Стратегия 10 Дипломатия фронтира

Глава 3 Стамбул в сезам не верит

Очередной рабочий день в консульстве начался со слов Селезнёвой:

— Завтра у меня официальная аудиенция у губернатора. В принципе, для встречи всё готово, работать по двум анклавам я начала ещё до отправки миссии. Буду стараться заинтересовать его настолько, чтобы сотрудничество с Союзом вышло у турков в приоритеты. Рано или поздно так и будет. Но… Хорошо бы сразу зайти с козырей. Реальных, обоснованных местными реалиями. А их пока нет. Тут по волшебству не получится, Стамбул в «сезам» не верит, эти ворота не только к местному рынку, но к американцам и далее просто так настежь не распахнутся. Турки это турки. Сложно найти столь же хитроумный, прагматичный и экономически беспринципный народ, нежели они. Малое и среднее предпринимательство издавна возведено у них в абсолютный культ, за многие поколения у турок выработался сугубо деловой взгляд на всё.

— М-да, задачка… А какие товары высокого спроса мы вообще сейчас экспортируем? — спросил я.

— Товары с высокой степенью механизации производства и энергоёмкостью, — без запинки ответила Екатерина. — Касательно всех анклавов это, конечно, подсолнечное масло, свекловичный сахар, пшеница и пшеничная мука — такую продукцию берут все. В последнее время в перечень добавились пенька и лесоматериалы, то есть…

— Знаю-знаю, ещё бы! — хмыкнул я.

— А разве нельзя выращивать пшеницу в Базеле или Маниле? — спросил Дино.

— О, ща объясню! — вскинулся я. — Катя, ты не против? Просто я какое-то время работал в этой сфере на юге края, в командировке, занимался механизацией.

— Да я и сама охотно послушаю! — легко согласилась Екатерина,

— Идеальный климат для возделывания пшеницы — континентальный, с умеренно тёплой погодой. Умеренно — ключевое слово. Пшеница плохо переносит высокую температуру, из-за чего богатый урожай на территории регионов со знойным климатом, как в Маниле или Канберре, получить не удастся. А при температуре около сорока градусов по Цельсию у многих видов пшеницы начинается процесс отмирания устьиц, растение погибает… То есть, жара пшенице только навредит.

— А ещё изменение климата может навредить! — вспомнил Дино. — Глобальное потепление!

— Тьфу на тебя!

— Типун тебе на язык! — заорали мы.

— Дино, прошу тебя, не говори больше таких слов, весь этот экологически-политический дурдом остался на Земле, — попросила Катя самым проникновенным голосом. — Макс, мы тебя слушаем.

— Второй момент — грунты. Возле Шанхая запросто можно найти подходящие поля, там места много, в отличие от Базеля. Но дело пойдёт, только если под рукой имеются удобрения. А вот у нас напротив Замка — целая Вселенная чернозёма! Затем механизация. Нужны комбайны, системы транспортировки, подготовки и хранения зерна. Масло нужно отжать и очистить, при этом, не задирая себестоимость в космос, а свеклу превратить в относительно недорогой сахар. Это делает продукцию доступной, а не дорогой крафтовой, с огромной долей ручного труда. В общем, без развитой промышленности произвести всё это богатство с идеальным балансом цена/результат и в необходимых объёмах просто не получится… Касательно местности, то пшенице больше подходит местность степная, целинная, учитывая, что под посевы выделяются большие площади. То есть, горная долина не спасёт.

— Да, это продукция гарантированного сбыта, но она же самая рядовая… банальная, что ли. Не эксклюзив, — уточнила Екатерина, сразу упомянув о таком важном моменте:

— А развитому технологическому сотрудничеству, торговле выпускаемым ширпотребом в немалой степени мешают не только огромные расстояния между странами при катастрофически слабом транспортном обеспечении, но и существование донор-каналов. Каждый анклав и сам может набрать лопат или дождаться, когда Смотрящие подкинут им несколько отличных радиостанций. Вот крупногабарит… А мелочь собственного производства с учётом логистических затрат продать не так просто.

— Хотя наиболее прозорливые правительства уже сейчас помаленьку покупают у нас ламповые радиостанции прошлых поколений, — справедливости ради заметил я.

