в том числе за счет популярности своих песен и женитьбы на Марине Влади. И смогу ли я выиграть у него – вернее, у его «крыши» – в прямом противостоянии, я не знал. Майор даже в КГБ – не слишком большая величина, а я был ещё и скороспелым майором, который постепенно становился головной болью даже для полковника Денисова, который пока был настроен ко мне лояльно лишь по старой памяти.

Но это в любой момент могло измениться, и мне это очень не нравилось.

[1] Может, этот анекдот появился и раньше, но я сомневаюсь. Роман «Отягощенные злом, или сорок лет спустя» Стругацкие написали уже в 1980-е, и там был такой эпизод:

«Рассказывают, что когда товарищу Сталину демонстрировали только что отснятый фильм «Незабываемый 1919-й», атмосфера в просмотровом зале с каждой минутой становилась все более напряженной. На экране товарищ Сталин неторопливо переходил из одной исторической ситуации в другую, одаряя революцию единственно верными решениями, и тут же суетился Владимир Ильич, то и дело озабоченно произносящий: «По этому поводу вам надо посоветоваться с товарищем Сталиным», – все было путем, но лицо Вождя, сидевшего по обыкновению в заднем ряду с погашенной трубкой, порождало у присутствующих все более тревожные предчувствия. И когда фильм окончился, товарищ Сталин с трудом поднялся и, ни на кого не глядя, произнес с напором: «Нэ так всо это было. Савсэм нэ так».

Фильм, впрочем, прошел по экранам страны с обычным успехом и получил все полагающиеся премии».

[2] Актриса Людмила Целиковская, женщина странной судьбы, гражданская жена Любимова с начала 1960-х и до 1976 года. Считается, что именно она предложила ему поставить спектакль «Добрый человек из Сезуана» со студентами Щукинского училища, а потом пробила выделение под эту труппу (и под самого Любимова) находившегося в раздрае Московского театра драмы и комедии. Также считается, что именно Целиковская была генератором идей на протяжении первых 10 лет существования Таганки, и что она прикрывала своего супруга от слишком пристальных взглядов компетентных органов. В середине 70-х Любимов нашел жену помоложе – венгерскую журналистку Каталин Кунц, с которой окончательно встал на рельсы антисоветчины, что и привело его к лишению гражданства СССР в 1984 году.