— Я слышал о таких лампах в премиальной аудиоаппаратуре! — вспомнил Бернадино. — Ты хочешь сказать, что в России научились делать радиолампы?

— Уже больше трёх лет, если ничего не путаю, — пожал я плечами.

— Ух, ты, а я не знала! — удивилась Катя. — Ладно, насчёт сезама это всё лишь мои хотелки. Неплохо, конечно, было бы сразу зайти в кабинет губернатора Кадир Экинджи с предложением, от которого он не сможет отказаться… Это сильно помогло бы в будущей работе, но…

— М-да, задачка, — повторился я. — Знаешь, твой подход абсолютно верен, над этим надо крепко подумать, хорошенько загрузиться.

Ну, я и загрузился.

Чёртов «сезам»…

Знаете, что вам нужно сделать, чтобы возлюбить яркие, бурные, а порой и весьма рискованные, опасные путешествия с приключениями?

Всего-навсего окунуться на несколько деньков в унылую канцелярскую работу… И нырнуть не архивариусом, не прилежным библиотекарем, не злым тихим словом, поминающим не очень аккуратного читателя, а ответственным перед самим Государем или хотя бы начотдела аналитиком, стреноженным служебной и профессиональной ответственностью, дедлайнами, спир-пойнтами и списком крайне ожидаемых руководством результатов.

Всего лишь через три дня Великого сиденья на папках вы с ненавистью швырнёте постылую чернильницу через голову, веером раскинете по полу карточки учёта, схватите обеими руками верный винчестер, зубами нож-боуи, вонзите шпоры в лошадку и с лихим криком «иху-иху!» помчитесь отнимать золотой песок у команчей. Зуб даю.

Сразу выполнить задуманное у нас с Катей не получилось. Готовая к отправке неизвестно кем и когда многотомная аналитическая графомания Кострицыных никуда не годилась. Как этот чемодан переправлять, кто его возьмёт? А шифровать? Да и само количество информации…

Из опыта я точно знаю, что любые докладные материалы должны быть оптимально подобраны для делового восприятия. Слишком много — толком не прочитают. Слишком сжато — улетучатся важные детали, слишком просто — не отложится в памяти. Кроме того, совесть иметь нужно, кто это в Замке будет весь этот массив перерабатывать, и что будет, если каждое диппредставительство начнёт присылать в центр такие чемоданы.

«Дипломатический педсовет» Селезнёва решила к этому труду не привлекать. И правильно, глаз у обоих замылен, а здесь нужен свежий взгляд. Тем более что после такого стресса Дмитрий Николаевич приболел, а Ольга не отходит от него, Дино только что привёз из аптеки нужные лекарства. Кроме того, все эти материалы пока что оторваны от уже разведанных реалий. Одни только опусы о Дикой дороге, отражающие смутные представления горожан о происходящем на западе, чего стоят… Это же просто сборник мифов и легенд! А там вполне реальный пещерник-шатун вдоль трассы болтается.

Материалы об анклаве в целом и о Стамбуле в частности нельзя давать без увязки с реалиями Канберры, чего супруги знать не могли, всё это нужно добавить, увязать. А вот американскую тему трогать нельзя, оставим, как подали её Кострицыны.

— Ты понимаешь, что сейчас мы занимаемся самой, что ни на есть, разведывательной деятельностью? — спросил Екатерина Матвеевна.

— Что ж тут не понимать, — буркнул я, массируя пальцами уставшие глаза, — занимаемся, раз больше некому… Ау! Профессиональные шпионы, где вы⁈

— Не зови, они ещё долго не придут, — улыбнулась Екатерина Матвеевна.

— Ты правильно понимаешь, дипломатия дело тонкое: а каждый дипломат всегда разведчик. Собственно, первые послы и были первыми разведчиками.

— Главное, выражать негодование, говорить о провокации и громче возмущаться перед прессой, когда зажопят и высылать начнут, так? Лишь бы не повесили.

— Не повесят, у партнёров свои мирные дипломаты пасутся среди родных русских осин.

— Аминь.

На самом деле, материал Кострицыны собрали огромный, к делу педагоги подошли ответственно, дотошно и основательно, словно готовились к выпускным экзаменам, спасибо им за это. По сути, они фиксировали всё, что происходило в анклаве. Позже из собранного материала можно будет вытянуть немало ценного…

Какое-то время заняла первичная сортировка. Чего тут только не было! Консул кропотливо изучал каждый выпуск здешней газеты и делал вырезки — их очень много. В папках и стопках лежали даже объявления с заборов и стен, предвыборные программы и листовки кандидатов и партий, официальные бюллетени, выписки из невесть где добытых экземпляров малоформатной североамериканской газетёнки «The Last American Frontier», то есть «Последняя американская граница», и даже два мятых и пожелтевших листа то ли газеты, то ли плаката на фарси, как сказала Селезнёва.

Даже использованные билеты на какой-то праздничный концерт нашли в одной из стопок!

Складывалось впечатление, что супруги собирались использовать отправку накопленной документации не как эссенцию собранной информации, а как своеобразное удалённое архивирование. Груз с плеч, и можно спать лечь!

Но молодцы, работа проведена колоссальная.

Мы с Екатериной быстро поняли, что нужно делать два меморандума. Первый для руководства, и содержать он должен только установленные факты, сформировавшиеся тренды, обоснованные подозрения и догадки высокой степенью истинности.

Вот это можно, хорошо потрудившись, вручную загнать в смартфон, зашифровав программой, или превратив переводом в древнюю нганасанскую сказку, где странные древние слова даже выговорить трудно, тщательно перепроверить и только после этого перенести текст на флешку или обратно на итоговую бумагу. Фактическую бумагу.

Бумага, кстати, в общей гражданской почте, а не в фельдъегерской, предпочтительней, её прощупают и не вскроют.

Для нашей же работы потребуется совершенно другой, особый, даже обратный, что ли, подход, оставляющий все сомнительные, неясные и неявные информационные ниточки снаружи, а непонятные детали на виду. Со временем все эти подозрения, слухи и сплетни, недосказанности или случайно подслушанные оговорки в частных беседах начнут сплетаться с другими ниточками. Найденные ранее детали состыкуются с новыми, подтвердятся или приведут к интересным и неожиданным выводам — родится новый продукт со своими открытиями и обоснованными озарениями.

В этот безветренный день дождь обрёл полную свободу действий — прямыми струями с силой падал в пыль и на крышу консульства, и каждая его капля, казалось, была свинцовой, литой, неимоверно тяжелой. Какая-то минута, и ливень ещё громче забарабанил по покрытой непривычным иностранным шифером кровле двора и листьям, по широкому козырьку над воротами и ступеням крыльца, по вытоптанной и выгоревшей площадке двора без единой травинки.

Входная дверь была открыта звукам дождя и посвежевшему прохладному воздуху с запахом озона. Тот самый уют надёжного убежища. В комнату заглянул Дино. Он снял и резко встряхнул куртку, сбрасывая капли в маленьком предбаннике, повесил её на стойку-вешалку.

— Ну и молчун же этот Арби! Говорить с ним, как с осьминогом, он только щупальцами пошевеливает и постоянно смотрит куда-то в сторону… И на улицу не выйдешь, там ручьи вниз бегут.

— Помогай, раз пришёл, — распорядилась Екатерина Матвеевна, устало показывая рукой на свободное место возле стола. — Забирай вот эту стопку и сортируй документы по видам.

— Бли-ин… Лучше бы я с Арби разговаривал…

— Это ты его очередным «блинам» научила? — догадаться было не трудно.

— Ну, прекращай… — чуть поморщилась Селезнёва. — Бернадино должен владеть живым, разговорным языком, ловить оттенки и понимать нюансы.

— Блин это не нюанс, — умело возразил я, — нюанс, когда блин горелый.

— Да вы оба иногда такие словечки используете, что хоть полицию нравов зови… — проворчал Дино.

— И ты их понимаешь? — насторожился я.

— А что там понимать, все люди ругаются одинаково.

— Ну, сын, это был не я, это… другой человек.

— Ты на кого это намекаешь? — возмутилась Екатерина свет Матвеевна.

— Ни на кого! — помотал я головой с честными глазами. — Просто есть такая поговорка: «Ругается, как дипломат, пьёт, как учитель и курит, как медик».

— Сам придумал? Ой… А это что такое? — Екатерина отставила очередную бумажку подальше, затем взяла очки для чтения, которые надевает редко и, как мне кажется, больше для красоты.

— Ничего не понимаю!

— Да что там? — вслед за мной ближе к начальнице придвинулся и Дино.

— Откуда вообще это здесь⁈ — продолжала интриговать Селезнёва. — Это какая-то экспедиция? Археологи? Откуда этот список?

— Да прочитай уже! — потребовал я.

Екатерина Матвеевна поправила очки и медленно прочитала написанное:

«Град сей Стомбул поелику зело велик есмь, або построен купно посолонь в оболонь, деньгой и разумом осложнён богато. Но холопьев што детинец чорнага дуба пред фронтиркой от подлой каманчи с Дикай Прерьи угольями на бересте рисовали без крова дщаного да с грудами мешков землицей набитых — на кол с затёсами иль в четвертя топором! Воры и тати окояныя злато казённое отмыли, затем распилили! Повинны смерти!»

— Да уж, это документ серьё-озный… — протянул я. — Вот и думай тут, когда Смотрящие сюда людей закинули…

— В смысле?

— Катя, документ, хоть и всего лишь список с оригинала, суть вещь древняя, не наших дней писанина.

— Где же тогда оригинал? — воскликнула Селезнёва.

— Кто знает, кто знает… Музеи здесь вряд ли есть. Разве что у американцев? В манускрипте имеется упоминание о команчах!

Тут Дино не выдержал и расхохотался.

— Это же Макс подложил бумагу! Написал и подложил, мы ждали, когда ты до неё доберёшься!

— Что⁈ Ах вы, сво-олочи такие… Паразиты заразные! А я-то, дура!

— Археологи! Учёные! Пропавшая экспедиция, таинственные раскопки в Дикай Прерьи! — напомнил я.

Мы с сыном ржали уже вдвоём, весёлая архивариусная шутка явно удалась.

— Ну, весело же, Екатерина Матвеевна!

— Весельчак нашелся, — фыркнула она.

— Это врождённое! И круг общения. В раннем детстве я не был пришиблен возложенными надеждами, а в юности меня всегда окружали весёлые, счастливые люди, которых мама упорно называла алкоголиками… Кстати, хозяину этого кабинета, судя по всему, тоже не было чуждо чувство юмора, — добавил я, кивнув на висящий сбоку от стола плакат компании Northrop Grumman с надвигающимся на зрителя стальным монстром, под которым был начертан слоган строителей американских авианосцев «90,000 TONS OF DIPLOMACY» — «90000 тонн дипломатии».

Через четыре часа кропотливой напряжённой работы я почувствовал, что уже дурею.

— Сколько можно так сидеть, уже в глазах двоится! Давайте сделаем капитальный перерыв и прокатимся к Корабельной бухте, мы там ещё не были, посмотрим, — предложил я.

— И пообедаем! — кивком головы подтвердил Дино.

Селезнёва подняла вверх большой палец, и вопрос был решён.

Побережье, на котором стоит Стамбул, богато живописными глубокими бухтами, которые следуют подряд одна за другой, прямых участков берега почти нет. Поэтому разрастающийся город со временем занял три бухты, вытягиваясь в обе стороны от исторического центра, заботливо отстроенного Смотрящими в камне на берегу самой большой, Якорной бухты, для которой больше подойдёт звание залива.

Берег красив. Первая линия застройки одновременно и самая престижная. Заполучить один из двенадцати солидных каменных особняков, по одному на целый клан, мечтает каждый нувориш, но дело это безнадёжное, отцы-основатели крепко держатся за историческое место.

Швейцары давно бы выложили здесь стильную набережную из булыжника, как они это постепенно делают на берегах Женевского озера.

А наши построили бы пару санаториев: взрослый, с занудными тётеньками в белых халатах, ужасно полезным четырёхразовым диетическим питанием и степенными вечерними танцами отдыхающих под аккордеон и контрабандную водочку в кустах, и детский. Чтобы с утренними построениями возле флагштока, вечно фальшивящим горнистом, пионерскими походами с палатками в лес на холмах, ночными страшилками в тёмной спальне и коленками с замазанными зелёнкой ссадинах.

Ничего этого турки делать не собираются.

Зона главного променада есть, даже со скамейками фронтом на залив, но бродить по нему не очень комфортно.

Зато в Якорной сконцентрирована большая часть кофеен и кафешек, всех этих кебабных, шаурмячных и прочих донерных. В почёте дары моря — не рыбой единой сыт трудовой турок, почти половина шаланд занимается добычей морепродуктов. Ловят много. Головная боль добытчиков, как сказал мне один из владельцев парусных лодок, это невозможность консервирования продукции.

В меню краб и осьминог, которого турки умеют готовить на гриле так, что он становится хрустящим, но мягким. Удивительное дело! На Земле мне удавалось на кухне сотворить из осьминога лишь куски велосипедных камер.

Якорная бухта выгнулась длинной сабельной дугой с лезвием прибоя, поджатой, как пружина, двумя огромными холмами, на одном из которых стоит самый настоящий маяк в полоску, а на другом — каменный форт XIV века, ощетинившийся старинными медными пушками. Строение, исторически известное как Güzelce Hisar, что в переводе с турецкого означает «Прекрасный замок», — главная твердыня новой Турции, попаданческий аналог одного из самых старых архитектурных сооружений земного Стамбула, расположенного на азиатской стороне возле пролива Босфор.

Когда-то именно от этого форта тянулась легендарная цепь, перегораживающая Босфор так, чтобы никто из Средиземного моря в Чёрное беспошлинно не шастал, а вражеский элемент не подкрадывался вплотную для обстрела города.

В небольшой здешней крепости, по сравнению с которой Берлинский замок выглядит как Московский Кремль, традиционно стоит донор-терминал, и этим всё сказано. Внутрь не пускают, но местные принимают это легко, говоря, что вполне достаточно посмотреть на форт с воды.

В Якорной бухте находятся стоянки всего частного маломерного флота анклава, из которого лишь малая часть оснащена подвесными моторами. Всё остальное — лёгкие парусные лодки рыбаков и шаланды контрабандистов местной постройки, практически без всякого стеснения снующие между американским берегом и турецким. Сферы деятельности жёстко разграничены, и рыбак никогда не ударится в контрабанду и наоборот — пустят на корм рыбам.

Это уже пятая наша автопрогулка по городу, но ещё даже не первая основательная, так, обычные обеденные маршруты-гастротуры, сопутствующие знакомству с ещё одной таверной. Времени пока нет.

— Как тебе новый Стамбул, сын?

— Ещё не понял. Пока что Базель выглядит лучше, богаче и чище, — выдал он промежуточный вердикт.

— А на Земле тебе доводилось бывать в Турции? — поинтересовался я.

— Зачем? — искренне удивился Бернадино. — Горы у нас красивее. Море одинаковое, рыба тоже, климат отличается мало… Но я думаю, что земная Турция мне бы не понравилась.

— Почему же это? — спросил я с интересом.

— Хм-м… Наша соседка по дому на Банхофштрассе в Базеле рассказывала, что в прошлой жизни летом она частенько ездила на заработки в Турцию… Жила там долго, два месяца. Работала где-то уборщицей. Ей там всё нравилось, и работа тоже. Но если ей что-то нравится, то это значит, что нормальному человеку точно не понравится, — глубокомысленно поделился знанием о земной Турции Бернадино.

— Тонко, блин! — похвалила Катя.

— Золотые слова! — восхитился я, вспомнив личный опыт сомнительного знакомства с «некуророртной Турцией». — Зо-ло-ты-е! А где бы ты хотел побывать?

Дино задумался.

— Пожалуй, в Германии… Многие жители Бари хотели побывать в Германии, чтобы наконец-то увидеть, где же немцы так устают.

Весь турецкий агропром расположен в обширной Анатолийской долине. Прямоугольники теплиц отлично видны с холма. Никаких открытых грунтов, турки абсолютно всё выращивают в парниках, в принципе не желая зависеть от капризов погоды. Методика эффективная, высокопроизводительная, с учётом нехватки рабочих рук, но, как мне кажется, дело это довольно дорогое. Полиэтиленовый укрывной материал, тонкий и лёгкий сам по себе, в стандартных рулонах оказывается довольно тяжёлой штукой. Учитывая, какую суммарную площадь приходится брать под пар, начинаешь слышать с холма матерные ругательства оператора донор-канала.

Аграрии плёнку берегут, конечно, но всё-таки… или же я чего-то не знаю? Рисковые счастливчики ухватили-таки фарт за нос — например, они нашли драгоценную полиэтиленовую локалку в урочищах вдоль Дикой дороги.

Непросто им было…

Фантазия моя разыгралась.

«Вот тогда-то, сыны мои, разверзлись небеса, ударили молнии, и началась Великая Полиэтиленовая Битва возле ПЭТ-Ручья, которая и сделала наш народ великим! Как там дело было, помнят только самые старые люди в нашем ауле… Но первым по рядам красных курдов ударил отряд героев под управлением ваших прадедов…»

— Падре? Макс⁈

— Кого?

— Ты чуть не уснул за рулём! — возмущённо предъявила Екатерина.

— Тьфу ты.

— Падре, ты что, не увидел эту огромную отару?

— Бр-р… Да, пропустил.

— А как ты думаешь, мы сможем покупать у Стамбула их замечательную баранину?

— Дино, это невозможно, для перевозки потребуется консервация или заморозка, — ответил ему Селезнёва, потому что я пока мог только зевать. — А вот тонкорунная шерсть может представлять для наших интерес.

С бараниной в Русском союзе не очень. Альпийские пастбища есть только в предгорьях величественного хребта Этбай, но египтяне до изумления ленивы и категорически не желают расширять границы традиционного «песочно-равнинного» уклада. Овцеводы из них, как из Анны Карениной стрелочник.

Правды ради, турки тоже сугубо равнинные люди, горы они и у себя-то осваивают крайне неохотно. Однако близость огромных холмов с сочной травой сделала своё дело, и отличной баранины в анклаве навалом — трактирщики не суют её только что в кофе.

— Мы куда едем? — поинтересовалась Селезнёва, убедившись, что дрёма отступила, и я твёрдо держу баранку двумя руками.

— В Корабельную бухту, где у турок сосредоточена вся промышленная движуха. Всё как ты любишь: сварка, паровой молот, остроумные грузчики, тачки и ишаки с поклажей.

— Какая скука…

— Могу отвезти в Рыбную бухту, — предложил я. — С бодрящими ароматами.

Эта бухта совсем маленькая, но почти все рыбаки сдают улов в этой гавани — там находится цех переработки рыбы. Лишь небольшая часть улова идёт на столы, всё остальное высушивается и перемалывается в муку, используемую в качестве удобрения. Был такой способ и в наших северных поселениях, люди перепахивали плугом разбросанную сырую рыбу вместе с землей, и через год таёжная почва обретала просто замечательные свойства. Но духан над полем стоял…

— Фу… Бр-р… — Екатерина Матвеевна словно прочитала мои мысли. — Знаешь что, Макс? Отвези-ка ты меня на улицу Истикляль. Пройдусь по магазинчикам, познакомлюсь, соберу все свежие сплетни.

— Не вопрос! — обрадовался я, чудом удержавшись от «кобыле легче». — Дино, ну ты знаешь.

— Знаю, знаю. Кэт, а можно я местечко в кафе напротив выберу, чтобы тебя постоянно видеть? Не хочу на трусы смотреть. Да и сплетницы твои меня обсуждать начнут, а не тебе новости рассказывать…

— Младший дело говорит! — заметил я. — Если к делу отнестись со всем вниманием и своевременным перемещением, то можно.

— Ты долго там будешь машинным маслом наслаждаться?

— Думаю, часа полтора, два, — ответил я Кате, немного подумав.

— Тогда подъезжай на Истикляль, найдешь нас, скорее всего в Ada Cafe Bookstore. Нет, в MADO, чего-нибудь сладенького хочется.

— Да уж найду! — пообещал я.

Через десять минут я в гордом одиночестве держал курс на Корабельную бухту. Если бы не руль, руки потирал бы от радости.

Конечно, инженерное любопытство. Естественно, запрограммированная ревность — вы тут что за интересные штуки мастерите? И кадровый потенциал турецких технарей надо бы оценить…

Но главная цель другая. Мне надо понять, почему их сильно интересует море? Я уже вычитал в консульском архиве про сильный перекос приоритетов в сторону кораблестроения. Но почему так рьяно? Турки даже своё стрелковое оружие не производят, имея отличную оружейную школу. Вопреки ожиданиям, они не клепают массово мопеды и багги, прицепы и малогабаритную сельхозтехнику… А ведь при их умении, упорстве и коммерческой жилке могли взять хороший рынок.

Так нет же, лишь кустарное штучное производство деревенского умельца, трудоёмкое, не выгодное.

Все силы и устремления — на морскую тему. Парусные и моторные лодки они строят, как пирожки пекут. И успешно продают американцам, знаю точно. Как знаю и то, что в Корабельной бухте развёрнуто строительство небольших пароходиков с деревянным корпусом.

А ведь турки никогда не были морской нацией, как и горцами… Хороший флот, и не малый, они имели всегда, но дальше Средиземноморья особо не стремились.

Интересная тема.

Перед въездом в бухту стоял не охраняемый шлагбаум. Открытый. Ни примитивной фишки в виде «грибка», ни КПП. Никто не пытался меня остановить ни на въезде, ни позже, на берегу.

Бухта не очень велика, но она больше, чем Рыбная. В зоне видимости исключительно «промка», и никакого тебе жилья. Зато есть крошечная мечеть.

Глаза сразу алчно разбежались… Так, верфей три, и все заняты судами разной степени готовности. Одно судно достраивают, скоро спуск на воду, на втором шпангоуты подгоняются под корпус, третье только заложено. Да это будут пароходы.

В бухте — полдюжины длинных лодок, рабочая баржа-балкер земной постройки, вполне морская, небольшая самоходка «река-море», маленький чёрный буксир с тупым вздыбленным носом с плотным рядком кранцев из шин, тип похож на наши РБТ, всеми портовиками любимые «роботы». Парусная шхуна с надписью «Naga Pelangi» на борту, то ли устричная, то ли рыболовецкая. А может и грузовая, устриц тут есть кому таскать. Ну и тройка непременных «зодиаков» за прямоугольником «колючки», похоже, это транспорт силовиков.

Что я там говорил про ревность? Мало говорил, тут, похоже, ещё и зависть сейчас включится…

Часть флота находится в море. И сколько из них относится к ВМФ? Или же они у них двуединые?

— Трахома… — вспомнил я Кастета.

С правой стороны бухты расположена ремзона, в работе находится одно парусное судно. Со стороны берега якобы закрытую для прохода посторонних площадку поджимает длинное каменное здание мастерской. Рядом капитальное каменное строение, дальняя стена упирается прямо в ноздреватую скалу. Из высокой трубы, облизывая камни, валят клубы дыма, через клапан то и дело прорывабтся обжигающие серые струйки — внутри с глухим стуком работает паровой молот.

А за ней, ближе к дальнему мысу…

Мне не примерещилось?

Так, надо начинать разведку.

Народу много, и все заняты, никто не шатается праздно. Вся бухта стучит, паяет, пилит и строит. Странное это дело — архаичный прогресс, все под его властью. Кроме одного дядьки начальственного вида, вольготно усевшегося на персональной скамье с вбитым в песок круглым столиком на ножке.

В руке дядька держал рацию с длинной антенной, по которой активно переговаривался. Явно человек в статусе. Знаете, вот есть «директор пляжа» из шуточек, а есть «директор бухты» без всяких шуточек. Он же начальник порта, которому не сидится в кабинете.

Я хлопнул себя по нагрудному карману, проверяя, на месте ли служебное удостоверение, не поверил — вытащил и посмотрел. Печати, герб, надписи на двух языках — всё солидно.

Ну что, поехали?

Попробуем откупорить этот «сезам».